Покинул шах цветущее поместье,
Уехал, радостный, с Рузбехом вместе.
Проспал всю ночь до самого утра,—
Вновь на охоту выехать пора.
Помчался он дорогой, бездорожьем,
Ничем иным весь месяц не тревожим.
Вот разожгли среди степи костры,
Добычею наполнили шатры.
Лилось вино, и много было мяса,
И песнь до позднего звенела часа.
Чанг, и рубаб, и нежные слова,
Горят сухие, мокрые дрова...
Из города и молодой и старый —
Явились все, кому нужны динары.
Примчались витязи для ловли в степь,
А горожане — для торговли в степь.
Газелей, ланей — здешних уроженок,
Онагров покупали за бесценок,
Ему из дичи, птицы водяной
Харварами везли к себе домой,
Чтоб накормить родного и чужого,—
Так много каждый получил жаркого!
Не торопился шах домой опять,
Он снова жаждал с женщинами спать.
Повел он из охотничьих раздолий
Воителей, и пыль клубилась в поле.
Шло войско тучей пыли полевой,
И вскоре день оделся синевой.
Селение увидел шах усталый —
Дома, базары, улицы, кварталы.
Всем до единого своим бойцам
Велел вступить в селение Бахрам.
Спросил: «Где дом хозяина селенья?»
Туда поехал шах без промедленья.
Пред ним — разрушенный обширный дом.
Поклон отвесил муж в тряпье худом.
А шах: «Кто стал хозяином развалин?
Их вид среди селенья так печален!»
«Здесь я живу,— последовал ответ.—
Злосчастье — мой вожатый и сосед.
Нет у меня быков, ослов, одежды,
Нет опыта, уменья и надежды.
Ты на меня, на нищий дом взгляни,
Меня с моим жилищем прокляни!»
Царь спешился и осмотрел жилище:
Был страшен дом, разрушенный и нищий.
Везде овечий виден был помет,
Едва-едва держался ветхий свод.
«О добрый человек! — сказал владыка,—
На что бы сесть, прошу я, принеси-ка».
А тот: «Не смейся ты над бедняком,—
Ты, видимо, с нуждою не знаком.
Будь у меня подстилки, одеяла,
Меня б молва людская восхваляла.
А я до бедности такой дошел,
Что нечем даже застелить мне пол,
Прикрыться нечем и питаться нечем:
Ты на помете не заснешь овечьем!»
А царь: «Хочу присесть, устал с пути.
Нельзя ли хоть подушку принести?»
Но был ответ: «Где взять ее? Отколе?
За птичьим молоком ты прибыл, что ли?»
Промолвил гость: «Подушки нет? Ну, что ж,
Быть может, хлеб и молоко найдешь?»
Сказал хозяин: «Ты, наверно, бредишь,—
Мол, здесь поешь ты, отдохнешь, уедешь...
Будь в доме хлеб, во мне была б душа,
Я ожил бы, отрадою дыша!»
«Нет у тебя овец? Печальны речи!
Кто ж набросал в твой дом помет овечий?»—
Шах вопросил. А тот: «Уже темно,
Не спорь, ты здесь не ляжешь все равно.
Ты дом найди, где место для вельможи,
Где благодарен будешь ты за ложе.
А я, как видишь, в нищете живу,
Я сплю, постлав солому и траву.
Весь в золоте твой меч, слепит он взоры,
Того гляди, его утащат воры.
Такой разрушенный и ветхий кров —
Приманка для грабителей, воров».
Шах молвил: «Если б вора я боялся,
То без меча давно бы я остался.
Прими лишь на ночь гостя твоего,
И больше мне не надо ничего».
А тот: «Не обижайся. Пуст и мрачен
Мой дом, он для гостей не предназначен».
«Разумный человек,— сказал Бахрам,—
Ты почему со мною так упрям?
Я полагаю, старец благородный,
Что дашь ты мне хотя б воды холодной?»
Сказал старик: «Проси или грози.
Но здесь колодца не найдешь вблизи.
Ты хочешь отдыха, ты хочешь пищи,
Зачем же ты в мое забрел жилище?
Не видел, что ли, жалких бедняков,
Работать неспособных стариков?»
Шах молвил: «С воином живи ты дружно,
Землевладельцу спорить с ним не нужно.
Но кто ты?» — «Фаршидвард я,— был ответ,—
Здесь нет жилья, воды и хлеба нет!»
Сказал Бахрам: «Зачем, терпя страданья,
Не ищешь ты покоя, пропитанья?»
Землевладелец отвечал: «Творец,
Быть может, скорый мне судил конец,
Но буду бога славить неустанно,
Когда уйдешь ты с моего айвана.
Зачем зашел ты в этот нищий дом?
Да будет горе на пути твоем!»
Так застонал он, горем отягченный,
Что шах сбежал, услышав эти стоны,
Пустился в путь, смеясь над стариком,
За ним пошло все войско целиком.
