— Почему бывший?

— Потому что меня сняли с работы.

— Как сняли? Кто снял? За что?

— Снял директор, — зло усмехнулся Подсекин, — а за что, это его спросите, — многозначительно сказал он. — Рылом должно быть не вышел.

— Почему вы допустили, что неисправная машина вышла на поле? В МТС сорвали ремонт и здесь на поле хотите волынить. Работать надо!

Подсекин побледнел, прищуренными глазами в упор посмотрел на Усачева. Потом скривил лицо в нехорошей усмешке, забрался на машину и ухватился за рычаги.

— Пош-шел! — крикнул он Вале, и с места, рывком, пустил трактор на полную скорость. Комбайн тотчас же окутался пылью и половой.

Головенко с трудом удалось уговорить Федора поработать за механика на время ремонта. Он сдал свой трактор Сидорычу и занялся подготовкой комбайна Паши Логуновой. Круглолицая и краснощекая Паша деловито хлопотала около машины, волновалась, покрикивала на слесарей.

Головенко осмотрел комбайн и отошел в сторону, дожидаясь, когда Паша заведет мотор. В это время к нему подошел Ленька. Он остановился около директора и, выждав, когда тот обратил на него внимание, таинственно сказал:

— Товарищ директор, есть до вас дело. — Для убедительности Леня показал Головенко что-то завернутое в тряпку.

— Хорошо, подожди минутку.

Паша с трудом провернула заводную ручку мотора.

Она стояла, наклонив голову, ничего не слыша, кроме урчанья мотора. Потом лицо ее озарила улыбка:

— Порядок! — сказала она радостно.

Головенко улыбнулся, глядя на Пашу.

— Ну вот, отрегулируйте, как следует, и завтра утречком начинайте за балкой убирать ячмень, — сказал он. Повернувшись к Леньке, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу, директор спросил:

— Ну, что у тебя, Леня?

Мальчик кивнул, приглашая Головенко следовать за собой.

Под тенистой веткой, около забора, огораживавшего участок МТС, он присел на корточки и торопливо развернул тряпку. В ней оказался кусок какого-то потемневшего металла.

— Что это такое?

— А вы поглядите, — сказал Леня.

Головенко взял металл в руки. Зернистый излом сразу приковал его внимание.

— Баббит, — удивленно произнес Головенко. — Где ж ты его взял?

— Могу взять сколько угодно, — с деланным равнодушием сказал Леня, видя, что Головенко заинтересовался его находкой.

Леня рассказал, что в распадке за деревней когда-то давно были свалены изношенные детали тракторов, об этой свалке постепенно забыли, и она заросла травой, кустарником.

— Мне еще давно папка показывал, потом я забыл, а теперь вспомнил. Мамка сказала: баббиту нехватка в МТС — вот я и вспомнил.

Головенко посмотрел на озабоченное, вспотевшее от волнения лицо паренька:

— И какое ты вносишь предложение?

— Дайте нам какие-нибудь молотки и зубила, мы баббита и наломаем.

— Кто мы?

— Мы-то? Да ребята же.

— Ну, что же, организуй ребят…

— Они все уже организованные — звено пионерское, — с гордостью сказал мальчуган. Он сунул два пальца в рот и так свистнул, что у Головенко зазвенело в ушах. Тотчас из зарослей полыни высыпали ребята.

В это время, раскрасневшаяся, подошла Валя Проценко.

— Что случилось? — спросил ее Головенко.

— Что должно было, то и случилось… Подсекин подшипники поплавил; поршни заклинило, не провернешь.

У Головенко сразу пропало хорошее настроение. Валя сдернула красный платок с головы.

— Тракторист тоже! Выехал, а масло не переменил, забыл, видите ли. Вот теперь и стали… — Она раздраженно то встряхивала платок, то накручивала его жгутиком на пальцы. — Над нами женщины смеются, говорят, лучше бы мы взяли серпы или косы.

Она готова была расплакаться.

— Где же ваши люди?

— Люди на комбайне, а я сюда побежала… к вам. Комбайн остановился как раз около женщин, что на пригорке жнут. Стыд! Дайте нам какой-нибудь трактор, мы должны загонку докосить.

— А не поздно? — раздумчиво спросил Головенко.

— Чего поздно? Солнце еще высоко, ночи сухие, лунные. Мы бы косили и ночью, Дайте нам хоть Сидорыча, он там рядом с нами пары пашет.

— Ну, что же, скажите ему, пусть перейдет.

— Ничего не выйдет. Я с ним разговаривала. Несите, говорит, записку от директора.

Головенко вынул блокнот и, написав карандашом несколько слов, отдал записку Вале.

Валя ушла. Головенко с ребятами пошел в кладовую.

…Сидорыч окончательно освоился с трактором и уже спокойно и уверенно водил машину. Утром он раньше всех выходил на работу и не останавливал трактор до темна, даже не ходил обедать. Он перевыполнял нормы пахоты, но все же был недоволен работой. «Ползаешь, ползаешь один, окромя ворон никто тебя в поле и не видит». Он мечтал возить комбайн, но стеснялся высказать свое заветное желание: как бы не осмеяли, хотя видел, что трактористы уже разговаривали с ним, как с равным.

Когда к нему подошла Валя, он сразу понял, что ей надо. Он видел, как остановился комбайн, как ходили вокруг него люди. Надо ли говорить, что он обрадовался предложению Вали работать в ее агрегате. Однако постарался скрыть свою радость. Выслушав комбайнерку, он равнодушным тоном заявил:

— Неси записку от директора, иначе не могу.

Валя, чуть не плача, пыталась его уговорить, но Сидорыч был непреклонен:

— Я работаю самостоятельно, как бы сказать, в личном распоряжении самого директора. Без него, значит, не могу… Неси записку.

Валя обозвала Сидорыча бюрократом и через поле, напрямик, пошла в деревню.

Сидорыч многое пережил за этот час. Ему казалось, что директор не даст записки, не доверит ему работу в агрегате, что директор пошлет на трактор Федора, и это было бы самое обидное. В сущности говоря, Сидорычу ничего не стоило просто переехать на другое место, но, помня о том, что именно Головенко доверил ему трактор, он и в самом деле считал себя «в личном распоряжении директора».

Через час, показавшийся Сидорычу вечностью, он увидел Валю, возвращающуюся тем же путем из деревни. Сидорыч остановил трактор и принялся закуривать.

— На тебе записку, только запарилась зря. Мне все равно директор не отказал бы, — сказала Валя и беззлобно добавила: — Формалист.

Сидорыч взял записку, полюбовался ею и бережно спрятал в фуражку:

— Вот теперь другой коленкор…

Он отцепил плуги и поехал к избушке на заправку. Валя пошла к комбайну.

Заправившись горючим и водой, Сидорыч лихо подкатил к ячменю. Подсекин лежал в стороне около трактора, положив голову на пиджак. Сидорыч осмотрел трактор Подсекина, пощупал остывший мотор и неодобрительно произнес:

— М-да… дело неважно. — Затем взглянул на лежавшего. — Поберегись-ка, Яков Гордеич, сейчас твою хламину буду оттаскивать, чтобы не мешалась тут…

Подсекин только сплюнул, не глядя на Сидорыча.

Оттащив трактор Подсекина в сторону, старик подъехал к комбайну и прицепил его. Все это он делал не спеша, раздумывая, что и как нужно делать, чтобы не казаться смешным. Справившись с этим, он забрался на сидение.

— Что же, Яков Гордеич, может попробуешь мою машину, прокатай круг. Или торопишься ремонтировать свою?

Подсекин понял ядовитый намек Сидорыча и, свирепо взглянув на него, отвернулся. Посмеиваясь в бороду, Сидорыч зачем-то поплевал на руки и взялся за рычаги.

— Ну, барышни, поехали, что ли?

— Давайте, Сидорыч, поехали, — отозвалась неторопливо Валя.

Когда агрегат двинулся, Сидорыч стал то и дело беспокойно оглядываться, проверяя, правильно ли ведет трактор. Валя корректировала Сидорыча. Заметив по гусенице, как она идет по отношению к стене ячменя, Сидорыч больше уже не сбивался. Круг прошли благополучно. Агрегат остановился, чтобы освободить от зерна бункер, и Валя весело крикнула Сидорычу:

— Молодец, Сидорыч, дело пойдет!

Он уже и сам знал, что дело идет неплохо, но похвала пришлась ему по сердцу. Он подумал: «Ишь, ведь какая девка славная». Однако он и сейчас не выказал удовольствия, а, наоборот, нахмурился и недовольно заметил: