Головенко достал листы бумаги с фамилиями трактористов, которые он записал на собрании, записную книжку с пометками о состоянии осмотренных машин и сел за письменный стол.

Просидел до тех пор, пока не выгорел керосин в лампе. Тогда он, привернув чадящий фитиль, подсел к раскрытому окну.

В раздумье сидел Головенко на подоконнике и курил папиросу за папиросой. Невидимые во тьме сопки постепенно стали проявляться на фоне светлеющего, неба синим, как остывшее железо, силуэтом. Начинался рассвет. Раскидистые кроны боярышника, растущего по-над рекой, закутались в легкую прозрачную вуаль тумана. Стало холоднее, Головенко поежился, но от окна не отошел. Небо между тем все ярче и ярче разгоралось изумрудным светом. Рваные пушинки облачков порозовели. В орешнике на сопках мелодично свистнула иволга. В деревне озорно загорланили петухи. Что-то зашелестело в садике: из кустов выпорхнула пичужка. Трепыхая крылышками, как бы стряхивая с себя жемчуг росы, она с ликующей песней взлетела в небо. Наконец, дрогнул полумрак, и из-за сопок выглянула каленая горбушка солнца.

— Не спишь, директор?

Головенко вздрогнул и оглянулся. Около забора, навалившись на него грудью, стоял Саватеев.

— Не спишь, говорю? Раненько поднялся.

Головенко не знал, что ответить. Признаться, что он не спал всю ночь, почему-то было неловко. Саватеев, видимо, и не ожидал ответа; он задумчиво смотрел в сторону, мирно попыхивая трубочкой.

— Чего ж так рано на работу собрался? — спросил Головенко.

Саватеев выколотил трубку о столбик забора, рассыпая искры.

— Посмотреть надо, кое-что подготовить. Взялись за гуж. Ты, директор, сообрази, чем нам заняться в первую голову. У меня кое-какие соображения есть. Ну да увидимся — потолкуем.

Высунувшись из окна, Головенко взглядом сухо блестевших от бессонной ночи глаз проводил Саватеева до мастерской. У ворот к токарю подошел сторож. Они закурили. Потом Саватеев с громким скрипом распахнул двери мастерской. Лязг тяжелой дверной накладки звучно разнесся по поселку. Головенко засмеялся, ударил кулаком по подоконнику.

— Порядок.

И поспешно начал одеваться.

Герасимов ушел с собрания расстроенным. В его созидании никак не укладывалось решение директора МТС ремонтировать тракторы накануне уборки. «Головенко человек новый, с него спрос невелик, всегда оправдается, — рассуждал он. — Получается, что хлеб надо убирать своими силами, а где они, эти силы? Много ли женщины нахватают серпами. Можно пустить, конечно, косарей, наконец, лобогрейку, но все это не решит дела. Как обойдешься без комбайнов? А они при таком обороте дела будут пущены на поля неизвестно когда. Действительно, в прошлом году комбайны работали из рук вон плохо, сроки уборки были нарушены, было много потерь, но они все же работали. Что будет теперь?»

Не на шутку встревоженный Герасимов пошел к Марье Решиной.

Марья записывала что-то в тетрадку. На абажуре висячей лампы была наброшена цветистая косынка, затеняющая кроватку, где спал Вадик. Герасимов спихнул кошку со стула, сел. Лицо у него было обиженное, даже виноватое. Он со вздохом оглядел просторную чистую комнату, убранную по-городскому.

— Загадка нам загадана, Марьюшка, со стороны директора МТС.

Марья была в поле, когда Головенко собирал совещание: о решении ничего не знала. Она закрыла тетрадку и раздумчиво и тщательно принялась вытирать перо промокашкой. Герасимов, волнуясь, рассказал суть дела.

— Зарежет он нас с уборкой… Ах, какие хлеба! Душа замирает.

— Так все тракторы и останавливает?

— Все, как есть, — с жаром подтвердил Герасимов.

Марья убрала на этажерку с книгами тетрадку, чернильницу и озабоченная присела к столу, подперев подбородок рукою. Блестящими глазами она смотрела куда-то поверх головы Герасимова. Такое решение только удивило ее, но она не разделяла опасений Герасимова. Раз целый коллектив поддержал это решение, значит какая-то уверенность в успехе дела есть.

— Что ж, Петр Кузьмич, может, это и на пользу. МТС в первую голову отвечает за уборку.

Герасимов вздохнул. Видимо, до Марьи не дошла серьезность положения. «Известно, женщина», — решил он и переменил разговор.

— Я к тебе зачем пришел-то? Как, завтра на ячмень народ пойдет?

— А как же. Завтра все женщины — на ячмень.

Герасимов, подумав, прибавил:

— Подружней надо, Марьюшка, ишь как дело-то поворачивается.

— Да уж не сомневайся, — ответила Марья, и верхняя губа ее с черным пушком дрогнула в улыбке.

Герасимов встал и одернул синюю в полоску рубаху, подпоясанную узеньким ремешком. Настроение его было испорчено.

— Я к тому, что, может, ты до агронома подашься…

Марья нахмурилась, щеки ее жарко вспыхнули. В этом году небольшое опытное поле агроном засеял соей — новым сортом, выведенным им же. Марья помогала ему в работе. Герасимов находил, что они занимаются пустяками. Он открыто не восставал против ее участия в опытах агронома, но при удобном случае с ехидцей подтрунивал над Марьей.

— Упрекаешь все. И за пшеницу упрекал, что мы выдумываем чего-то несуразное, убиваем напрасно силу, а теперь сам доволен, — сердито выговорила Марья и отвернулась.

— Эка рассерчала — слова не скажи!

— Этих слов-то я уж понаслышалась от тебя. Так и норовишь уколоть. Агроном не для себя старается, для колхоза же, а ты подтруниваешь.

Разговор, на который рассчитывал Герасимов, с Марьей не получился. Он ушел от нее раздосадованный и недовольный. Опасаясь, как бы его не обвинили за возможные потери урожая, он позвонил заврайзо Пустынцеву. Решение директора МТС, видимо, озадачило и Пустынцева. Он долго расспрашивал Герасимова, как это случилось, и, наконец, сообщил, что завтра к ним в колхоз как раз выезжает инструктор райисполкома и он разберется с этим делом на месте.

Герасимов сразу успокоился: во всяком случае, если уборка пойдет плохо, он может сказать, что с его стороны было своевременное предупреждение.

Убирать ячменное поле за глубоким распадком, поросшим кустами шиповника, вышла вся деревня. Молодые женщины, девушки, весело переговариваясь, то и дело взмахивали охапками сжатого ячменя. Пожилые срезали ячмень ловко, с хрустом, и бережно укладывали в кучки. Подростки-девочки деловито связывали снопы неумелыми руками.

…Черная эмка секретаря райкома остановилась у распадка. Герасимов, узнав машину, Поспешил навстречу Станишину.

— Ну, что у вас тут? Как дела?

— Да, вот работаем, товарищ Станишин.

— Вручную?

— Вручную. Лобогрейка еще одна пошла. Трактора Головенко затащил в мастерские. Не знаю, что он думает; время страдное.

Станишин подошел к ячменю, сорвал тяжелый усатый колос и растер его в ладони.

— Созрел?

— Сами видите, — пожал плечами председатель.

Станишин, крупно шагая, пошел к женщинам. Председатель сопровождал его. Подошедший к ним инспектор до качеству дед Шамаев неодобрительно покачал головой.

Станишин окинул глазами сжатый участок с установленными, на попа кудрявыми снопами. Среди них с веселым криком бегали ребятишки. Жесткий холодок в глазах у секретаря сменился ласковой теплотой.

— Здравствуйте, товарищи.

Женщины, с любопытством рассматривавшие секретаря райкома, разом откликнулись на приветствие.

— Ну, как работается? Это вы за сегодня сжали столько?

— За сегодня.

— Первый день жнем…

Станишин, повернувшись к председателю, спросил:

— Почему ребятишки у тебя на поле?

Герасимов прикинулся непонимающим.

— А где же им быть, Сергей Владимирович, им тут с матерями как раз и хорошо.

— Не хитри. Почему детсад не организовал?

— Не успел, товарищ Станишин, помещение еще белится. Нельзя же в грязное.

— Ты в этом году урожай думал собирать?

— Что и говорить, думал. Только вот… У добрых людей комбайны работают.