Я расскажу о гибели Рустама,
Как в былях прочитал потомков Сама.
Муж Азад-Сарв ученый в Мерве жил.
С Ахмадом Сахлем славным он дружил.
Тот Сарв был стар, но лет преклонных иго
Носил легко. Владел он древней книгой.
Он был красноречив, познаний полн.
Он океаном был сказаний-волн.
Свой род к Рустаму, к Саму возводил он,
О предках славных записи хранил он.
Я их прочел — и здесь перескажу,
Но зданье слов по-своему сложу.
Коль проживу свой срок в юдоли бренной
И разума светильник незатменный
Я сохраню, то завершу свой труд —
Преданья, что вовеки не умрут.
Я посвящаю книгу властелину,
В венце вселенной светлому рубину,
Махмуду-льву, что фарром осиян,
Кому подвластны Хинд, Иран, Туран.
Абулкасиму-шаху — солнцу знаний,
{56}Бессмертному величием деяний.
Он истинно велик. Пройдут года —
Молва о нем не смолкнет никогда,—
Молва о царственных его охотах,
О битвах, о пирах и о щедротах.
Блажен, кому открыт дворец его,
Кто может созерцать венец его!
Я плохо слышу, ноги ослабели,
Меня нужда и старость одолели.
Как раб, я скован гневною судьбой,
Я изнурен плачевною судьбой.
Но солнце правды вижу я воочью,
Молюсь я за Махмуда днем и ночью.
Так делают все жители страны
И те, кто нечестивы и темны.
Великому не нужно рабской лести.
Он, став царем, закрыл ворота мести.
Благочестивый, строг лишь с теми он,
Кто роскошью преступной упоен.
Он мудрецов от бедствий защищает.
Он щедр, но царства он не расточает.
Здесь оставляю память я о нем
Потомкам дальним на пути земном.
Здесь — в этой книге о царях старинных
И о великих древних исполинах,
Все в этой книге: битвы и пиры,
Событья незапамятной поры,
В ней — разум, вера, мудрость и познанье
И в ней — путей к эдему указанье.
И всё, что примет сердцем государь
Из книги о делах, гремевших встарь,
То временем бегущим не затмится —
И памятью в грядущем возродится!
Не верю, что судьбой я втоптан в прах,
Надеюсь я, что старца вспомнит шах;
И щедрость шаха люди славить будут,
И век его потомки не забудут.
Теперь вернуться к были срок настал,—
К рассказу, что у Сарва я читал.
Так в книге Сарв поведал многочтимый
Рассказ, веками в памяти хранимый.
У Заля в доме женщина жила.
Она певицей славною была.
Она от Заля сына породила,
Как будто — месяц небу подарила.
Сын подрастал, мужал за годом год;
И радовался весь Нейрамов род.
Прославленные звездочеты мира
И мудрецы Кабула и Кашмира,
Следящие движение планет,
К Дастану в дом собрались на совет.
Они на кровлю в полночь восходили
И вот — стеченье звезд определили,
Прочли глаголы судеб роковых,—
И удивленье охватило их.
К Дастану поутру они явились,
«О муж! — сказали,— тайны нам открылись.
Созвездья неба страшное сулят;
Они к ребенку не благоволят.
Когда твой сын как тополь станом станет,
Богатырем и пахлаваном станет,
Он изведет, погубит весь твой род,
Нейрама дом из-за него падет.
Систан великим плачем огласится,
Иран враждой и злобой возмутится.
Восторжествуют горе, слезы, стон.
И сам недолговечен будет он».
Весть омрачила славного Дастана,
И он взмолился пред лицом Йездана:
«Творец! Кошница света и щедрот,
Твоя десница кружит небосвод.
Ты указуешь путь, даешь советы,
Здесь, на земле, один— опора мне ты.
Идут светила по стезям твоим.
Будь милосерден к нам, рабам твоим.
Пусть нас минуют кровь, раздор, кручина!»
И муж Дастан назвал Шагадом сына.
Он при себе до отроческих лет
Держал его; лишь в нем свой видел свет.
Потом к царю кабульскому отправил
Шагада он и там его оставил.
Ты скажешь: древо мощи поднялось.
Как Сам, богатырем Шагад возрос.
И царь Кабула полюбил Шагада,
На дочери своей женил Шагада,
Дабы потомство славное пошло,
Дабы Кабула счастье процвело.
Сокровищницу древнюю открыл он,
Богатством зятя щедро одарил он.
Он, как за яблоней, за ним ходил,
Чтоб не вредил Шагаду ход светил.
А в мире всюду звучными устами
Сказанья люди пели о Рустаме.
Кабул Рустаму данью с давних лет
Платил воловий полный мех монет.
И помышлять кабульский стал владыка
Избавиться от дани той великой.
Ведь брат Рустама ныне — шахский зять,
А с кровного побор зазорно брать.
Но вот пора настала — дань собрали,
Дирхем последний с нищего содрали.
Обижен на Рустама был Шагад;
Но ту обиду затаил Шагад.
И он сказал в беседе тайной с тестем:
«Пресыщен я позором и бесчестьем!
Не стыдно брата обирать ему?
И жалости моей не ждать ему!
С Рустамом мы теперь чужими станем...
Эй, тесть! Размыслим, в плен его заманим;
Как хищника лесного, истребим —
И подвигом прославимся своим!»
И вот они сошлись на том решенье,
Задумали неслыханное мщенье.
Учил мобед: «Кто мудр — от зла уйдет,
Кто сеет зло — возмездие пожнет».
Всю ночь без сна два мужа просидели,
Беседуя об этом страшном деле:
«Рустама имя в мире мы сотрем.
Пусть плачет Заль — падет Нейрамов дом».
Сказал Шагад кабульскому владыке:
«Чтоб нам исполнить замысел великий,
Ты пиршество устрой, зови князей,
Зови певцов, зови богатырей.
За чашей вспыхни мнимым гневом вздорным,—
Ты трусом назови меня позорным.
Обижусь я, в Забулистан уйду,
Перед Рустамом с жалобой паду.
Отцу пожалуюсь и людям близким;
Тебя я подлым назову и низким.
Тут за меня обидится Рустам —
И в гневе поспешит, не медля, к нам.
А на его дороге — по лугам —
Ты вырой несколько глубоких ям.
Для тигров ямы роются такие;
Ты в ямах утверди мечи стальные.
Ставь к лезвию почаще лезвиё,
Так, чтоб торчало кверху острие.
Пять ям — добро! А десять — лучше будет!
Тогда-то край наш тяготы избудет.
Рыть ямы людям верным поручай.
И ветру тайны той не сообщай.
Ветвями сверху ямы те прикрой ты.
В глубокой тайне это все устрой ты».
Внял царь совету злобного глупца.
Созвал людей на пир в саду дворца.
Кабульские мужи все были званы,
Уселись по чинам за дастарханы.
Насытились. Под звуки струн потом
Взялись за чаши с царственным вином.
Тут громко, по дурной своей натуре,
Сказал Шагад, надменно брови хмуря:
«Как я унижен тем, что тут сижу!..
Я всех мужей у вас превосхожу!
Отец мой — Заль! Мой брат — Рустам великий!
Вы все — мои рабы, я вам — владыка!»
Разгневался, вскричал кабульский шах:
«Хвастун презренный! Ложь в твоих словах!
Ты не от корня Сама и Нейрама!
И ты — не брат, не родственник Рустама!
Седой Дастан не помнит о тебе,
И Тахамтан не помнит о тебе!
Ты был у них слугою — самым низким...
Тебя в их доме не считают близким!»
От слов его разгневался Шагад;
Стремительно он вышел из палат,
В Забул помчался с верными мужами,
В пути проклятья изрыгал устами.
Коварен, подл, хоть возрастом — юнец,
В слезах вошел он к Залю во дворец.
Увидев сына — стан его и плечи,—
Премудрый Заль обрадовался встрече.
Он расспросил Шагада, обласкал,
Утешил — и к Рустаму отослал.
Рустам был рад. Он видит: брат прекрасен,
Могуч, разумен, духом тверд и ясен.
Сказал он: «Истинны уста молвы:
Все внуки Сама — пахлаваны-львы!
Как тесть твой — шах кабульский поживает?
Он честью ли Рустама вспоминает?»
Рустаму скорбно отвечал Шагад:
«Не говори о тесте, милый брат!
Он добр ко мне и ласков был доныне,
Был щедр со мной и полон благостыни.
Но винопийцей он позорным стал,
От пьянства дерзким он и вздорным стал.
Свой подлый нрав внезапно вдруг явил он,—
Меня пред всем Кабулом оскорбил он.
Кричал: «Доколе буду дань платить,
Перед Систаном голову клонить?
Что мне Рустам? Я знать его не знаю.
Я сам ни в чем ему не уступаю».
А мне сказал, что Залю я не сын.
А если сын, то — стыд его седин.
Так он кричал, при всех меня позоря.
Уехал бледный я, в слезах от горя».
Рассказу внял, разгневался Рустам.
«Добро! — сказал.-— За все ему воздам!
И ты не думай о кабульском шахе.
Его венец валяться будет в прахе.
За эти дерзкие слова его
От плеч отскочит голова его.
Застонет скоро шахский дом Кабула.
Тебя поставлю я царем Кабула!»
Дней семь он брата у себя держал,
С собою рядом на пирах сажал.
Тем временем в поход сбираться стал
Мужей, покрытых славою, созвал он.
Он снарядил воинственную рать,
Чтобы Кабул мятежный покарать.
Как завершились хлопоты с войсками,
Первоначальный гнев утих в Рустаме.
И тут сказал Рустаму льстец Шагад:
«Не помышляй о битве, милый брат!
Мы на воде твое напишем имя,—
В Кабуле ужас овладеет ими.
Такой охватит их великий страх,
Что все перед тобой падут во прах.
Я думаю, что неразумный шах
Раскаялся теперь в своих словах!
Гонцов с дарами, думаю, пришлет он,
Назад меня с поклоном призовет он».
Рустам ответил: «Это верный путь.
Зачем войска мне за собой тянуть?
Тут сотни всадников моих довольно,
Меня да Завары — двоих довольно».
