Усачев пожал плечами.

— Тратишь деньги не по назначению. Это для него — нож острый. Он строг насчет этого.

Головенко пересел к нему на диван.

— А все-таки строить лабораторию мы будем.

Головенко замолчал. Усачев с улыбкой рассматривал его, упрямо стиснув губы. Вошла Клава, села к столу, развернула книжку.

— А как с ремонтом, Степан Петрович?

— Не плохо. На ремонте Федор хозяйничает. Нужно кое-что новое сделать, некоторые приспособления к машинам. Алексей Логунов с агрономом готовит специальные лапы к культиваторам — для сои.

— Как у вас с Бобровым? Нашли общий язык?

— Конечно, нашли. Ты знаешь, почему он был недоволен мной: боялся, что я его зажимать буду. Теперь успокоился. Особенно, когда начали лабораторию строить. Трудновато ему, нет помощника, особенно в лаборатории, — Головенко сбоку посмотрел на Клаву, убиравшую со стола. — Надо бы ему помочь. На днях будем открывать что-то вроде курсов по агротехнике. Лекции будет читать сам Гаврила Федорович, главное внимание уделит сое. Ты к нему загляни, Василий Георгиевич, домой: присесть негде, вся квартира — лаборатория. Сейчас он отправил на анализ несколько образцов сои в базу академии, но это его не удовлетворяет. Надо организовать лабораторию здесь, — добавил Головенко и замолчал.

— Ты, что же, и базе академии уже не веришь? Свой исследовательский институт собираешься организовывать?

Головенко задумался:

— Нет, базе я верю. Там большинство — хорошие научные работники… но не все. А хорошую лабораторию иметь здесь, на месте, обязательно надо.

— Что же, попробуй, — снисходительно улыбаясь, сказал Усачев.

— Как, «попробуй»? — вскипел Головенко — А ты что же — себя в стороне считаешь? Извини, брат, пробовать вместе будем. Все будем работать, вот и Клава тоже, — сказал Степан.

— Я? — удивилась Клава.

— Да, и ты, — подтвердил Головенко, — если, конечно, ты не против. Будешь работать с Бобровым.

— Она кончила фармацевтический техникум, — пояснил он Усачеву.

— Думаю, что анализы сумеешь делать? Ну, конечно, кое-что подчитаешь, Бобров поможет.

На первом же партийном собрании Усачева избрали секретарем парторганизации.

Как-то в сумерки он пошел к Федору. Усачев знал, где живет механик, и поэтому совершенно уверенна пробирался в темном коридоре, заставленном кадками со всевозможными солениями. Он легонько постучал в дверь.

— Да! — раздалось за дверью.

Усачев открыл дверь и шагнул в комнату. Федор поспешно встал с кровати, на которой он лежал поверх одеяла в рабочем комбинезоне. Неловко сунув Усачеву руку, он придвинул табуретку, на которой только что покоились ноги, обутые в рабочие ботинки с подковами.

Усачев присел. Покосился на стол с остатками обеда, на грязную тарелку с ершиками рыбьих костей, раскрошенной ковригой хлеба, на стакан с алюминиевой ложкой, захватанный грязными руками, на блюдечко с медом. Комната была очень маленькой. В ней едва помещалась голубая железная кровать, покрытая зеленым суконным одеялом, шкаф, квадратный столик и две табуретки. К стенке печки, выходившей из соседней комнаты, была пристроена маленькая плита, на которой в зеленом эмалированном чайнике тоненько посвистывала закипевшая вода.

Усачев расстегнул свою нерпичью шубу. Федор поспешно прибрал на столе, смахнул газетой на тарелку крошки.

Пока Федор прибирался, Усачев вытащил из-под подушки потрепанную книжку.

— Читаешь?

— Да, перед оном, чтобы заснуть поскорее.

Усачев полистал книгу. Федор устроился с другого конца стола; несколько смущенный, он выжидательно смотрел на Усачева.

— Что так некультурно живешь, Федор?

У Федора порозовели скулы:

— Почему некультурно?

— Грязь везде… не подметал, наверно, целый год. Валяешься на кровати в грязной спецовке. Механик!

— Ну и что? Механик, — рассердился Федор. — Дыхнуть некогда, где уж тут еще возиться с уборкой.

— Человек должен уметь работать и уметь отдыхать, — в упор глядя на сердитое лицо Федора, медленно выговорил Усачев. — Не чувствуешь, какой в комнате воздух? Разве ты отдохнешь здесь? А завтра с больной головой на работу.

Из чайника с сердитым шипеньем на плитку выплеснулся кипяток. Федор подошел и отодвинул чайник с конфорки.

— Может, чаю выпьешь? — предложил он Усачеву угрюмо.

Усачев, прищурившись, посмотрел на Федора.

— Что же, налей, выпью…

— М-м-м…

Федор, не ожидавший согласия, смутился. Он неумело принялся отмывать стакан и блюдце. Усачев смеющимися глазами следил за ним.

— Сам, пожалуй, не буду сейчас пить… Это я вскипятил, чтобы после работы, часиков в одиннадцать — не возиться с чайником…

Федор поставил перед Усачевым чисто вымытый, поблескивающий гранями стакан, явно любуясь своей работой.

— Не пришел бы я — стакан стоял бы еще месяц немытый?

— Пожалуй, так, — равнодушно согласился Федор. — Некогда. Работы много. Днем на тракторах, а вечером, когда никто не мешает, инструмент готовлю, электрооборудование ремонтирую. С инструментом замучились. Запчастей нехватает… Степан Петрович меня даже от стройки освободил… Кадров нет. Из слесарей — Алексей Логунов да Сашка. А Валя Проценко или Шура Кошелева совсем не сильны в этом деле. О других и говорить нечего.

Усачев, прихлебывая чай, смотрел на озабоченное лицо Федора, на жесткую морщину, пролегшую у него на лбу между бровями. «Летом этой морщины не было», — отметил он.

— По слесарной части я когда-то работал, — в раздумье сказал Усачев. — В тракторах не сильно разбираюсь, но хочу серьезно заняться изучением их. Думаю в кружок техминимума записаться. Буду самым аккуратным слушателем.

«Вот какой хитрый! Одновременно и слушать будешь и контролировать занятия», — с невольным восхищением подумал Федор.

…Вечером того же дня в конторку к Федору пришла Шура Кошелева — сияющая, краснощекая, с загадочной улыбкой на лице. Федор был крайне удивлен появлением девушки в конторе во внеурочное время.

— Федор Семенович, дайте нам ключ от своей комнаты…

— Что? — удивился он.

— Ключ от своей комнаты дайте нам, — повторила Шура.

— Кому это — «нам»?

— Мне и Вале.

— Да зачем же? — недоумевая, спросил Федор, но протянул Шуре ключ.

Через два часа Шура вернула его Федору и, ничего не сказав, поспешно выскользнула за дверь.

Дома Федор обнаружил образцовый порядок. Пол был вымыт, посуда сверкала чистотой, печка была подбелена. На кровати лежало чистое постельное белье. Над столом висела бумажка, на ней красным карандашом кривыми печатными буквами было написано:

— Вот девчата! — вслух проговорил Федор, краснея нето от удовольствия, нето от смущения и засмеялся.

С приездом Усачева начала работать политшкола, которой руководил он сам. Вначале занимались только коммунисты и комсомольцы, потом стали посещать занятия и беспартийные. Занятия пришлось перенести из кабинета директора в клуб.

Валя Проценко не пропускала ни одного замятия. Но все же беседы Усачева не удовлетворяли ее. Она хотела знать больше, подробнее и поэтому просила дать что-нибудь почитать по истории.

— Ну, что же, заходи ко мне, что-нибудь подберем, — сказал парторг.

Через несколько дней Валя зашла к Усачеву на квартиру. Ее встретила жена Усачева — Александра Гавриловна, женщина лет тридцати пяти.

— Валя? Мне Вася говорил, что вы должны зайти. Проходите, пожалуйста, не обращайте внимания на беспорядок, еще не успела прибраться после переезда. Пока живешь на одном месте, кажется в квартире пусто, а как двинешься…

Она взяла Валю за руку и осторожно провела между сундуками, ящиками, ведрами в большую, уже прибранную комнату. С дивана спрыгнули две девочки, в одинаковых красненьких платьях с белыми бантами, с черными, аккуратно причесанными волосами, заплетенными в косички.