Сестры узнают Исфандиара
Блистающее солнце закатилось,
И лавка гостя на торгу закрылась.
И две рабыни вышли из дворца,
Таясь от стражи, с черного крыльца.
На их плечах тяжелые кувшины,
На бледных лицах их печать кручины.
Исфандиар, узнав сестер своих,
Лицо свое поспешно скрыл от них.
Он, опасением за них объятый,
Закрылся длинным рукавом халата.
К Исфандиару сестры подошли
И перед ним склонились до земли.
К нему с мольбою робкой обратились,
И слез ручьи по лицам их струились:
«О муж, благословенна жизнь твоя!
Да будут слугами тебе князья!
Ты нам поведай вести об Иране,
И о Гуштаспе, и о Руинтане.
Он — брат наш. Мы — несчастные княжны
Арджаспом нечестивым пленены.
Мы носим воду, бедствуем в неволе,
А наш отец Гуштасп почиет в холе.
Мы босиком принуждены ходить.
Нам нечем головы свои прикрыть.
Завидуем мы в саваны одетым.
О славный муж! Порадуй нас ответом.
Слыхал ли, что в Иране говорят
И помнят ли о нас отец и брат?»
Так Руинтан могучий возопил,
Что ужас девушек оледенил:
«Пусть след Исфандиара истребится,
Коль он, как раб, в цепях отца влачится!
Гуштасп — жестокий изверг, не отец,
Он — див, и не пристал ему венец».
И тут по голосу Хумай узнала
Исфандиара и возликовала.
«Он здесь, он хочет нас освободить!» —
Но тайну ту она сумела скрыть.
Что узнан он, не подала и виду.
Оплакивая рабство и обиду,
В слезах склонялась перед ним она,
За брата опасением полна.
Но понял муж душой проникновенной,
Что узнан он сестрой благословенной.
Открыл он ей лицо свое в слезах,
Как солнце в поредевших облаках.
И на сестер, поникших в униженье,
Смотрел он молча в горьком изумленье.
Сказал: «Теперь недолго вам терпеть.
Уста замком должны вы запереть.
Чтоб вас освободить, мои родные,
Я перенес невзгоды роковые.
Как может наш отец беспечно спать,
Когда вы воду здесь должны таскать?!
Так будь отцом нам небосвод высокий
В наш век убийственный, наш век жестокий!»
Покинул утром лавку лжекупец,
Вошел к Арджаспу-шаху во дворец.
Сказал: «Йездан тебя благослови!
Миродержавный шах, в веках живи!
Вел караван я. И в степном просторе
Увидел вдруг неведомое море.
Сел на корабль я; и, благословясь,
Поплыл. Внезапно буря поднялась.
А спутники, что моря не видали,
От ужаса рассудок потеряли.
Тогда взмолился я и дал обет:
Когда спасет от смерти нас Изед,
Когда мы вступим на берег счастливый,
Где царствует владыка справедливый,
Пир я на всю страну устрою там,
Все за спасенье наших душ отдам;
Воздам дервишу почесть, как царю,
И беднякам богатства раздарю.
Пусть шах теперь мне душу успокоит
И почести великой удостоит.
Пусть шах позволит — для князей его,
Для воинского сонмища всего
Мне пир устроить славный и великий,
Свершить обет перед творцом-владыкой».
Исполнен спеси, жаждущий похвал,
Арджасп, внимая мужу, ликовал.
В ладони хлопнул: «Эй! Созвать скорее
Всех, кто у нас почетней и знатнее!
Пускай сберутся все к Харраду в дом —
И пусть Харрад их угостит вином!»
Ответил гость: «О шах, вселенной свет,
Мудрец и над мобедами мобед!
Мой тесен дом, а твой дворец — святыня.
Мы пир устроим на стенах твердыни.
Ночь холодна. Костры мы запалим,
Сердца мужей вином развеселим».
Арджасп ответил: «Делай все без страха,
Как хочешь. Люб ты сердцу падишаха!»
Исфандиар велел, не тратя слов,
Таскать дрова на стены для костров.
Без счета жеребят, ягнят забили,
Проворно туши наверх потащили.
И от костров, зажженных на стене,
Поплыли тучи дыма в вышине.
Пить сели гости на стенах просторных,
Едва хватало чашников проворных.
И напились, забыли о мечах,
Плясать пошли с нарциссами в руках.
Нападение Пшутана на Руиндиж
Когда заполыхал во тьме ночной
Огонь костров над крепостной стеной,
Когда костры увидел муж дозорный
И на рассвете — дым густой и черный,—
Он, обгоняя ветер, поскакал
За холм, где лев-Пшутан известий ждал.
В шатер вождя иранских сил вступил он,
О пламени и дыме сообщил он.
Пшутан воскликнул: «Цвет богатырей —
Исфандиар слонов и львов грозней!»
Велел от сна он воинство будить,
Трубить в карнаи, в барабаны бить.
С холмов полки на Руиндиж он двинул,—
Скажи: на сушу море опрокинул.
В кольчугах, в шлемах львы Ирана шли.
Рассвет померк в клубящейся пыли.
И поднялась тревога в Руиндиже,
Что чья-то рать подходит к ним все ближе.
Что это сам Исфандиар идет,
Что древо злобы принесло свой плод!..
И встал Арджасп. И, руки потирая,
Броней облекся, плечи разминая.
Он вышел из дворца, как грозный лев,
Войска вести Кахраму повелев.
Потом сказал воителю Тархану:
«Иди взгляни — кто там грозит Турану?
Ты десять тысяч храбрых избери
И крепости ворота отвори.
Разведай, чьи войска на нас напали.
Видать, они рассудок потеряли».
В кольчуге, препоясанный мечом,
Тархан поехал в поле с толмачом.
Увидел войско, полное отваги,
И барса желтого на черном стяге,
И на Исфандиаровом коне
Пшутана в шлеме и стальной броне,
С быкоголовой палицей в деснице.
Конь боевой его летел, как птица.
Тархан подумал: «То — Исфандиар,
Никто другой, готовит нам удар».
Раздался клич. Густая пыль всклубилась.
Блистающее солнце дня затмилось.
Мечи блеснули, стая стрел взвилась,
И кровь, как дождь из тучи, полилась.
И грудь о грудь, сшибаясь в вихре пыли,
Иран с Тураном снова в бой вступили.
И выехал прекрасный Нушазар,
Блистая шлемом, золотым, как жар.
На поединок витязей Турана
Он выкликал. Вскипела кровь Тархана.
На вызов вышел он, любимец сеч.
И сшиблись щит о щит и меч о меч.
Бой был недолог: богатырь Ирана
Рассек до сердца славного Тархана.
Кахрам увидел — пал Тархан во прах,
И охватил его великий страх.
Тут яростно ряды в ряды ворвались,
И оба строя ратные смешались.
Как львы и тигры бились, ты скажи,
Великие и малые мужи.
И дрогнул сам Кахрам, и духом пал он.
И, бросив войско, в крепость ускакал он.
Отцу Арджаспу он вскричал в слезах:
«Взгляни, солнцеподобный падишах!
Нахлынули, как волны океана,
Войска Исфандиара-Руинтана.
Ведет на бой их сам Исфандиар.
Вновь угрожает нам Исфандиар.
Как молния, опять грозит бурану
Его копье, подобное тарану».
И помрачнел Арджасп, вздохнул: «Беда!
Возобновилась старая вражда».
Сказал он войску: «В поле выступайте.
Мечом отпор пришельцам дерзким дайте.
Эй, львы мои, богатыри, князья,
Рассейте их, чтоб радовался я!
Побейте всех, как прежде вам случалось,
Да так, чтоб их на семя не осталось!»
Врата раскрылись, тяжело скрипя.
Рать вышла в поле, яростью кипя.
