— Мне кажется, Клавдию Петровну нужно сейчас послать в базу академии, там она недельки две поработает в лаборатории, подучится.

— Вот тебе раз! — с веселым изумлением сказал Головенко. — Я, признаться, на ее отъезд не рассчитывал.

Он обменялся взглядами с Клавой и понял — Клава ждет его согласия.

— Дело ваше, Гаврила Федорович, — сказал он, вздохнув: — нужно — значит нужно.

Клава ушла.

Они поговорили еще с полчаса о создании лаборатории.

— Как у вас с диссертацией, Гаврила Федорович? — спросил Головенко, когда Бобров собирался уходить.

Бобров вернулся и присел в кресло. Ответил не сразу.

— Неважно. Хвастать нечем. Кое-каких данных нехватает. И потом, как-то времени не найду.

— Сейчас, зимой, вы могли бы, по-моему, заниматься диссертацией, — сказал Степан. — Вы же сейчас как раз обобщаете и практический опыт и научные наблюдения.

— Не получается, Степан Петрович, — вздохнул Бобров. — Время у меня отнимает подготовка семян, работы по снегозадержанию, удобрения, затем, конечно, занятия агротехникой с колхозниками. Кое-какое внимание уделяю бригаде Марьи Решиной… Все это прямого отношения к диссертации как будто не имеет, но в то же время и имеет. Весь комплекс работ оказывает влияние на качество урожая. Вам теперь (на слове «теперь» Бобров сделал ударение) уже известно, что качество сои находится в тесной зависимости от среды. А среда — это множество факторов. На Украине, например, соя одна, у нас — другая. Вот мы с Марией Васильевной и ищем пути создания нужных условий. Нехватает времени. Хорошо бы чтоб в сутках было сорок восемь часов.

— Если вам понадобится помощь, я в стороне не останусь, — сказал Головенко.

Помолчав, он добавил:

— Вы всегда, Гаврила Федорович, уклоняетесь от ответа на вопрос о вашей диссертации. Мне думается, что вы не должны отодвигать это дело на второй план.

Бобров невесело усмехнулся, пощипывая усики.

— Вы уже несколько раз говорите со мной о диссертации, причем как бы подгоняете меня, что ли…

— Я не подгоняю, — сказал Головенко, — но все мы заинтересованы в получении высоких урожаев. И слово за вами, Гаврила Федорович. Мы рассчитываем, что ваша диссертация поможет нам в этом. И потом…

— Что потом?

Головенко вышел из-за стола и остановился перед Бобровым.

— Вы проводите опыты уже несколько лет?

— Четыре года.

— А кто из колхозников знает существо их, с кем вы делились, кто из работников МТС помогает вам, кроме Марьи Решиной? А хлеборобы наверняка могли бы помочь вам своим опытом!

Если бы эти слова Головенко сказал несколько месяцев назад — Бобров, конечно, обиделся бы. Но сейчас, когда он был твердо убежден в искреннем желании директора помочь в его научной работе, чувства обиды не было.

— Вы правы, — со вздохом сказал он. — Я вас понял, Степан Петрович.

— Может быть, поставить вашу информацию на собрании колхозников?

— Информацию? На колхозном собрании? Позвольте, причем здесь колхозное собрание? — это моя личная работа… — с недоумением сказал Бобров, явно обескураженный словами Головенко.

— Личная? Наша наука — это наше общее дело, — возразил Головенко.

Бобров слегка покраснел.

— Достаточно вам недели на подготовку к собранию? — спросил Головенко.

Бобров кивнул головой.

— Теперь еще один вопрос: не вызвать ли нам того самого представителя базы академии, вашего оппонента?

Бобров на секунду задумался и потом с живостью взглянул на улыбающегося Головенко.

— Хорошая мысль. Вызывайте. Очень хорошо.

Клава приехала во Владивосток поздно вечером. Город утопал в пелене тумана. Белые пузыри фонарей, окруженные перламутровыми венчиками, горели тускло. Протискавшись сквозь густую толпу пассажиров, Клава вышла на площадь и села в трамвай. Подруга, как всегда, встретила ее радостными восклицаниями.

— Дорогая моя, где ты пропала?! Я уже соскучилась по тебе. Надолго? Недели на две? Замечательно! А я только что из кино. Муж в рейсе, вот и развлекаюсь.

В шелковом цветастом, как обои, халате, с растрепанной прической рыжих крашеных волос, поблескивая золотыми коронками зубов, она все время говорила безумолку.

— Я слышала, ты вышла замуж? За колхозника, да?

В комнате со множеством кружевных дорожек, салфеток, разбросанных на столах, буфете, спинках стульев — всюду — было жарко. На кушетке валялось небрежно брошенное, видимо только что снятое, голубое платье с блестящими змейками застежек-«молний». На стенках были развешаны яркие олеографии с изображением красоток в купальных костюмах — все то же, знакомое, пропитанное душным запахом пудры и тошнотно-приторным дымом заграничных сигарет.

Нюся, легкая и изящная, как безделушка, стремительно носилась из комнаты на кухню, волоча за собой волну незнакомых духов. Шелковые полы халата развевались, как крылья, из-под них были видны круглые коленки, обтянутые чулками-паутинками цвета бронзового загара.

Клава отогревалась у печки. Ей было несколько неловко за свое простенькое платье, за красные с мороза руки с короткими ногтями.

Пили чай. Нюся рассказала тысячу новостей. Она беспрестанно курила, притворно жаловалась, что ей почти постоянно приходится жить одной без мужа.

— Такова уж наша, жен моряков, участь, — вздохнула она.

Клаву вдруг неудержимо потянуло домой. Прислушиваясь к голосу подруги, она думала о Степане, об Оле… Степан, конечно, сейчас уже дома, вероятно ужинает и одновременно что-нибудь читает, не замечая, что он ест. Клава улыбнулась.

— А я ведь в командировку приехала, — перебила она подругу.

Нюся округлила глаза.

— В командировку? Ты работаешь? Где?

Клава сказала.

— Интересно, в деревне — и какие-то лаборатории. Что там делать? — недоумевала Нюся.

Клава сначала неохотно, потом с увлечением принялась рассказывать об МТС, Боброве, Марье Решиной. Она не замечала, что подруга ее несколько раз скучающе зевнула, нетерпеливо поглядывая на часы.

— Давай спать, Клавочка. Мы еще успеем наговориться, — не вытерпев перебила ее, наконец, Нюся.

Утром она ушла на работу раньше Клавы, рассказав, где что лежит.

— Я прихожу в шесть. Может быть, задержусь. Меня сегодня один знакомый пригласил проехаться с ним. — Ты не стесняйся: приготовь себе кушать. Вечером увидимся.

Она приложилась липкими, в помаде, губами к щеке Клавы и ушла. Клава не спеша оделась. Старательно причесалась, стоя перед трюмо, перед которым стояли флакончики с лаком для ногтей. Их была целая коллекция — от темновишневого до нежнорозового.

Выпила стакан кофе, тщательно прибрала на столе, накрыла сахарницу, хлеб, масло салфетками и стала собираться в базу академии.

Оделась, взяла в руки чемодан, несколько секунд постояла в дверях, оглядывая комнату. Потом в пальто присела к столу, написала на бумажной салфетке:

По совету Боброва Клава пошла прямо к директору базы.

Профессор, склонив голову к правому плечу, без улыбки слушал ее. Он был невысокого роста, худощав. Бледное лицо его тщательно выбрито. Серые глаза смотрели сквозь стекла роговых очков внимательно и строго. Клава смутилась под этим взглядом, покраснела.

— Простите, вы говорите, что лаборатория уже организована? А как с приборами, с реактивами?

— Мы надеемся, что вы поможете, — сказала Клава без смущения, просто.

Профессор приветливо улыбнулся.

— Конечно. Чем сможем — поможем.

Лицо его преобразилось, стало простым и добрым. Он долго и подробно расспрашивал Клаву о работе Боброва, и она, приободренная приветливостью профессора, отвечала спокойно и толково, хотя и не во всех деталях знала работу агронома.

— Он заканчивает в этом году кандидатскую диссертацию по сое.

— Да, я знаю. Это должна быть очень интересная диссертация.