В дождливый вечер в кабинете у Головенко сидели Герасимов, Усачев и Федор, пришедшие послушать радио. После передачи сводки Совинформбюро в кабинете задвигали стульями, зашумели. Головенко нахмурился и махнул рукой. Начали передавать письма с фронтов. Слышимость была слабая, и Головенко придвинулся ближе к стоящему на столе репродуктору.
Письма были адресованы в Якутию, в Архангельск, в Алма-Ату, и он представлял себе по карте огромную территорию великой страны, которая в этот час жадно внимает голосу московского диктора. Вдруг все насторожились.
— Вызываем Приморье. Вызываем Приморье, — послышался голос диктора, — колхоз «Красный Кут», Марью Васильевну Решину. Марья Васильевна, вам письмо от мужа — Николая Алексеевича Решена…»
— Жив! Коля!.. — закричал Головенко.
«Как ты живешь, родная Маша?» — читал диктор.
Герасимов, придвигаясь к столу, загремел стулом.
— Тшш! — Головенко сердито посмотрел на него.
«В боях под Белгородом в наш танк угодил фашистский снаряд. Меня контузило, и я оказался на территории, занятой врагом. До последнего времени я находился в партизанском отряде. Не мало уничтожили мы техники и живой силы врага, расчищая дорогу на запад частям Красной Армии. И в бою и на отдыхе я ни на минуту не забывал о вас, мои родные. Когда мы шли на соединение с частями Красной Армии, меня тяжело ранило. Только сейчас получил возможность писать. Страшно стосковался, хочу видеть тебя, Машенька, взять на руки сына, я ведь его еще не видел. Скоро вернусь с победой».
— Жив! Коля!.. — радостно повторил Головенко и, отбросив ногой кресло, выбежал из кабинета.
— Вот чудак, даже полевую почту не записал, — прошептал Федор, хватаясь за карандаш…
Клава не могла не заметить, что при Марье Головенко как-то терялся и часто спешил уйти под каким-либо предлогом. Ревнивое чувство невольно закралось в ее сердце.
В этот вечер она твердо решила, как только закончится страдная пора, ехать за племянницей. И сразу беспокойство, которое не оставляло ее с момента получения письма Оли, улеглось. Она побежала к Марье в надежде найти поддержку. Без стука она открыла дверь и, перешагнув порог, остолбенела.
У раскрытого окна стояли обнявшись Головенко и Марья. Они повернулись, и Клава увидела необычайно оживленное лицо Степана и влажное от слез лицо Марьи, светящееся счастьем.
Сияющий радостью Головенко шагнул к Клаве. Но та отступила к двери и прижалась к косяку. Головенко подходил к ней. Клава спрятала свои руки за спину и вскрикнула:
— Не подходите!
Марья, понявшая, что происходит с подругой, подбежала к ней и повисла у нее на шее:
— Дурочка ты! Коля жив! Письмо по радио… Жив! — шептала она, задыхаясь от волнения, потом обернулась к Головенко. — Господи, да хоть ради такого счастья объяснитесь. — Марья сильно толкнула Клаву к Степану. Головенко обнял Янковскую, не стесняясь уже Марьи, и крепко прижал к себе.
Клава, сбитая с толку, умоляюще подняла на Степана глаза, полные слез.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Марья открыла глаза и сразу вспомнила о вчерашней передаче. Николай жив!.. Это не сон, это счастливая действительность. Вон лежит на столе письмо, написанное ею сразу же ночью. Вон на спинке стула висит забытая Клавой косынка; на зеленом шелке играют желтоватые лучи утреннего солнца.
Утренняя полудрема еще владела всем ее телом. Она продолжала лежать в кровати с закинутыми за голову руками. Тяжелые косы ее разметались по подушке.
В своей кроватке зашевелился Вадик. Марья повернула к нему голову. Вадик выпутался из-под марлевого полога, скользнул на пол, увидел: мама не спит. Он забрался к ней на кровать. Марья шепнула:
— Вадик, а нам папа письмо прислал…
Вадик высунулся из-под одеяла:
— Где письмо?
— Письмо по радио передал. Он велел поцеловать тебя, вот так… вот так.
Вадик обвил шею матери руками, зашептал ей в ухо:
— Папа скоро приедет, да?
— Скоро, сынок, скоро…
Марья повела сына в детсад. Едва только Вадик увидел воспитательницу, он стремглав бросился к ней.
— Тетя Нина, а мой папа письмо по радио прислал. Скоро приедет! — закричал он.
Всю бригаду Марья направила на просушку и очистку зерна, только четырех девушек взяла с собой в поле. На опытном участке сои появились сорняки. Который раз за это лето приходилось пропалывать сою вручную… Бобров говорит, что осенью участок надо обязательно пахать с предплужниками. Возможно. Кроме того, нужно продумать, как производить сев тракторной сеялкой — в две или в одну строчку, чтобы удобнее было производить междурядную обработку. Вопросы серьезные, но все же не главные. Все это уже испытано, об этом пишут в учебниках, в брошюрах по обмену опытом работы передовиков сельского хозяйства.
Марью мучила мысль, как добиться выращивания соевого куста с более высоким прикреплением бобов. Бобров пока ничего определенного не посоветовал, видимо, это ему самому было не ясно. Кое-какие смутные мысли на этот счет Марья вынашивала еще с прошлого года, но она ни с кем, даже с подругами по бригаде, не поделилась ими. В прошлом году она заметила, что среди обычных растений на опытном участке было десятка два кустов с более высоким прикреплением бобов, чем другие. Марья собрала семена с этих кустов, бережно сохранила их и высеяла отдельно. Результата никакого. Кусты выросли самые обыкновенные. Но на всем участке, так же как и в прошлом году, местами росли «поджарые» кусты с крепким стеблем, с хорошо развитой ветвистой кроной. В чем дело?
Расставив девушек на прополку междурядий, Марья в задумчивости остановилась, перебирая в памяти что и когда было сделано на участке. Слов нет, соя вырастала на славу. Труды не пропадут даром, но все же это не то. Сегодня, когда все существо Марьи переполняло счастье, как никогда остро ощущала она все вокруг… Ведь говорил же Мичурин, что человек в силах изменять природу растения в нужном ему направлении. Так же делает Лысенко… Значит, где-то, в создании каких-то условий должна таиться разгадка и здесь.
До ее слуха донеслась песня. Пели девушки, далеко уже ушедшие вперед. Марья наклонилась и привычными движениями рук принялась за прополку.
Пройдя загон, девушки присели отдохнуть. Марья оглядела их.
— Вот что, девушки! — сказала она. — Есть у меня к вам один вопрос… Дело это важное.
Девушки насторожились.
— Когда мы делали подкормку сои, — продолжала Марья, — вы все придерживались нормы расхода удобрений? Не могло быть так, чтобы кто-то «перекормил» отдельные кусты в вегетационный период, именно тогда, когда идет образование корневой системы?..
Она затаила дыхание, ожидая ответа на этот вопрос. Девушки переглянулись. Марья пытливо вглядывалась в лица членов бригады. Шура Матюшина густо покраснела, когда взгляд Решиной остановился на ней. В ту же минуту Лена Гусакова кивнула на нее головой:
— Марья Васильевна! У Шурки легкая рука. Она, когда мы подкормку делали, ужас сколько удобрений извела. Еще мы смеялись, что она всю сою в стебель выгонит — бобы не завяжутся… Я же и заметила это.
— Ну и что дальше было? — спросила Марья.
— Ну, навели порядок, чего же государственное добро зря переводить?! Уж как Шурку стыдили…
Матюшина сказала, обращаясь к Решиной:
— Марья Васильевна, у меня больше не было таких ошибок. Я, честное слово, исправилась… Сама понимаю, что экономить надо…
Марья встала, сняла с головы платок:
— Ошибки разные, Шура, бывают.
Она пошла в рядки сои:
— Вот что, девчата, вы без меня оставайтесь, заканчивайте, а я…
Она осторожно выкопала с корнем поджарый куст и тщательно собрала в платок землю, в которой он рос. Затем выкопала обыкновенный куст, так же собрала землю и завязала в другую половину платка. Затем она крикнула:
— Я, девчата, к Гавриле Федоровичу. Шура, оставайся за старшую.
