Зимой, когда уже по-весеннему стало пригревать солнце, в Красный Кут приехал агроном Бобров. Он организовал курсы агротехники. Маша закончила их, и по рекомендации агронома ее назначили бригадиром.

Все свободное время она отдавала сыну. Из старых своих платьев она шила ребенку, которому нужны были еще только пеленки, штанишки, мастерила рубашечки, тапочки с бантиками. Она сочинила ему песенку про папу, который «на танке боевом на фашистов мчится» и, укладывая спать, напевала ее.

Николай часто писал. Иногда письмо состояло из клочка помятой бумаги, на котором с трудом можно было прочесть несколько слов, но для Марьи это не имело значения. Она рада была каждой весточке от мужа.

Радио приносило скорбные вести. Враг подходил к Москве, окружил Ленинград, топтал землю Украины, рвался к Волге.

В один из осенних дождливых дней Машу вызвали в военкомат. В сумерки она вернулась домой насквозь промокшая, с серым, осунувшимся лицом. Она получила в военкомате извещение, что ее муж пропал без вести.

Маша продолжала писать письма по старому адресу, хотя уже не получала ответа. По ночам, уложив сына спать, она в изнеможении падала на кровать и давала волю слезам…

…На рассвете пошел дождь. Мелкий, он беспрестанно сыпался из низких пепельно-серых туч. Желтый песок на дорогах побурел. Трава, усеянная жемчужными капельками, стала свинцовой. Ветра не было. Цепи дальних сопок исчезли за серой дождевой пеленой.

Подсекин проснулся поздно. Угрюмо почесывая волосатую грудь, он лениво встал, взглянул в умывальник, в ведро — пусто. Открыв дверь, хриплым с похмелья голосом крикнул в коридор:

— Панька! Почему воды нет?

Панька — босоногая девочка лет четырнадцати, с двумя тоненькими косичками — всплеснула руками:

— Глядите на него… Да вы же ключ унесли вчера, а пришли, уж петухи пропели, и выпивши…

— Выпивши!.. Откуда ты знаешь?

— А я слышала, как вы песню играли, когда шли. Про чертей и про дрын. А раз про дрын — то выпивши, это все знают.

— Ну, ладно, не тарахти, неси воду.

Панька фыркнула и выскользнула за дверь.

— Позови Сашку! — крикнул ей вслед механик.

Не успел еще Подсекин натянуть резиновые сапоги, как Панька уже притащила полное ведро воды. За ней явился слесарь Сашка в промасленном комбинезоне, с красным распухшим лицом, угловатый, медлительный.

— Звал?

— Сыпь в мастерскую да гляди, чтобы все было в порядке. А я в контору — на доклад новому начальству. Да, когда Скрипка обещала принести вино за самовар?

— Должна сегодня, а, может, — завтра…

— Ну, ладно, иди… смотри, чтобы… Придем проверять часиков в одиннадцать. Я ему зубы до тех пор заговаривать буду.

Сашка ушел, оставив на толу песчаные следы. Механик вымылся, причесался, надел свой матросский бушлат и пошел в контору.

В конторе уже толпились комбайнеры, трактористы. Как только вошел Подсекин, Федор подступил к механику:

— Долго мы будем мучиться? Когда у нас ключи будут, или мы зубами должны свечи да гайки отворачивать?

Выгоревшие на солнце брови его были сдвинуты, серые глаза прищурены, и весь он, плотно сбитый, небольшого роста был решителен и зол.

— В чем дело, дорогой? Не надо расстраиваться.

Чернявая, с бойкими глазами комбайнерка Валя Проценко насмешливо в тон ему заметила:

— Людей нет, материалов нет — военное время…

Подсекин положил руку на грудь:

— Смеетесь, товарищи, а ведь, и в самом деле, людей-то нет. Вы же сами знаете…

— Ты это брось, — вспылил Федор. — Ты ключи нам подавай.

— Подшипники запасные…

— Почему слесаря на поле не бывают? За каждым пустяком в мастерскую бегать приходится.

— Позвольте, товарищи, я же в поле бываю…

— Он в поле бывает! Что толку? Ты же боишься запачкаться, прутиком ковыряешься в машине.

— Обождите, товарищи! Не всё сразу, — оправдывался Подсекин, — вот прибыл новый директор, он позаботится о запасных частях, и тогда…

— А где директор? Почему он не показывается?

Механик предостерегающе поднял руку:

— Тсс… Тише, товарищи, человек с дороги отдыхает. Он фронтовик, орденоносец. Уважать надо.

В зеленом плаще на красной подкладке, в легкой косыночке, едва державшейся на голове, пришла секретарь директора Клавдия Янковская. Она, привыкшая к подобным сборам, ограничилась лишь замечанием:

— Вы бы поменьше курили, ребята. Свету не видно…

Подсекин масляным взглядом, окинул Клаву и отметил, что прическа у нее была сегодня сделана с особой тщательностью.

Головенко встал рано. Он надел шинель, кирзовые сапоги и по дождю пошел осматривать хозяйство МТС.

Давно небеленое здание мастерской было закопчено, штукатурка местами обвалилась, обнажив решетку дранки, кое-где в оконных переплетах вместо стекол была вставлена фанера. Рядом со старым зданием стояло недостроенное новое из красного кирпича. За зданием мастерской он насчитал семь колесных тракторов СТЗ и два гусеничных НАТИ. Они ржавели под открытым небом. У трех СТЗ были открыты картеры и сняты поршни, не было электрооборудования. Здесь же стояли два разобранных комбайна «Коммунар», валялся хедер без полотна.

На свалке запасных частей были коленчатые валы, звездочки, траки гусениц, колеса. Все это поросло крапивой, бурьяном, душистой ромашкой. Головенко прищурился: «При нужде кое-что можно выбрать для реставрации», — прикинул он в уме, и настроение его поднялось.

Осмотрев двор, он направился в мастерскую и вдруг увидел человека в комбинезоне, тащившего на плече рваный мешок с торчащим из дыры самоварным краном. Это был Сашка. Он поднялся по лесенке комбайна и опустил мешок в бункер.

Головенко подошел к комбайну. Сашка увидел Головенко, принялся старательно натягивать цепи на шестеренки.

— Здравствуйте, товарищ, — сказал Головенко.

Слесарь повернулся и нето испуганными, нето удивленными круглыми глазами уставился на директора, потом затараторил, скрывая смущение:

— Доброго здоровьица, наше вам почтение. Интересуетесь? Вы не директор ли, часом, будете? Очень приятно. Я так и знал…

— Комбайн ремонтируете?

Застигнутый врасплох, Сашка растерянно уселся на лесенку комбайна с явным намерением не пропустить директора.

— Да, стараемся помаленьку…

— А покажите-ка, что вы там в бункер спрятали?

Сашка поперхнулся.

— А это… это так…

— Ну, ну, не валяйте дурака. Вытаскивайте мешок!

По тону Головенко Сашка понял, что хитрить дальше бессмысленно. Он нехотя поднялся по лесенке, лениво вытащил мешок из бункера, опустился на землю и поставил к нотам директора. Головенко заглянул в мешок. В нем желтел самовар.

— Понятно! Ну-ка, берите мешок и — в кладовую!

Кладовщик, густо дымя самокруткой, торчащей из-под седых казацких усов, придирчиво обследовал запаянные места самовара, поколупал их ногтем и бережно поставил его на полку.

— Подходяще сделано! Сашкина работа…

Он долго, шевеля усами, писал приемный акт и, вручив его директору, объявил:

— Можете не сомневаться, никуда не денется без закону. Выдадим согласно требованию.

Головенко осмотрел мастерские. Подошел к старому, степенному на вид токарю.

Тот вытер замасленную руку задубевшим от мазута фартуком и протянул ее директору.

— Саватеев.

Увеличенные толстыми стеклами очков глаза его смотрели строго. Он обмахнул табуретку и подвинул Головенко.

— Садитесь, товарищ директор.

Сам присел на станину и закурил черную обгоревшую трубку в медных кольцах.

Токарь Саватеев года за два до начала войны поступил в МТС. До этого он работал на строительстве завода. Когда завод был пущен, Саватеев заскучал и подался в МТС, услышав о начавшемся здесь строительстве. Он был и плотником, и слесарем, и токарем, но любимой его профессией оставалась профессия монтажника.