Бижан, одетый в панцирь, шлем и латы,

Помчался на коне, как вихрь крылатый,

Туда, где башни поднял Сафид-кух,—

Был в этом всаднике отважный дух.

Воскликнул юный шах, к борьбе готовый:

«Смотри, Тухар, примчался всадник новый,

Так ты скажи мне, как зовут борца,

Кто этого оплачет храбреца?»

Сказал Тухар: «Средь созданных для брани

Ему не сыщешь равного в Иране.

Сын Гива, он в бою храбрее льва,

Всегда он достигает торжества.

Он сын возлюбленный того вельможи,

Он всех сокровищ витязю дороже.

Чтобы не стала жизнь царя мрачна,

Ты целься не в него, а в скакуна.

Воюет он бесстрашно, горделиво,

Он облачен к тому же в панцирь Гива,

Для стрел непроницаема броня,

Он может биться даже без коня.

Ты с ним не совладаешь, с быстроглазым,

В сраженье меч его блестит алмазом!»

Скакун Бижана пал, стрелой сражен,

Сказал бы ты, что не был он рожден!

С коня свалился богатырь в лощине,

Но с поднятым мечом пошел к вершине.

Он крикнул: «Ты, владеющий конем,

Не уходи, сейчас борьбу начнем!

Узнай, что муж, отвагой наделенный,

Вступает в бой и без коня и конный.

Не уходи, я поднимусь к тебе,—

Охоту потеряешь ты к борьбе!»

Как только стало юноше понятно,

Что не уйдет храбрец Бижан обратно,

Он вылететь велел стреле второй,

Но поднял витязь щит над головой.

Стрела пробила щит, но панцирь бранный

Тогда Бижана спас от страшной раны.

Бижан вершины наконец достиг,

Из ножен меч он вынул в тот же миг.

Тогда Фаруд отпрянул, отступая,—

Дрожит от воплей кровля крепостная.

С мечом подъятым, распален врагом,

За ним иранец бросился бегом.

Рассек мечом коня, рассек кольчугу,

И конь Фаруда пал, порвав подпругу.

Фаруд к вратам помчался крепостным,

Их быстро слуги заперли за ним.

Посыпались обильно с кровли камни.

Бижан подумал: «Медлить здесь нельзя мне».

Он крикнул: «Как тебя теперь назвать?

От пешего бойца пустился вспять!

Где честь твоя? Ужель тебе не стыдно?

Мне жаль тебя, мне за тебя обидно!»

Бижан вернулся на закате дня.

Сказал он Тусу: «Выслушай меня.

С таким героем в бой вступив кровавый,

Погибнет лев, что был увенчан славой.

И если стрелами он превратит

В моря и реки этих гор гранит,

То не дивись, взглянув на это чудо:

Нет воина отважнее Фаруда!»

И Тус поклялся богу своему:

«Я к солнцу пыль от крепости вздыму.

За милого Зарасна отомщу я,

Живых врагов в убитых превращу я.

Туранца непотребного убью,

Я камни гнусной кровью напою!»

Когда дневное спряталось светило

И войско ночи небо окружило,

Чтоб крепость защитить, вступил в Калат

На скакунах трехтысячный отряд.

Вступил он в крепость грозно и сурово,

И заперли за ним ворота снова...

В ту ночь, тоски и горечи сестра,

Спала на пышном ложе Джарира.

Ей снилось: пламя в крепости горело,

Увы, пожару не было предела,

Горели слуги, все в огне вокруг,

И становился пеплом Сафид-кух.

Она проснулась в ужасе, в печали,

И крики у нее в ушах звучали.

На башню поднялась, глядит на мир,—

Кругом полно кольчуг, мечей, секир.

Сошла, а сердце обливалось кровью.

К Фаруду наклонилась, к изголовью,

Воскликнула: «Проснись, проснись, сыпок,

Я вижу,— снова мой удел жесток.

Смотри, гора захвачена врагами,

Полно кольчуг и копий пред вратами».

Сказал в ответ воинственный Фаруд:

«Зачем тебя печаль и боль гнетут?

Пойми же: если гибель недалеко,—

Не избежать назначенного срока.

Был молод мой отец — и был убит,

И мне конец такой же предстоит.

Погиб отец мой от руки Гуруя,—

В бою с Бижаном, может быть, умру я,

Умру с достоинством, не сдамся в плен,

Пред Тусом я не преклоню колен».

Он роздал воинам мечи и латы,

А сам надел румийский шлем богатый.

Явился он в кольчуге дорогой,

Он древний царский лук сжимал рукой.

Когда блистающего дня светило

На свод небес торжественно вступило,

Внезапно раздались со всех сторон

Литавров гром, и колокольцев звон,

И трубный рев, и говор торопливый,

И главарей воинственных призывы.

Вот выступил из крепости Фаруд.

Туранцы-храбрецы за ним идут.

Взметнулась пыль пад жаркою землею,

Гора кипящей сделалась смолою.

Утесы, камни, скалы на пути,

Здесь ровного местечка не найти.

Достигло солнце своего зенита,—

Туранцев было множество убито.

Валялись мертвецы повсюду там,

Удачи не было Фаруду там.

Он бился с копьеносною лавиной,

Иранцев удивляя мощью львиной.

Когда туранцы пали все кругом,

Фаруд один остался пред врагом.

Пустился вспять, войны познав свирепость,

Стремительно направился он в крепость.

Помчались, чтоб поймать его в капкан,

Руххам — горою, понизу — Бижан.

Бижан в теснине мчался по обрыву,

К коню пригнулся он, склонясь на гриву,

Но увидал Фаруд его шишак,

И меч индийский вытащил смельчак.

Тут, выскочив неведомо откуда,

Руххам отсек мечом плечо Фаруда,

Без сил повисла правая рука,

Кровь хлынула из раны смельчака.

Фаруд, вскричав, помчался по долине.

Настиг Бижан Фаруда у твердыни,

Его коня он обезножил вдруг,—

Упал Фаруд на плечи верных слуг,

И те, чтоб не попасть врагу в тенёта,

Вступили в крепость, заперли ворота.

Прислужницы пришли, явилась мать,

Чтоб сына на руках своих поднять.

Фаруда уложили на престоле:

Не станет сын царем по божьей воле!

Прислужницы и мученица-мать

Заплакали и косы стали рвать.

Фаруд прощался с жизнью дорогою,

Рыдал дворец, охваченный тоскою.

Сказал Фаруд чуть слышно: «Мне вас жаль.

Увы, понятна ваша мне печаль.

Придут иранцы, гнева не ослабят,

Жилище наше начисто разграбят.

Слуг превратят в рабов, развеют в прах

И гору эту, и дворец в горах.

Все до единого, без отговорок,

С кем сердцем связан я, кому я дорог,

Взойти на кровлю вы теперь должны,

Низринуться на землю с вышины.

Пусть не достанется никто Бижану,

А я задерживаться здесь не стану,—

Убийце моему и палачу

Свое добро оставить не хочу».

Сказал и побледнел, и улетела,

Стеная и вопя, душа из тела...

О, свод небесный, в чем твой жалкий дар?

Показываешь фокусы, фигляр!

То мечешь стрелы, то грозишь кинжалом,

То — вихрями, то — градом небывалым,

То — подлостью, а то, в тяжелый час,

Ты от опасности спасаешь нас.

Даришь престол и царскую столицу,

А то — позор, и горе, и темницу.

Свое добро беречь мы не должны.

Я обеднел, и дни мои черны.

Зачем родился я, зачем был молод,

Зачем познал сей жизни зной и холод?

Мы на земле страдаем без вины,—

Такую жизнь оплакать мы должны.

Что сердце, разум, чести голос гневный?

Постель из праха — вот итог плачевный!..

Все слуги, проклиная жребий свой,

Низверглись в бездну с крыши крепостной.

А Джарира огонь зажгла, рыдая,

Сожгла сокровища дотла, рыдая.

В конюшни, меч подняв, она вошла

И двери за собою заперла,

Коням арабским распорола чрева

И плакала, полна тоски и гнева.

Затем пришла туда, где сын лежал,

А был под платьем у нее кинжал.

Живот себе вспоров, припала к сыну,

В его объятьях обрела кончину.