Последние слова Платон кричал. Только проведение знает, чего мне стоило сдержаться и не ударить фаворита. Как же он раздражал! В своей жизни я встречал людей, которые мне не нравились, были те, которых я брезговал, иных считал занудами. Но в таких случаях я поступал так, что просто старался оказаться от таких людей подальше. Если только общение не касалось службы, но это иное, как и другой настрой.

Тут же я видел ничтожество. Знал я кое-что про Платона, многое, о чем читал в будущем, подтверждалось элементарным наблюдением. Ну ведь никчемный же человек, облепил себя побрякушками, а путного для России ничего не сделал. Старушка-императрица все никак смириться не может с тем, что она старушка? Или нерастраченная материнская любовь взыграла. Так есть же на ком реализовываться, как мать. Не хочет с сыновьями наладить контакт, уже поздно? Один, от Орлова, сейчас в Ревеле, другой закрылся в Гатчино. Так можно же было обрушиться со своим материнством на внуков.

Сложным был человек Григорий Потемкин, но он был человек, государственный деятель, пусть и со своими закидонами. А тут…

— Я позволяю тебе говорить со мной! — высокомерно произнес Платон.

— Я сделаю все, что нужно, ваше сиятельство, — сказал я.

И сейчас, когда я принял решение, говорить было уже легко. Как именно, еще не знаю, но я избавлю Россию от этого ничтожества.

— Никто, кроме Николая Ивановича Салтыкова, не будет посредником между государыней и Павлом, — Платон попытался посмотреть на меня зло, жестко.

Не получилось. Не тот это взгляд. Когда человека не уважаешь, тем более, когда начинаешь считать его объектом, дичью, страха нет. Но сыграть его было нужно.

— И сам больше не вылезешь, твое имя, и Надеждин и Сперанский более звучать при дворе не может, — добавил Платон.

Он приревновал? Есть повод? Неужели Екатерина обо мне говорила? Вычислили же, что поэт Надеждин — это я, и стихи Афанасия Фета, как и Тютчева, зашли и признаны пригодными. А еще в Гатчино, в окружении Павла течет, при этом сильно. Наследник под пристальным присмотром и не может проделать и шага, чтобы не было сообщено императрице. Это было предсказуемо, в отличие от того, как поведет себя Платон. Да он больной человек! Помешался на ревности.

— Будешь полезным, сделаю тебя дворянином и оставлю подле себя. А теперь пошел вон! Думай, что и кому говорить, но о нашей встрече ни слова, иначе сгною! — прошипел Платон и я, чинно поклонившись, отправился прочь.

А в голове только мысли о том, где найти штуцер, да сделать это так, чтобы никто не узнал. А еще нужно потренироваться в стрельбе. Иного способа, чтобы убрать Платона, я не видел.

— Это… барин, меня тут пужали, чтобы не говорил кто, почему, куда, зачем. Вы мне обскажите все, не сочтите за труд! Как же не говорить, коли я служу его светлости и должен все говорить князю? — терялся старший кучер.

— Я сам поговорю с князем. А тебя, если князь не спросит, ничего и не говори, никому не говори, если ты жить хочешь, да чтобы семья жила. Ты понял, Семен? — я попытался быть жестким, но слишком устал.

Особенно вымотал короткий разговор с Зубовым.

Сперва я хотел отправится в какую таверну, чтобы там поесть, да и поспать. Мне сейчас было безразлично, где спать, главное, чтобы лечь. Но все-таки отправился в дом Куракина.

Князя не было, потому я смог поспать, потом еще и помыться и поесть. И только после прибыл князь.

— Возвернулся? Это хорошо. Много собралось работы. С братьями переписываюсь, нужно как-то мыслить, чтобы они прибыли ближе к Петербургу, — говорил князь.

— Ваша светлость, я не вправе давать советы, но Александр Борисович в опале, а вы ходите к наследнику. Подумайте, может быть не стоит привлекать к себе много внимания? –возражал я.

— Это я еще решу. Но не только к его императорскому высочеству я захаживаю. Тут просится на обед президент коммерц-коллегии и личный секретарь государыни Гаврила Романович Державин. Подобное многое говорит, — Куракин радовался, как ребенок.

И так хотелось бы просветить своего покровителя. Тучи сгущаются над нами. Ну или мы вызвали интерес у власти, а от таких интересов можно и обжечься. Державин. Это хорошо, я о нем знал только хорошее, что так же может настораживать, так как не бывает людей с только лишь хорошими качествами. У каждого есть своя червоточина. И легче, когда знаешь, в чем она заключается.

— Так вот, Михаил Михайлович, такой придворный человек, как Державин, словно зверь какой должен чуять настроение у государыни и мнения при дворе. Если он решил завести общение, то все хорошо, — убеждал меня Куракин.

В чем же я оказался неправ? Или все, что происходит — это нормально? Хотел же привлечь к себе внимание, так вот оно. Нужно все это принимать спокойно и рассудительно. Однако, либо я растерял свои навыки разведчика и агента, либо влияние характера реципиента, но волнение присутствует. Что, если за меня взялись всерьез и получится так, что сомнут? Не хочу.

Два дня пролетели, как их и не было. Занимался отчетами по поместью, дописал статью о промышленном перевороте, да и все, впрочем. Единственно, что запросил встречи с Бароном — тем криминальным авторитетом, с которым уже успел пообщаться. Звучит так, словно на прием собрался к императору. Но, я не знаю, где искать Барона, потому и обратился к Пылаеву за помощью в этом вопросе.

Что касается промышленного переворота, то эта статья на будущее. Екатерина, пусть и великая, но не понимает, что здесь и сейчас Россия становится догоняющей страной. Даже не при Петре Великом, хотя и тогда было что догонять, но именно сейчас технологии делают гигантский скачок, а мы тут почти ничего не делаем, так, только единичное применение паровых машин. Известно мнение государыни, что она против любых машин, которые своей работой заменяли бы человеческий труд.

В это же время Англия становится лидером по производству тканей, совершенствует свой флот и продолжает доить Индию, уже торгуя с Китаем опиумом. Хотя последнее это уже за пределами темы статьи, хотя и является следствием переворота. Скоро наступит отставание в вооружении, промышленном и сельскохозяйственном производстве, потом Крымская война, ну и так далее. Войны выигрывает не столько солдат и офицер, но прежде всего экономика, от которой и зависит, какие это будут солдаты и офицеры и чем они будут убивать вражеских солдат и офицеров.

Впрочем, ранее, чем к власти придет Павел, печатать статью о промышленном перевороте нельзя, Екатерина отрицает необходимость использования машин, ну а я отрицаю возможность дразнить государыню, а теперь еще и Платошку.

Я пытался узнать, как можно больше о нем. Нет, не рыться в грязном белье фаворита, где, уверен, можно выпачкаться и после не отмыться. Мне же нужно понимать, какая у фаворита охрана, как он передвигается, как охраняется его выезд. И это было сложным, так как Платон почти что никуда сам и не ездит. За два дня лишь одна поездка к брату Николаю и все, остальное время ни на шаг от юбки Екатерины.

Но я заметил некоторые особенности поведения фаворита. Когда Екатерине было чуть хуже и она проводила время за медицинскими процедурами, он чаще уезжал со дворца. Это могло бы показаться странным, ведь должно быть все наоборот. Но я нашел объяснение — Екатерина сама его гонит прочь, не желая выглядеть болезненной и, возможно, жалкой.

Нужно понимать все последствия акции и то, готов ли Павел Петрович к решительным действиям. Гарантировать, что Екатерина схватит инфаркт или инсульт от того, что с ее фаворитом что-то сделается, не берусь, но большие шансы на то имеются. В иной истории ровно через год императрица получит сердечный удар, а и сейчас все знают, что сердце у государыни барахлит, пусть она и старается молодиться.

На третий день пребывания в Петербурге мое острое желание избавить себя и Россию от позора и глупости Платона Зубова переставало давить на мозг. Складывалось некоторое ощущение, что я смогу пережить внимание фаворита императрицы, однако, мою решительность и ненависть к Платону подпитали требованием отчетов.