Секретарь крайкома, человек с сединой на висках, с депутатским значком на черном кителе, посмотрел на Головенко долгим, изучающим взглядом и, пожав руку, пригласил сесть.

У стола в одном из кресел сидел коренастый человек в украинской рубашке, с загорелым до черноты лицом. Это был секретарь райкома партии того района, куда ехал Головенко — Сергей Владимирович Станишин.

— Вы едете директором Краснокутской МТС, — сказал секретарь крайкома негромким голосом. — Предупреждаю: дела там не блестящи. С ремонтом тракторов и сельхозинвентаря, надо сказать прямо, провалено.

Станишин шумно вздохнул и крепко потер ладонью серебристый ворс бритой головы.

— Придется, товарищ Головенко, основательно поработать, — секретарь повернулся к Станишину. — Я понимаю, Сергей Владимирович, — тебе неприятно выслушивать это, но… признай сам, что тракторы отремонтированы плохо.

— Что верно — то верно. Признаю…

Станишин не договорил и махнул рукой.

— Основные кадры в МТС хорошие, — продолжал секретарь крайкома, — народ квалифицированный, грамотный, но механика — как его… Подсекин, что ли — вы, товарищ Головенко, проверьте, приглядитесь к нему. Толковый человек там — агроном, Тимирязевскую академию окончил; он трудится над выращиванием новых сортов сои — культуры, важной для страны и кажется, пишет об этом диссертацию. Нужно помочь ему, создать условия для исследовательской работы.

Секретарь встал с кресла и подошел к окну. Он несколько секунд смотрел в окно, любуясь простором бухты Золотой Рог, мягкими перевалами сопок, обступивших бухту, туманной далью моря. Затем повернулся к Головенко.

— Охотно едете директором МТС?

Головенко посмотрел на секретаря, не зная, что ответить. До службы в армии он работал трактористом, в армии был водителем танка и машины знал в совершенстве, но достаточно ли этого, чтобы стать директором МТС?

— Я не соглашался директором… Я соглашался механиком.

— Почему?

— Видите ли, я никогда не работал директором. Я — тракторист.

— Так что же, по-вашему, — улыбнулся секретарь, — директора готовыми родятся?

— Боюсь, что не справлюсь.

Секретарь нахмурился.

— Не нравится мне это слово «боюсь», — сказал он с ноткой недовольства. — Конечно, работать будет трудно, но когда же это большевики боялись трудностей? Нет опыта? Так это дело наживное… Все будет зависеть от вас самого, от вашего отношения к делу. Перед вами, товарищ Головенко, стоит серьезная задача. Бывший руководитель МТС считал себя подрядчиком — выполнил договор с колхозами и дело в шляпе. Это вредное делячество. МТС — организующая сила сельского хозяйства. Она располагает механизмами, специалистами, ее назначение — оказать помощь, научить колхозников вести сельское хозяйство на новых, социалистических началах, основанных на научной и технической базе. Вы понимаете меня?

Секретарь замолчал и испытующим взглядом прощупал Головенко. Потом он протянул через стол руку.

— Желаю успеха, товарищ Головенко. Время не ждет. На днях нужно приниматься за уборку. Это вам будет боевой экзамен на трудовом фронте… Да, кстати, почему вы настаивали, чтобы вас непременно послали в Краснокутскую МТС?

Головенко смутился:

— Видите ли, в этой МТС до войны работал трактористом Николай Решин. Мы дрались с гитлеровцами в одном танке с ним: он — командиром, я — водителем. Мы мечтали после войны вместе поработать. Но… — Головенко тяжело вздохнул и увлажненными грустью глазами взглянул на секретаря, — Николай пропал без вести. Видимо, погиб. Жена его и ребенок, которого он не видал, живут в Красном Куте…

Немного помолчав, он добавил:

— Я-то сам черниговский. Моя семья: мать, отец, сестренка неизвестно где; тоже пропали без вести.

Секретарь слушал внимательно, серьезно, в глубине его глаз затеплился добрый, участливый огонек. Потом он улыбнулся и крепко, без слов еще раз пожал Головенко руку.

Степан Головенко вышел из вагона на маленькой приморской станции. Дежурный по станции — девушка в красной фуражке на пышных белокурых волосах — с любопытством взглянула на плотную, широкоплечую фигуру одинокого пассажира в военной одежде, но тотчас же озабоченно скрылась за зеленой дверью кирпичного вокзала.

Головенко легко поднял большой кожаный чемодан и поставил его на скамейку в ажурной тени кленов. Солнце только что перевалило за полдень. Перрон, раскаленный как под печи, пылал жаром. Головенко снял фуражку с черным околышем, вытер бритую, незагорелую голову платком и присел на скамейку.

Перед ним, за станционными путями, возвышалась крутая сопка, заросшая кудрявым орешником. У подножья ее вилась неширокая горная речка. Прозрачная вода с веселым шумом бойко струилась по каменистому дну, серебрясь на солнце. Белоголовые, загорелые ребятишки барахтались в воде и звонко перекликались. По другую сторону линии стояли желтые станционные здания, за ними, в зелени густого кукурузника и среди золотых шляп подсолнухов, ютились беленькие хаты, окруженные плетнями — совсем как на Украине. За хатами, насколько хватал глаз, расстилались хлебные поля. Далеко на горизонте тянулись голубовато-дымчатые увалы сопок, чернел лес.

Лицо Головенко осветилось радостной улыбкой. Родом он был с Украины; действительную службу проходил в Приморье и за это время так полюбил край, что решил навсегда поселиться тут. Демобилизовавшись в 1941 году, он поехал на Черниговщину повидаться с родителями, чтобы уговорить их перебраться в Приморье. Весть о войне застала его в Новосибирске. Он сошел с поезда и отправился в военкомат. Через две недели Головенко уехал на фронт…

Два с половиной года войны, ранение, госпиталь, и вот он снова в Приморье.

Снова эти просторные поля, снова перед глазами синеющие на горизонте знакомые шатры сопок, покрытые непроходимыми таежными зарослями… Сколько раз там, на фронте, вспоминалось ему все то, что было у него сейчас перед глазами… Радостное волнение охватило Головенко, и одновременно чувство душевного смятения сжало сердце. Где Николай? Где командир танка, друг-приморец, у которого здесь, в МТС, живет жена, сын.

Головенко левой рукой вынул из грудного кармана гимнастерки портсигар, достал папиросу, закурил. Правая, неестественно согнутая в локте, оставалась в кармане брюк.

Над головой, в нестерпимой голубизне неба катился ровный рокот самолета.

— Наш, — определил Головенко, прислушиваясь к мотору, и тут же усмехнулся. Чьи ж самолеты могут летать здесь в десяти тысячах километрах от фронта? А впрочем… Граница здесь проходит совсем рядом. Может быть эти сопки, на горизонте, находятся за рубежом, и с них, затаившись в дотах, смотрит враг, нацеливший орудия на эту вот станцию, на этих вот звонкоголосых ребятишек…

Головенко глубоко затянулся дымом и, бросив папиросу, сердито задавил ее тяжелым сапогом.

— Ребята!.. Эй, ребята! — громко позвала стоявшая на перроне старушка в белоснежном платке и таком же фартуке.

— Эй, ребята! Нет ли там нашего Мишутки? — кричала она ребятишкам, бродившим в речке.

Те что-то хором ответили. Старушка, постояв, поправила платок на голове и повернулась, чтобы идти. Головенко подошел к ней.

— Скажите, мамаша, как мне в Краснокутскую МТС пройти?

Старушка, затенив от солнца глаза ладонью, долго всматривалась в лицо приезжего. Потом улыбнулась.

— В мэтэес? А ты чей будешь?

— Вы меня не знаете, мамаша. Я — нездешний.

— А-а… — с сожалением протянула старушка. — Я думала, может здешний… Бывает, приходят… Третьего дня Дарьи Полосухи хозяин пришел. Тоже с орденом… А то еще по зиме, стою я вот так на платформе, гляжу — солдатик слез, прихрамывает. Оказалось — мой Федюшка, сынок; тоже с фронта, по чистой… Так тебе в мэтэес? Это вон туда. Как дойдешь до большой дороги да пройдешь железный мост, поверни на левую руку, оттуда верст семь до Красного Кута. Там тебе и мэтэес. Пешему-то далеконько. Подожди попутчика. Тут машины ходят.