Выбралась на дорогу и почти бегом направилась в деревню.

Докашивать последний клин собралось много народа. Герасимов, Усачев, Головенко, Лукин, Марья Решина, Шамаев, трактористы, комбайнеры, женщины с серпами стояли около узенькой полоски пшеницы — на один захват комбайна.

Комбайн Валентины Проценко быстро приближался в облаке золотившейся на солнце половы. Вот он совсем близко. Видны улыбающиеся лица Вали и штурвальной, видно важное лицо Сидорыча.

Женщины сняли платки и замахали ими. Трактор, сверкая отполированными землей гусеницами, поровнялся с толпой, и в следующую минуту весь агрегат с грохотом прошел мимо собравшихся.

Когда комбайн остановился, все увидели оставшийся несрезанным маленький треугольник пшеницы. Валя тоже заметила это и, перегнувшись через перила, закричала Сидорычу.

— Огрех оставили, Петр Сидорович, заверни, скосим…

Но Сидорыч спокойно заглушил трактор и удовлетворенно крикнул:

— Шабаш!

Подойдя к смеющейся толпе, он пальцем поманил Марью Решину.

— Возьми, сожни да сделай снопик.

Марья, догадавшись чего хочет старик, в одну минуту срезала «огрех», и в ее руках оказался небольшой снопик. Сидорыч взял его и с поклоном поднес Герасимову.

— С пожинальничком вас, Петр Кузьмич!

Герасимов обнял Сидорыча, и они троекратно расцеловались. Поняв, наконец, для чего был оставлен маленький треугольник пшеницы, молодежь с веселыми возгласами подхватила Сидорыча, и он несколько раз взлетел в воздух.

К вечеру этого же дня полевой стан опустел.

Часов в пять вечера в Красный Кут по пути заехал Станишин. Усадив в машину Герасимова и Головенко, он быстро объехал поля, побывал на току и, поблагодарив колхозников, работников МТС за самоотверженный труд, довольный результатами уборки хлеба, собрался уезжать. Герасимов всполошился:

— Как же так, Сергей Владимирович? На вечер останьтесь, у нас сегодня небольшая гулянка по случаю окончания уборки.

— Спасибо, не могу. Сегодня мне надо быть в Ильинке, там дела не совсем хороши.

— В Ильинке? Так это же семьдесят километров отсюда.

— Вот именно, вот именно. Надо торопиться.

Проводив Станишина, Головенко пошел в контору. У недостроенного здания мастерской он увидел Саватеева, задумчиво стоявшего с заложенными за спину руками. Головенко подошел к нему.

— Достраивать, директор, собираешься? — спросил Саватеев.

— Надо достраивать.

— Самая пора сейчас. До морозов, если всей артелью взяться, можно под крышу подогнать. Мы этот вопрос и на профсоюзном собрании поставим, соревнование организуем.

Головенко посмотрел на озабоченное лицо старого токаря. С этого он и сам думал начать.

— Ну, а насчет монтажа станков можешь не сомневаться. Такой специалист у тебя есть.

— Кто такой? Не знаю такого я что-то, — усомнился Головенко.

Саватеев погладил бороду с хитрой усмешкой:

— Вот я самый и есть. Спроси-ка от Урала до Приморья, на каждой стройке Саватеева знают. Ставь хоть за прораба. Ты только доверь, а уж мы сделаем, ребят я подберу.

После уборки зерновых Клава Янковская поехала за племянницей на Смоленщину.

Вечером, накануне отъезда, женщины натащили Клаве на дорогу всякой снеди. Ночь прошла в разговорах. Утром провожать Янковскую вышли многие. Сидорыч сердито спросил: надежно ли спрятаны деньги и успокоился тогда, когда Клава сказала ему, что деньги зашиты в платье.

Головенко усадил Клаву и Марью на заднее сиденье пролетки, сел на облучок и стегнул лошадь. За деревней он с тревогой посматривал на дорогу: вчера с тремя машинами поехал за кирпичом Алексей Логунов. Машины до сих пор не вернулись… Почти уже у самой станции, наконец, встретилась одна машина. Не торопясь, вылез Алексей Логунов, Головенко окликнул его.

— Ну, что, Васильевич?

Алексей вытер о комбинезон широкую ладонь и протянул Головенко.

— Порядок. Получили.

Головенко заглянул в кузов, полный кирпича.

— Взял записку у Сергея Владимировича. Ну, директор, правда, почитал, поморщился, а подписать подписал. Мы не зевали — давай грузить, — рассказывал Алексей, радостно улыбаясь. — Сами взялись — только треск пошел.

Марья крикнула:

— Опоздаем на поезд!

Головенко, спохватившись, махнул Алексею рукой.

— Про нас и забыл, — улыбнулась Клава.

Головенко подгонял рослого жеребца, ходко катившего пролетку по гладкой дороге.

Купив билет, Головенко вышел на платформу и подсел к Клаве и Марье, сидевшим в ожидании поезда на скамейке.

Через станцию, громыхая на стрелках, проходил длинный состав товарного поезда… На платформах, закрытых брезентом, стояли машины, огромные полосатые ящики.

— Куда это везут, Степа? — спросила Клава, впервые называя его так.

— На фронт, — коротко ответил Головенко.

Через несколько минут подошел почтовый поезд. Прощаясь с Клавой, Степан хотел сказать ей что-то теплое, но как это часто бывает при разлуке, не мог собраться с мыслями, да так ничего и не сказал. Клава смотрела на него грустными глазами, полными слез.

— Приезжай скорее, Клава.

— Приеду… Приеду, мой хороший…

Поезд скрылся за сопкой. Головенко и Марья сошли с платформы.

Около их лошади стояла старушка. Головенко сейчас же узнал в ней мать Федора.

— Я и то смотрю, знакомая лошадка, — сказала она, — значит, из Красного Кута. Дай, думаю, подожду… Здравствуйте! Кого провожали? Или встречать приехали? Ну, давайте ко мне в гости. Как можно: быть и не зайти. Что мне Федюшка скажет?

Пришлось заехать и терпеливо ждать, пока будет готова яичница. Покормив гостей, старушка налила бутылку молока и поставила перед Марьей.

— Свези-ка своему сыночку гостинца.

— Да что вы, спасибо… у нас есть молоко.

— Мало, что есть. Мол, от бабушки, у него же нету своей-то бабушки.

Заметив смущение Марьи, она простодушно сказала:

— Мне Федюшка все рассказал. Я все знаю. Хотел он на тебе жениться. Я бы рада была. Ну… от законного мужа нельзя. Одобряю и уважаю тебя, голубушка. Приедет муженек, а ты, как горлица, чистая. А Федюшка-то еще молодой… найдет себе невесту по сердцу.

Попрощавшись с матерью Федора, они ходко покатили в деревню. Всю дорогу ехали молча.

День был погожий. Солнце светило ярко. Стояла золотая осень — прекрасная пора в Приморье.

В начале декабря ударили морозы. Снега еще не было. Голая, промерзшая земля затвердела, как бетон. Ветер столбами крутил на дорогах стылую пыль. Сухо и скучно шелестели на сопках ржавые листья молодого дубняка.

В МТС ремонтировать свои машины съехались трактористы из всех бригад. Пустовавшее летом общежитие оживилось. Оно весело глядело на шоссе вдето вымытыми стеклами с беленькими занавесками. В общежитии хозяйничала Макаровна. Она день и ночь хлопотала, не чувствуя усталости, варила пищу, мыла посуду, командовала девушками, стирала белье. Трактористы звали ее «мамашей».

Обширный сборочный цех стал тесен. Еще осенью, как только собрались люди, Головенко поставил их на достройку нового здания мастерской. Нельзя сказать, чтобы все трактористы с готовностью превратились в строителей, однако стены были достроены быстро. Крышу покрыли старым железом. Здание было почти готово. В приделе, предназначенном для электростанции, вставили и застеклили рамы; наружу высовывалось колено трубы, из нее валил дым. Никита оборудовал здесь столярку и с помощью подростков мастерил рамы. Тут же под руководством Саватеева готовился фундамент для новой, более мощной динамомашины.

Строили и лабораторию для Боброва. Колхозники, узнав для чего предназначена постройка, также стали помогать в строительстве. Самое горячее участие в нем принимала Марья Решина со своим звеном. Саватеев и дед Шамаев тоже работали на стройке.