— Так с чего же начнем, Иван Михайлович? — обратился к Николаеву секретарь и повернулся к Головенко. — Ваш Бобров наделал много шуму. Иван Михайлович приехал ознакомиться с его работой на месте. Кстати, где агроном?

— Он на поле. Вчера начали убирать сою на участке Решиной.

— Ведь это же на три недели раньше обычного срока для Приморья? — оживленно сказал профессор.

Головенко утвердительно кивнул головой. Секретарь крайкома переглянулся с профессором.

— Я думаю, поедем на поле, — как бы отвечая на вопрос секретаря «с чего начнем», сказал профессор и встал.

Марья Решина и Бобров были на поле. С волнением, роднившим их, наблюдали они за тем, как комбайн, ровно гудя, выгрызал жесткие стебли сои, оставляя за собой необычно высокую стерню.

— Смотрите, Гаврила Федорович, к нам идет машина, — сказала Марья, указывая на полевую дорогу.

— Наверно, кто-нибудь из края, в нашем районе такой машины нет, — обернулась Валя Проценко.

— Да, кажется, к нам, — недовольно проговорил Бобров, представив себе неизбежные разговоры, которые оторвут его от дела, и вздохнул:

— Идите к ним, — сказала Марья и подтолкнула Боброва к машине.

Агроном спустился по железной лесенке комбайна, спрыгнул на землю и, быстро обогнав медленно ползущий комбайн, пошел навстречу машине.

— Степан Петрович с ними, — обрадованно выкрикнула Валя Проценко, увидев среди приехавших Головенко. — Кто же эти двое? Один в шляпе…

Приехавшие вылезли из машины и, как только к ним подошел Бобров, кучкой пошли по убранному полю.

Марья, насторожившись, увидела, как человек в шляпе присел на корточки и долго что-то искал на земле, разгребая стерню руками.

— Ишь, какой! Ищи, небось, не найдешь ничего, — проговорила она, как бы про себя.

Валя взглянула на нее и так звонко расхохоталась, что Ванюшка, ведший трактор, с изумлением оглянулся.

Когда комбайн поравнялся с приехавшими, Головенко махнул Марье рукой, подзывая ее к себе.

По довольным лицам незнакомых людей Марья поняла, что все обстоит благополучно. Она поправила на голове платок, сошла с комбайна.

— А вот и наша Мария Васильевна Решина, — представил ее Головенко, как человека, о котором уже все известно и его давно ждут.

— Хорошую сою вырастили, товарищ Решина, — сказал секретарь крайкома, здороваясь с ней. — Профессор удивлен, что ни одного боба на стерне не осталось.

— Замечательно, поздравляю вас! — крепко пожал ей руку профессор, приподняв другой шляпу.

— Я — маленький человек, — ответила Марья, — это Гаврила Федорович всему делу голова, его и поздравляйте!

Все заулыбались.

— А Гаврила Федорович говорит, что надо поздравлять вас, — смеясь, сказал секретарь.

Профессор долго и внимательно осматривал растения. Окинув пальто и сдвинув на затылок шляпу, он стальной ленточкой маленькой никелированной рулетки измерял соевые кустики, бобы, считал ветки, зерна в стручках и все это тщательно записывал.

— Что скажете, Иван Михайлович? — спросил секретарь, когда Николаев подошел к ним.

— Что можно сказать?.. — профессор задумался и окинул взглядом поле. — Сомнений нет. Перед нами — новый сорт сои с более коротким вегетационным периодом, очень урожайный и с необычайно высоким прикреплением бобов.

Потом он обернулся к Боброву:

— Гаврила Федорович, меня прислали ознакомиться с вашими практическими работами. Я назначен официальным оппонентом по вашей диссертации. Это, во-первых, а, во-вторых, мне просто хочется помочь и вам, и Марье Васильевне, и всем другим товарищам, работающим с вами. Вместе займемся обобщением опыта этого года в Красном Куте. Кажется мне, что две-три лекции по агробиологии тоже будут полезны. Я их подготовил. Значительную часть всего этого мы успеем сделать еще до заседания ученого совета.

— Из наших людей кого-либо предполагаете вызвать на заседание? — спросил Бобров.

— Вместе подумаем. Мне кажется, это можно будет сделать. Вот Марью Васильевну надо будет пригласить…

— Что же я одна-то? — возразила Марья. — Уж если труды Гаврилы Федоровича защищать — так мы всей бригадой.

— Иван Михайлович, у меня предложение, — сказал Бобров. — Нельзя ли устроить заседание ученого совета прямо в Красном Куте. Я понимаю, что это не практиковалось раньше, но ведь раньше многого вообще не было…

— Очень дельное предложение, профессор, — поддержал секретарь крайкома.

Николаев подумал.

— Кое-кто из сотрудников против этого будет возражать, но я буду настаивать на этом предложении — оно мне нравится, — сказал он.

На другой же день профессор осмотрел машины, приспособленные для посева, и уборки сои. Зарисовал схему сеялки для двухстрочного широкорядного посева со специальным приспособлением для рассеивания между строчек подкормочного удобрения, зарисовал также хедер с загнутыми пальцами и зерноуловителями, культиватор для междурядного рыхления почвы, рассчитанный на то, чтобы не повредить корни.

Веселыми глазами он то и дело поглядывал на Головенко и Боброва.

— Вы, я вижу, времени не теряли, товарищи, — совсем не профессорским тоном приговаривал он. А то принимался весело посвистывать. Это совсем к нему не шло, но очень нравилось Головенко, который теперь увидел, что настоящий ученый всегда остается прежде всего человеком — живым, увлекающимся…

Николаев представлял собою резкую противоположность Дубовецкому. Он с глубоким интересом вникал во все, помогал советами, а иногда, засучив рукава, вместе с колхозницами очищал от земли корневую систему какого-либо растения и тут же подробно объяснял что-нибудь, относящееся к вопросам жизни растения.

На первую же его лекцию собрались чуть ли не все колхозники. Он увлекательно и просто рассказал собравшимся о трудах Ивана Владимировича Мичурина.

Вечерами Николаев подолгу засиживался с Бобровым, Решиной и Клавдией Петровной над материалами исследований. По некоторым вопросам он не соглашался с Бобровым и тогда горячо спорил, веско аргументируя свои доводы. В большинстве случаев Боброву приходилось соглашаться с ним.

Для всех них время текло незаметно.

К заседанию ученого совета, где Бобров должен был защищать свою диссертацию, краснокутцы заново побелили клуб, украсили его гирляндами хвойных веток и флажками. Перед ним растянули через всю улицу красный транспарант с гордыми словами Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их — наша задача». В фойе клуба устроили выставку — показали тут и сою Марьи Решиной, и краснокутскую пшеницу.

Перед транспарантом стоял и читал его не спеша, по складам, шевеля бескровными губами, дед Шамаев. К нему подошел Сидорыч:

— Ну, ты чего тут любуешься? — спросил он.

Шамаев даже не посмотрел на Степахина.

— Правильные слова! — сказал он, наконец.

Клава опоздала на открытие заседания: сын прихворнул, и в этот день она почти не отлучалась от него. Лишь к вечеру ребенок угомонился и заснул. Клава почти бегом побежала к клубу.

Вся площадь перед ним была заставлена машинами, бричками и телегами. «Ого! — отметила про себя Клава, — видно, и из Комиссаровки и из Супутинки приехали!»

Ярко освещенный зал был заполнен людьми в праздничной одежде. Сесть, казалось, было некуда. Вдруг в первом ряду поднялся высокий, худой человек в пенсне и предложил Клаве место рядом с собой. Это был Дубовецкий.

На трибуне стоял бритый человек в роговых очках, громко читая что-то. Клава вслушалась.

— Это кто? — шопотом спросила Клава у Герасимова, сидевшего по другую сторону от нее.

— Ученый секретарь, — ответил тот на ухо. — Зачитывает отзывы. Поди, уж десять профессоров прислали из разных мест… Опоздали вы. Гаврила Федорович уже доклад сделал. Все докторе да профессора пишут. Отзывы хорошие. Пишут: работа, мол, агронома Боброва представляет значительный научный интерес…