— Вот что, Настасья Кирилловна. Давай-ка завтра иди к Герасимову, да скажи ему, что ты сглупила, и — в поле, в бригаду. Понятно? — выговорил он, исподлобья глянув на жену.

Настя округлыми глазами смотрела на мужа.

— Да ты что? Рехнулся? Чтобы я пошла к этому козлу. Да пропади он пропадом! Чтобы я покорилась ему? Не бывать этому! Проживу и без них.

Настя швырнула в сторону полотенце, которым вытирала посуду, и ушла на кухню. Скрипка задавил сапогом окурок, встал и поправил ремень.

— Это твое последнее слово? — спросил он.

— Да, последнее! — выкрикнула Настя.

— Та-ак. Значит, дороги у нас разные, Настасья Кирилловна. Извиняйте, не поминайте лихом.

Скрипка поднял с полу свой мешок и привычным движением закинул его за спину.

Настя выглянула из-за перегородки.

— Уходить собрался? — насмешливо спросила она. Лицо ее покрылось красными пятнами. В запальчивости она крикнула мужу:

— Ну, и скатертью дорога. Жила без тебя, небось, не подохну.

Скрипка круто повернулся на каблуках и вышел из избы, гулко бухнув дверью.

Головенко несколько дней жил в Комиссаровке. В это время Усачев получил записку от Станишина. Секретарь писал, что есть предложение назначить Федора директором Супутинской МТС. Он просил Головенко сообщить свои соображения.

Усачев, прочитав записку, сунул ее в карман и пошел к Клаве: может быть, она знает, когда Головенко вернется?

Головенко оказался дома: он только что приехал. В голубой майке, без сапог, он лежал на траве с газетой в руках. Клава с Олей хлопотала около плиты.

— Как дела? Три дня не был, — спросил Головенко, когда Усачев сел рядом с ним на прохладную шелковистую траву.

— Ничего, успели за пару дней перетащить всю токарную группу станков. Ребята работают напористо.

Лицо Головенко просияло:

— Счастливые мы с тобой, что ли, Василий Георгиевич…

— А что?

— Ребята у нас золотые.

— Конечно, счастливые — подтвердил Усачев, — люди мы советские, вот в этом и счастье наше.

— Федор — молодец, любят его рабочие. Посмотришь на него — командует голоса не повышая, а работа идет, как по маслу, — сказал Головенко.

Усачев тяжело вздохнул. Головенко с удивлением посмотрел на него.

— Придется, наверно, расстаться нам с Федором, — сказал Усачев.

— Как расстаться? — воскликнул Головенко.

— Забирают его от нас. Вот почитай.

— Куда же его? — с тревогой спросил Головенко, развертывая записку.

— В Супутинку, директором МТС.

Головенко, прочитав записку, молча растянулся на траве, подперев голову ладонью.

На улице послышался разноголосый звон ботал, блеяние овец, призывное мычание коров. Оля сорвалась с места и выскочила за ворота. Через несколько минут она распахнула ворота, пропуская на двор краснопеструю, дородную, как купчиха, корову.

Головенко натянул сапоги.

— Пойду взгляну, как идут дела.

— Да отдохнул бы…

— Ничего, я — уже.

Наскоро одев гимнастерку, Головенко ушел с Усачевым в мастерские.

Они пришли в тот момент, когда рабочие вкатывали в дверь новой мастерской сверлильный станок. Среди них Головенко заметил незнакомого человека в военной форме.

— Раз-два взяли! Раз-два, еще разок! — командовал Федор, подталкивая тускло поблескивавший маслом станок.

В просторном зале механического цеха строгими рядами стояли станки. В цехе с оштукатуренными и побеленными стенами было много воздуха. В широкие окна буйно рвались золотистые лучи заходящего солнца. Свет падал и сверху, через застекленный, тянувшийся во всю длину мастерской, фонарь-крышу.

— Благодать какая, все равно, что на московском заводе, — восторженно произнес Саватеев. — А мой станочек-то, Степан Петрович, уже крутится! — добавил он с явной ноткой хвастовства в голосе.

— Крутится? Неужели уже крутится?

— Уже.

Он подвел директора и Усачева к своему станку и включил рубильник. Взвыл электромотор, пристроенный к станку, и тотчас закрутился зажатый в патрон кусок металла. Саватеев подвел супорт к валу, и тонкая спираль стали поползла по резцу.

— Чем не Москва, видели?

Саватеев по-мальчишески подмигнул и засмеялся. Военный подошел к Головенко.

— Разрешите обратиться, товарищ директор.

Головенко взглянул на него.

— Я — Скрипка, только что с поезда. Хочу работать в МТС. Я — тракторист.

— Очень хорошо, товарищ Скрипка. Трактористы нам нужны. Зайдите завтра ко мне.

— Видал какой! — сказал Усачев, когда Скрипка отошел. — Только с поезда, а уж за станок взялся.

Головенко с Усачевым вышел из мастерской уже в сумерки. У дома, где жил Усачев, они остановились. На фоне темной сопки ярко светились квадраты окон новой мастерской. Слышался четкий стук мотора, шумела под сопкой река.

— Как будем с Федором? — спросил Головенко.

— Дело твое — ты хозяин.

— Я же с тобой советуюсь.

— Надо отпустить. Какое имеем право задерживать? Федор вырос за это время сильно. Пора ему на самостоятельную работу идти…

Головенко молча пожал руку Усачеву и пошел в лабораторию за Клавой.

Клава была одна.

— Над чем трудишься? — спросил Степан, присев на табуретку. Он с уважением окинул взглядом баночки разных размеров, колбы, пробирки в штативах, наполненные разноцветной жидкостью.

— Герасимов принес шрот на анализ. После экстракции от него попахивает бензином, боится, не будет ли вредно животным.

Клава бережно поставила колбу в шкаф, загасила спиртовку, прибрала и вытерла стол, затем проверила рубильник и стянула халат. «Хозяйка», подумал Головенко любуясь женой.

— Федор от нас уходит, его назначают в Супутинскую директором, — сказал Головенко, когда они вышли на улицу.

— Я уже слышала… По-моему, это хорошо.

— Для Федора, конечно, неплохо, — отозвался Степан. — Растет человек.

— Почему же ты отказался от роста? — не без язвительности спросила Клава.

Она уже знала о том, что Степан отказался от предложения Станишина.

— От роста я не отказываюсь, ты это знаешь… А ты хотела, чтобы мы переехали в город?

Клава, не задумываясь, ответила:

— Если бы это было в прошлом году, когда я мечтала о городе, то да… А теперь не знаю. Я привыкла к лаборатории. Я забываю, где я: в деревне или в городе… Помнишь, ты говорил мне в прошлом году, — Клава тихо засмеялась и сжала Головенко руку, — что моя городская профессия пригодится в деревне… И правда — пригодилась… Ведь по правде сказать, я тебе в прошлом году не верила. И в мастерскую не верила и в гидростанцию не верила. Мне было просто приятно слушать о твоих планах. Ты даже в лице менялся, когда начинал говорить об этом.

— А теперь веришь?

Клава ответила не сразу.

— Теперь верю. Если ты мне скажешь, что вот на месте этих домиков через пять лет будут многоэтажные дома, с водопроводом, ваннами… Да что там ванны! Если скажешь, что здесь будет оперный театр — поверю.

Она прижалась к Степану и глянула ему в глаза.

— Степа, когда наш ребенок будет взрослым, Красный Кут уже не станет походить на деревню. Правда?

Она замолчала и, возбужденная своими мыслями, ускорила шаг.

Когда Головенко сказал Федору о его назначении в Супутинскую МТС, тот обиделся.

— Выгоняешь?

Светловолосый, с загорелым лицом он только что вылез из-под трактора и в упор глядел на директора.

Трудно было представить мастерскую без Федора. Здесь то и дело слышался его голос, то беззлобно ругавший тракториста за нерасторопность, то терпеливо и настойчиво разъяснявший, как нужно ремонтировать ту или иную деталь. Головенко привык к тому, что, если в мастерской Федор, значит, беспокоиться не о чем, привык к тому, что по вечерам Федор являлся к нему в кабинет, забирался в угол и шуршал газетами и журналами. И вот он должен уйти отсюда…

Головенко согласился на перевод Федора только потому, что был рад за друга, в способности которого он верил.