Воители, когда костер погас,
Достигли Гировгарда в добрый час.
Остановились после дней тяжелых,
Шатры разбили на холмах и в долах.
Затем отправились во все концы
Передовых отрядов храбрецы.
Был Гировгард стоянкою Тажава:
Сражал он львов, о нем гремела слава.
Там, где трава в горах вкусней, сочней,
Перегонял он табуны коней,
Услышав об иранском войске вести,
Укрыл он табуны в укромном месте
И вестника, достойного похвал,
Он к царскому табунщику послал.
Тот звался Кабуда, был верным стражем,
И скромность он соединял с бесстрашьем.
Сказал ему Тажав: «Когда кругом
Погаснет мир, ты в путь помчись тайком.
Узнай, число иранцев велико ли,
Кто из прославленных — на ратном поле.
На них во тьме ночной мы налетим,
Сражаясь, горы в бездны превратим».
Вот Кабуда, как некий див нечистый,
Приблизился к иранцам ночью мглистой.
В дозоре в эту ночь стоял Бахрам:
Его аркан внушил бы страх слонам!
Конь Кабуды на близком расстоянье
Заржал; Бахрам услышал это ржанье.
Смельчак, за тетиву повесив лук,
Погнал коня, врага ища вокруг.
Стрелу пустил, уста не размыкая,—
Лазутчика скрывала тьма ночная.
Но в Кабуду стрела впилась тогда,
И почернел от боли Кабуда.
Упав с коня, он попросил пощады.
Сказал Бахрам: «Кого же из засады
Ты вознамерился сразить стрелой?
Чей ты слуга? Всю правду мне открой!»
Взмолился тот: «Меня губить не надо,
Я все скажу, да будет мне пощада.
Меня Тажав отправил в стан врага,
Он — господин, а я при нем слуга.
Не надо убивать меня, воитель,
Я приведу тебя в его обитель».
Сказал Бахрам: «Хитрить я не привык,
Я — лев, Тажав передо мною — бык».
Лазутчика с презреньем обезглавил
И голову в иранский стан доставил,
С пренебреженьем выбросил в овраг,
Затем, что не был знатен этот враг.
Едва заря сразила ночь кинжалом,
Как только знамя солнца стало алым,
Узнал Тажав, что Кабуда сражен.
Был этой смертью витязь огорчен.
Едва лишь песню жаворонки спели,—
Погиб лазутчик, не достигнув цели.
Вооруженных всадников созвав,
Поспешно двинул воинство Тажав.
Врагов увидев средь лощины горной,
Иранцам сразу возвестил дозорный;
«Туранцами наполнен Гировгард,
На стяге полководца — леопард!»
Вот Гив помчался с видом горделивым.
Помчалось несколько отважных с Гивом.
Гив крикнул с гневом: «Кто ты, храбрый муж?
Ты хочешь боя? Доблесть обнаружь!
Ты с малой горсткой двинулся на сечу,—
Драконьей пасти двинулся навстречу!»
Тажав ответил: «Вот мои слова:
Владею сердцем и десницей льва.
Известен я под именем Тажава,
И чтит меня туранская держава.
Знай: из Ирана я свой род веду,
Одни лишь витязи в моем роду.
А ныне воевода я в Туране,
Зять шаха, украшение собраний».
Ответил Гив: «Сказав такую ложь,
Ты витязям бесчестье нанесешь.
Какой иранец может поселиться
В Туране, если он не кровопийца?
Как может воевода, шаха зять,
Вести такую небольшую рать?
Не будь же дерзким: эта рать ничтожна|
Сраженье с храбрецами безнадежно.
Вождь наших воинов — страны оплот,
Врагу любому голову снесет.
Но если войско биться не принудишь,
Но если ты назад в Иран прибудешь,
Но если к Тусу ты придешь сперва
И скажешь и послушаешь слова,
То попрошу я для тебя награды,
Коней — для битв, невольниц — для отрады».
Тажав сказал: «В Туране я богат,
Меня вовек враги не сокрушат.
Есть троны и венцы в моей твердыне,
Есть воины, и деньги, и рабыни.
Мой царь Афрасиаб — опора мне,
Ты не увидишь это и во сне.
Мои луга не ведают границы,
В моих степях пасутся кобылицы.
Ты не гляди, что рать невелика,
Ты на меня гляди, на смельчака.
Такое учиню кровопролитье,
Что вы раскаетесь в своем прибытье!»
Тогда сказал отцу храбрец Бижан:
«О муж, украсивший иранский стан!
О гордый витязь в боевой одежде,
Ты в старости уже не тот, что прежде!
Зачем к туранцу обратил ты речь,
Стремясь его от смерти уберечь?
Злодеев уничтожим не речами,
А палицами, острыми мечами!»
И на Тажава налетел храбрец,
Как барс, что нападает на овец.
Как жаворонка — сокол дерзновенный,
Схватил венец Тажава драгоценный:
От туран-шаха тот венец приняв,
Его и ночью не снимал Тажав.
Лишь в крепости — спасенье для вельможи!
За ним летел Бижан, как пламень божий.
Тажав увидел в крепости жену:
К нему пришла, рыдая, Испану.
Сказала: «Ты бежал, стыдом покрытый,
Меня лишил ты в крепости защиты.
Так посади меня в седло коня,
Чтоб не оставить недругу меня».
Как пламя, вспыхнуло лицо Тажава,
Проникла в сердце горечи отрава.
Он глянул сверху вниз, познав беду,
Одно ей подал стремя на ходу.
Он усадил подругу за собою,
И конь крутою поскакал тропою.
Помчался вместе с Испану Тажав,
В Туран дорогу краткую избрав.
Еще немало им пути осталось,—
Конь и ездок почуяли усталость.
Сказал Тажав подруге: «О луна,
Тяжелые настали времена.
Скакун устал, мы далеки от цели,
За нами — враг, а впереди — ущелье.
А стоит мне или коню упасть,
Я сразу попаду Бижану в пасть.
Ты можешь недругов не опасаться:
Дозволь мне дальше одному помчаться».
Сошла с коня прекрасная жена.
Душа Тажава скорбью сожжена.
Свой бег без этой ноши конь ускорил,
За ним спешил Бижан и с ветром спорил.
Когда Бижан увидел Испану,
Ту мускусноволосую луну,—
Он быстро подскакал к прекрасноликой,
Ее он встретил с ласкою великой.
Он дал ей место на коне своем,
Направился к иранцам с ней вдвоем.
Как только в ставку прибыл конь Бижана!
Там загремели звуки барабана,
Гласившие: «Добычей завладев,
Приехал храбрый воин, всадник-лев!»
Военачальник с витязями вместе
Обрушили на крепость ярость мести.
Затем они помчались к табунам,
К прославленным туранским скакунам.
Взял в руки по аркану каждый воин,
Как муж, что на коне скакать достоин.
Пленив коней, отправились вперед.
Так продолжало войско свой поход.
