— То правда, — Засядько задумался. — Ничего. Теперь партийная организация взялась. Лаборатория будет. Денег найдем. На крайний случай Кузьмича тряхнем, других председателей колхозов. Договоримся. Факт, — Засядько шумно потянул из стакана крепкий, как деготь, чай.
— У меня дело к вам есть, — сказал Бобров, когда жена Засядько, убрав со стола, ушла за перегородку и занялась мытьем посуды.
— Товарищ Засядько, дадите мне рекомендацию в партию?
Засядько повернулся к нему всем своим грузным корпусом.
— Рекомендацию? Тебе? А як ты думаешь?.. Могу я тебе дать рекомендацию или не могу?
Бобров побледнел и беспомощно развел руками.
— Дам, Гаврила Федорович, чую — ты душой давно с партией.
Бобров облегченно вздохнул.
— Спасибо, Иван Христинович.
— За это спасибо не говорят, Гаврила Федорович… Идешь ты в партию в тяжелое время. Понимаешь ты это дело?
Засядько встал и, поскрипывая половицами, посапывая носом, зашагал по комнате.
— Как у тебя насчет устава и программы — читывал? На приеме спросим, — строго сказал Засядько.
— Знаю, Иван Христинович. Ведь устав и программа у меня есть, читал… Историю партии тоже…
— И то правда, ты человек ученый.
Потом подошел к Боброву и положил на плечи ему широкие ладони.
— Правильно поступаешь, Гаврила Федорович, Я знал, что ты так поступишь, — растроганно сказал он.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Из краевого отдела сельского хозяйства пришло извещение. Головенко пробежал его и нахмурился:
«В настоящее время электрогенераторов на складах не имеется. Вашу заявку удовлетворить не можем. Рекомендуем обратиться в автореммастерские. Просимая Вами установка у них демонтирована в связи с переходом на электропитание от ЦЭС. При этом прилагаем отношение на имя начальника автореммастерских, к которому рекомендуем вам обратиться лично».
Расстроенный Головенко позвонил по телефону Пустынцеву. Как быть? Тот после некоторого молчания проговорил:
— Это, брат, такой начальник; у него зимой снегу не выпросишь… Ему надо что-нибудь подбросить…
— Что же я могу подбросить?
— Ну, картошки, там, капустки, что ли… Не для него, конечно, — для рабочих… Без этого его не уломаешь. Тем более что охотники на генератор и без тебя найдутся.
Головенко разочарованно присвистнул.
— Что, не нравится? — услышал он в трубке голос Пустынцева.
— Это возмутительно! — запальчиво крикнул Головенко.
— А на меня зачем же кричать?! Я здесь не при чем. Говорю тебе, что знаю, — равнодушно отозвался Пустынцев.
— Извини, товарищ Пустынцев, но дело в том, что у нас ничего нет. Главное, мне в крае обещали и подвели.
— Ничем не могу помочь. Действуй сам, а на край не обижайся. Если не дали, значит, действительно нет. Они указали тебе, где можно взять, вот ты и не медли, поезжай. Подпусти дипломатию. С плеча не руби — знаю я твой характер, наломаешь дров.
…В раздумье сидел Головенко, устремив глаза в потолок, придумывая «дипломатию» для переговоров с начальником мастерских, которого он уже заранее ненавидел.
Размышления его прервал стук в дверь.
Вошел человек в черном полушубке. Он снял беличий треух, обнажив лысую голову с каемкой темно-каштановых волос. Вытащив руку из серой перчатки домашней вязки, украшенной на тыльной стороне красными крестиками, он протянул ее Головенко. Это был Селезнев, директор Супутинской МТС.
Селезнев сел на стул около печки и расстегнул пуговицы черного дубленого полушубка с серым барашковым воротником. Ему можно было дать лет сорок пять. Чисто выбритое лицо его с маленькими усиками, с широкими темными дугами бровей, сросшихся на переносице, было приятно; серые глаза смотрели спокойно и уверенно.
Селезнев рассказал о том, что дорогой пришлось два раза накачивать баллоны.
«Наверно, автокамеры попросит для машины», — подумал Головенко.
Обстоятельно рассказав о баллонах, Селезнев сообщил, что, кроме того, «барахлит» мотор машины и что он не может понять — то ли шофер малоопытен, то ли нужно сменить мотор, но что, пожалуй, нужно сменить мотор, так как шофер, хотя и молодой, но парень «вострый».
«Неужели мотор попросит?» — сбитый с толку, подумал Головенко.
Селезнев вынул из кармана прозрачный портсигар и такую же прозрачную зажигалку. Из верхнего карманчика пиджака он достал аккуратно сложенную газету, нарезанную для цыгарок, и предложил Головенко закурить.
— К весне, надо быть, добьем фрицев, как думаешь? — переходя на «ты», спросил он Головенко.
— Похоже, что так.
Селезнев задумался.
— Фронтовики работают на славу, а вот как мы с тобой управимся с подготовкой к севу? С ремонтом у тебя как?
— Да ничего, пока не жалуюсь. В конце января думаю закончить.
Селезнев всем туловищем подался к Головенко и прищурился.
— Вот как у тебя… Ты, товарищ Головенко, пожалуй, весь край удивишь, — с нескрываемой завистью проговорил Селезнев. Затем, со вздохом откинувшись на спинку стула, стал рассказывать о своей МТС, о том, что ему вряд ли удастся закончить ремонт к апрелю.
— Главное, страдаю из-за нехватки специалистов, — говорил он. — Подводят меня трактористы. Пашут хорошо, а вот как до ремонта дошло — дело дрянь. Зашиваются. Как на грех, механик мой заболел, лежит в больнице второй месяц. Соберут мои девчата трактор, а завести не могут. Что тому за причина, — не знаем. Механика нет, некому руководить. Сам я в этом деле неграмотный. Работает за механика сейчас одна девушка, но…
Селезнев махнул рукой и принялся крутить новую папиросу.
— Золотая девушка, а не выходит что-то у нее. Позову к себе в кабинет — «Что, — спрашиваю, — делать будем, Марина?» Она в слезы. И жалко ее… и работа ни с места. О-хо-хо-хо, — по-стариковски завздыхал Селезнев. — Марине бы моей у кого-нибудь подучиться, поглядеть, как надо пригонять детали одна к другой, как зазоры выверять и всякое такое, и пошло бы. Она у меня дивчина вострая.
Головенко великодушно сказал:
— Ну, что же, присылай свою Марину — пусть она у нас поработает на пару с Федором, с нашими девчатами, — подучится.
Селезнев ничего не ответил.
Скрипнула дверь, в квартиру ворвался клуб пара, вошла Оля в пушистой белой шубке, с капюшоном, розовая, быстроглазая.
— Здравствуйте! — проговорила девочка.
— Ах ты, пташка моя милая, поди-ка сюда, умница. — Селезнев поманил ее рукой.
Оля застенчиво приблизилась к Селезневу. Большими руками он охватил ее худенькие плечики, привлек к себе, расспросил, как ее зовут, что она делает, есть ли у нее санки и, зачерпнув в кармане широкой ладонью поджаренных тыквенных семечек, протянул Оле полную пригоршню. Девочка подставила обе ладошки. Высыпав семечки, Селезнев сделал пальцами «козу-дерезу».
— Трое их у меня, таких-то. От двух дочерей. У одной две, у другой вот такая же кнопка. Думал, выдам замуж — отпадет забота о дочерях, а вышло по-иному. Мужья — на фронт, а дочери — опять к отцу. Один зять у меня механик по тракторам: был бы дома, жили бы — не тужили. Я-то сам по слесарной части, а в тракторах не силен… Ну, надо ехать, — поднялся Селезнев и неожиданно сказал:
— Так отпустишь, что ли, товарищ Головенко, своего механика ко мне недели на две?
— Как отпустить? Кого… Федора? — Головенко даже привстал от удивления. — Ты шутишь, товарищ Селезнев?
— Почему шучу, я со всей серьезностью. Дело у меня — труба. Помогай, иначе провалим соревнование.
— Как я его отпущу? Сам посуди, у меня ремонт не кончен, а я тебе механика отдам…
— У тебя все на мази. Пока Голубев у меня будет, за всем доглядит Сашка. В твоей МТС ремонт, можно сказать, уже окончен. Две недели тебя не убьют, а для меня — они великое дело.
Оказалось, что он был в курсе всех дел Краснокутской МТС. Головенко слушал его и удивлялся, откуда у него такие сведения. Он не знал, что Селезнев приехал от Станишина, который посоветовал ему обратиться к Головенко.
