Подсекин свирепо взглянул на нее, резким движением нахлобучил фуражку и выскочил за дверь.

Паша Логунова получила телеграмму. Муж, которого она уже два года считала погибшим, возвращался домой и просил встретить его.

В день прихода поезда Паша поехала на станцию. Вместе с ней увязалась Настя Скрипка, работавшая на МТФ. Настя часто ездила в город якобы к врачу, но колхозники не раз видели ее на базаре торгующей махоркой, подсолнухами, а иногда и маслом. Паша не любила Настю, но одной ехать было скучно.

Настя в необыкновенно цветастом городском платье запрятала в сено пятилитровый бидон и поставила в передок объемистый чемодан.

— Едешь в город — бери на все дни пищу, а то голодом насидишься, — в оправдание заявила она, пряча глаза.

Паша знала, что это неправда, что Настя везла и бидон и чемодан на базар, но она промолчала.

Лошадь, донимаемая оводами, отчаянно крутила хвостом. Она то резко дергала телегу и ошалело бежала, то вдруг останавливалась и тянулась мордой под брюхо.

Настя с любопытством поглядывала на Пашу: по какому делу едет она в такую жару на станцию? Но Паша молчала: лгать она не умела, а делиться своими чувствами с Настей не хотела.

Она подстегнула лошадь.

— Успеем, до поезда еще не скоро. Семафор еще закрыт, — сказала Настя.

Паша вспомнила, что у Насти муж тоже на фронте.

— Пишет тебе Михаил? — спросила она дружелюбно.

— Пишет, — небрежно, с усмешкой, ответили Настя. — Беспокоится, как я тут живу. Думает, пропаду без него.

— Поди, мешок денег нахватала, — кивнула Паша на багаж Насти.

— Хватай и ты, коли завидно. Лишняя копейка карман не оттянет. Свое продаю — не чужое, — отрезала Настя.

— Я не потому говорю. Засосет тебя жадность. Смотри, Настя…

На переезде Настя сошла с телеги и пошла к вокзалу пешком.

Валя Проценко первой подготовила свой комбайн к уборке. Для Головенко это было неожиданностью; он рассчитывал, что ее комбайн выйдет днем позже.

Девушка стояла в кабинете на ковровой дорожке в широких шароварах, в красной футболке, туго обтягивавшей ее высокую грудь — стройная, как изваяние спортсменки. Низкое еще солнце обливало ее через окно снопами ярких лучей. Черные, как маслины, глаза Вали возбужденно поблескивали на бледном, осунувшемся лице. Видно было, что девушка не спала в эту ночь.

Головенко вышел из-за стола и пожал ее маленькую и крепкую руку.

— Спасибо, Валя. Идите поспите и с обеда — в поле.

— Спать? — удивилась Валя. — Зачем спать? Дайте распоряжение трактористу — поедем в поле.

Головенко понял: спорить бесполезно. В агрегате Проценко вызвался работать Подсекин. Головенко не возражал против этого.

— Смотри, Яков Гордеич, у нас надо работать, — предупредила его Валя на поле.

— Я вас не понимаю, уважаемая.

— А тут и понимать нечего. Работать, говорю, у нас надо как следует. И всё…

Она отрегулировала хедер и сильным рывком, с полуоборота, заведя мотор, поднялась на мостик комбайна. Когда мотор разогрелся и ровно загудел, она включила рабочую скорость. Лязгнули цепи. Комбайн задрожал, мягко и ровно затарахтел ситами. Валя, чуть склонив голову, прислушалась и осталась довольна. Она выпрямилась на мостике, и Подсекин увидел четко вырисовывавшуюся на голубом фоне неба ее стройную и легкую фигуру.

— Давай, — крикнула Валя.

Подсекин включил скорость и дал газ. Комбайн медленно пошел к стене ячменя.

— Давай, давай! — покрикивала Валя.

Подсекин прибавил газу. Комбайн дернулся, пошел быстрее. Валя сердито показала кулак трактористу. С мягким хрустом нож врезался в ячмень. Комбайн принял первую охапку и глухо заворчал. За ним выросло облако половы, в бункер посыпались первые зерна.

Легкий ветерок трепал пряди черных волос Вали, выбившихся из-под платка. С высоты комбайна веселыми глазами осматривала она расстилающееся перед ней золото хлебов, чуть колеблемых ветром.

Обойдя загон, Подсекин остановил трактор. Валя нахмурилась:

— Это зачем? — спросила она.

— Начало сделано, можно покурить, — ответил Подсекин, спрыгивая с трактора.

Валя, помолчав, негромко, но внушительно сказала:

— Начало сделано, да конца не видно. Курить будем, когда конец покажется. Вот тот участок, что обогнули, сегодня мы должны повалить, имейте в виду.

Подсекин усмехнулся:

— А ты знаешь, сколько здесь гектаров?

— Восемнадцать, — сказала Валя.

— И ты думаешь за один день скосить?

— Не уйдем с поля, пока не кончим.

Подсекин, посмеиваясь, принялся курить. Валя вспомнила Ваню Степахина, которого не нужно было подгонять. Он не слезал с трактора до тех пор, пока задание не было выполнено.

Это было три года тому назад, в первый год после окончания курсов комбайнеров. Неуверенная и робкая в обращении с машиной она вот так же, с волнением впервые повела комбайн. Ваня уже работал второй год и считал себя опытным трактористом. Он подбадривал шутками робкую девушку, посматривая на нее теплым дружеским взглядом. И Валя как-то сразу успокаивалась. Она видела сверху курчавую, золотившуюся на солнце голову тракториста, его белозубую улыбку, когда он повертывал голову и пристальным взглядом смотрел на нее снизу вверх, и на душе у нее было спокойно.

Подсекин покурил, поковырялся в моторе трактора и забрался на сиденье. Валя вздохнула:

— Наконец-то… Я думала, вы еще ляжете отдохнуть после такой тяжелой работы. Заморились, бедненький…

— Это уж мое дело, — озлился Подсекин.

— Нет, не ваше, а наше, товарищ Подсекин, — сказала Валя, прищурив черные, как уголь, глаза. — Вы работаете в агрегате, а не в одиночку; командую агрегатом я и извольте подчиняться нашим порядкам. Понятно?

— Подумаешь, командир! — Подсекин выругался про себя. Он рванул рычаги, но трактор пустил плавно, постепенно набирая предельную скорость.

Они уже сделали несколько кругов, останавливаясь только затем, чтобы освободить бункер от зерна. На одной остановке Подсекин спрыгнул с трактора и приник ухом к мотору. Потом с сумрачным лицом долго стоял перед машиной. Когда подвода была нагружена зерном, он что-то тихо сказал уезжавшему в деревню подводчику. Тот, забравшись в бестарку, сказал:

— Ладно, скажу.

— Что такое? — озабоченно спросила Валя.

— Да, так, — неопределенно ответил Подсекин и залез на сиденье. Он осторожно пустил машину. Комбайн, тяжело покачиваясь, медленно пошел по полю.

— Прибавьте ходу, Яков Гордеич.

Подсекин отрицательно потряс головой. Валя прислушалась и ясно уловила глухие жесткие удары, нарушавшие ровное гудение мотора. Лицо ее вытянулось:

— Что там у вас застучало?

Подсекин остановил трактор и подошел к комбайну.

— Стучат коренные. Что будем делать?

По выражению его лица Валя поняла, что трактору грозит остановка. Она оглянулась. От избушки полевого стана к комбайну торопливо шли два человека. Одного из них, бригадира дядю Тимошу, нетрудно было узнать по большой, во всю грудь, бороде, вторым был инструктор райисполкома Усачев. Он остановился поодаль, критически осматривая комбайновый агрегат.

Лукин залез на трактор, дал полный газ, прислушался.

— Да, стучит, — сказал он. — Придется делать перетяжку. Но это же исправная машина! В чем дело, Яков Гордеич?

Валя поняла, что на сегодня работа кончилась.

— Почему неисправный трактор выпущен в поле? — спросил Усачев и добавил: — Только для того, чтобы отрапортовать, что начали уборку комбайнами?

Подсекин развел руками. Лукин молчал, склонившись над мотором. Потом распрямился и с досадой крякнул.

— Бригадир, почему же все-таки неисправный трактор вышел в поле? — повторил Усачев. — Кто за это отвечает? Механик? Пошлите за ним…

Подсекин вздернул голову и гордо ответил:

— Я механик… вернее сказать, бывший механик.