Телега, громыхая бочкой, катила по высокой насыпи хорошо укатанной дороги, среди тенистых кустов тальника и шиповника, буйно росших у придорожных канав.

Когда подвода выбралась на пригорок, в широкой долине Головенко увидел раскинувшуюся меж сопок деревню — белые домики в зелени палисадников. Через всю деревню серой лентой тянулось шоссе, упиравшееся за нею в стену тайги. Слева, у подножья высокой лесистой сопки, блеснула река. Чуть правее на пригорке стояло длинное закопченное здание с высокой черной трубой, из которой торопливыми толчками вырывались синие шматки дыма. На пологом склоне сопки расположилось десятка два одинаковых беленьких домиков, с верандами, палисадниками.

— Вот она, МТС наша, — торжественно объявил Сидорыч, показывая на закопченное здание.

Подвода вкатила во двор МТС и остановилась у крыльца конторы.

— Прибыли, пожалуйте, — почтительно проговорил Сидорыч, спрыгнув с телеги. — Не взыщите, товарищ директор, коли что не так… На тракторе я аккуратно езжу, поднаторел… Для пользы же дела…

— Ладно, ладно, все в порядке будет, — рассеянно проговорил Головенко и вошел в раскрытую дверь конторы.

Отогнав лошадь на конюшню, Сидорыч поспешил домой.

— Привез, понимаешь, самого директора, — рассказывал он жене. — Молодой парень, а, видать, дока. С орденом, фронтовик. Всю дорогу, пока его вез, все мне рассказывал, как да что. Я ему говорю, гляди — дело сурьезное, ошибки не дай. Ладно, ладно, отвечает, все в порядке будет. Обещал, между прочим, трактор мне выделить.

— Сиди уж знай… тракторист, — равнодушно отозвалась жена, высокая, черноволосая женщина, ставя на стол тарелку с дымящимся борщом.

В приемной директора за столом с газетой в руках сидел старик. Он поднял голову, вздернул очки на лоб и строго спросил:

— Вам кого?

— Мне Боброва нужно!

— У них ученый сидит, спорят. Мешать не велели.

Головенко пожал плечами и, постучав, решительно открыл дверь в кабинет.

За директорским столом сидел мужчина лет сорока пяти в белой рубашке с расстегнутым воротником. Белизна рубашки резко подчеркивала его загорелое лицо с маленькой аккуратной щеточкой усов. Он мельком взглянул на Головенко, кивнул ему на стул и опять обратился к высокому с бледным бесстрастным лицом человеку, сидевшему у стола неестественно прямо.

Головенко подсел к открытому окну.

— Получается, что мы с вами, товарищ Дубовецкий, находимся на разных полюсах. Почему так?

«Вот он Бобров», — подумал Головенко, присматриваясь к сидящему.

Дубовецкий медленно поднял брови.

— Вы не понимаете простой вещи: у нас с вами разные области деятельности… Я работаю в научно-исследовательском учреждении, вы — агроном-практик; и вы смотрите на науку с потребительской точки зрения, эмпирически, игнорируя подчас теорию.

Дубовецкий говорил, как бы читая урок, сухо, бесстрастно, явно досадуя на своего собеседника и, видимо, считая его бесконечно ниже себя.

— Для вас, агрономов, основное — практика. Вы считаете ее альфой и омегой всего на свете. Экспериментируете, извините меня, вслепую, ориентируясь на опыт прошлого; внутренних законов явлений вы не…

— Да где вы видели таких агрономов?! — возмущенно перебил его Бобров.

Восклицание Боброва не произвело на Дубовецкого впечатления.

— Вы слишком самоуверенны. Я, как вам известно, работаю в крае довольно продолжительное время, и, пожалуй, не помню случая, чтобы вы посоветовались со мной…

— Позвольте, — перебил его Бобров, — я приезжал к вам…

— Помню. Но… — Дубовецкий передернул плечами — …мы с вами поссорились, и на этом наше сотрудничество кончилось.

— К сожалению, да, — вздохнул Бобров.

— Вот именно, к сожалению… Вы не хотите ориентироваться на признанные наукой авторитеты, для вас больший вес имеет мнение старика-колхозника Шамаева…

Упрек показался Головенко оскорбительным для агронома. Он ожидал, что Бобров вспылит и наговорит дерзостей ученому, но тот спокойно сидел, положив на стол крепкие мускулистые руки. Только по плотно сомкнутым губам да по колючему взгляду видно было, что агроном нервничал, сдерживая себя.

Разговор заинтересовал Головенко. Ему впервые приходилось сталкиваться с вопросом, который волновал спорящих. Еще не вполне осознанно он ощутил, что в какой-то мере спор Боброва и Дубовецкого касается и его практической работы в Краснокутской МТС. Бесстрастное и самодовольное лицо Дубовецкого не нравилось Головенко. С невольным раздражением он подумал: «Сухарь какой-то, не говорит, а изрекает…»

Бобров негромко стукнул по столу костяшками пальцев. Головенко перевел на него взгляд и украдкой стал всматриваться в его простое открытое лицо с высоким лбом, несколько толстоватым носом и темносерыми глазами. «Что же он? Или действительно зарылся в землю и равнодушен к упрекам, или уверен в себе»…

— Вы напрасно, товарищ Дубовецкий, пренебрежительно отзываетесь о старых хлеборобах — таких, как дед Шамаев, — сказал Бобров. — Он смолоду землей кормился, знает и любит землю. У него поучиться есть чему, хотя, конечно, в определенных рамках…

— Странно, что вы защищаете этого неграмотного старика.

Дубовецкий снова передернул плечами; на длинном бледном лице его появились багровые пятна. Головенко встретился в этот момент с глазами агронома.

Бобров кивнул ему и вышел из-за стола:

— Извините, — сказал он, — вы ко мне?

— Да, к вам, — протягивая левую руку, подтвердил Головенко, — назначен директором.

Бобров улыбнулся, блеснув белыми и крепкими зубами:

— Наконец-то! Заждались мы вас… Прошу познакомиться — научный сотрудник базы Академии наук товарищ Дубовецкий. Простите… как ваше имя, отчество? Степан Петрович — прекрасно. Я с товарищем Дубовецким должен побывать на поле. — Он выглянул в окно:

— Ага, вот и машина… Мы поедем, а вас сейчас устроим на квартиру, отдыхайте. Часа через два я к вам забегу. Познакомлю немного с нашими делами.

— Зачем же ждать два часа? — возразил Головенко. — Поедем вместе.

Бобров глянул на нового директора со странным выражением на лице, но тотчас же согласился.

Дубовецкого усадили в кабину полуторки, Бобров с Головенко забрались в кузов.

— На участок Марьи Решиной, — скомандовал Бобров шоферу.

«И здесь Марья Решина», — с теплотой подумал Головенко.

И когда машина вынесла их в поле, Бобров, кивнув головой на кабину, сказал:

— Дубовецкий в прошлом году предсказывал полную безнадежность наших опытов на этом участке, а вот посмотрите какую пшеничку там Марья вырастила. Жаль, сами вы ее сегодня не увидите — выходной у нас.

Головенко хотелось сказать, что он обязательно постарается увидеть Марью Решину именно сегодня, но сдержался и промолчал.

Машина свернула с шоссе и ходко пошла по укатанной полевой дороге к темной полосе леса. Сначала они пересекли черный пар, потом мимо побежал пышный ковер цветущего клевера, затем темнозеленое соевое поле. Бобров, беспокойно поглядывавший на сою, не вытерпел, остановил машину.

— Одну минутку, — сказал он и спрыгнул прямо с борта машины на землю.

Он вернулся, держа в руках куст сои.

— Вот, взгляните; как по-вашему?

Головенко внимательно рассматривал темнозеленые листья с серебристым оттенком, коричневатые ветви, усеянные еще зелеными бобами, и не знал, что сказать.

— Правда, неплохая? Одна беда — трудно убирать комбайнами. Много потерь. Видите, как низко прикреплены бобы.

— Надо, очевидно, пониже опускать хедер… — проговорил Головенко, рассматривая толстые стебли сои.

— Это верно, — подтвердил Бобров, — но есть другой выход, биологический, — выращивать кусты с более высоким прикреплением бобов. Я как раз…

Он не досказав и выбросил соевый куст за борт машины. Лицо его вдруг стало сердитым.

— Дубовецкий предсказывает бесперспективность моей, нашей борьбы за новые сорта сои. Не стоит, дескать, с ней возиться, ничего не выйдет. А ведь соя — это… — Бобров многозначительно поднял брови и неожиданно закончил, кивнув головой да кабину, где сидел Дубовецкий: — Устойчивые формы, неизменяемые наследственные признаки, генофонд, чорт бы его побрал…