Головенко между тем развернул план земель колхоза с посевами довоенного времени и долго рассматривал его, отмечая что-то красным карандашом.

— А где ты думаешь траву сеять? — спросил он, не отрываясь от плана.

Герасимов, усмехаясь, покачал головой.

— Нам не до травы. Да и нужды в ней нету — готовую не выкашиваем. Хлеб надо сеять, хлебушко.

Головенко несколько мгновений с удивлением смотрел на него и снова углубился в вычисления. Герасимов терпеливо сидел у стола, с трудом скрывая мучившую его зевоту.

«Конечно, посеять клевер, — вещь не плохая, — думал Герасимов. — И для урожая не плохо и для скота». И тотчас мысли его приняли другое направление. Он вспомнил, что проверка удоя на ферме показала, что Настя Скрипка постоянно показывала заниженный удой. Герасимов хотел замять это неприятное дело, но ревизионная комиссия и счетовод потребовали убрать Настю с фермы. Герасимов не сомневался в том, что ревизионная комиссия права, но в то же время было как-то стыдно за Скрипку, стыдно было объявить ей, что колхоз не доверяет ей больше. Недоволен был и собой: значит не сумел раньше разглядеть Настю. В свое время кое-кто из колхозников намекал ему об этом, да он не послушал. Герасимов резко повернулся на стуле.

Головенко бросил карандаш и примирительно сказал:

— Ну, вот и всё. Значит, в этом году будет зерновых на 40 процентов больше, чем в прошлом. Так?

Герасимов молча кивнул головой.

— Остаются гулять еще 215 га. Что ты думаешь с ними делать?

Герасимов пожал плечами:

— А что с ними делать? Как-нибудь плановую землю обработаем — и хорошо.

Головенко нахмурился.

— Не понимаю, зачем тебе нужны эти 215 гектаров? — сказал поспешно Герасимов. — План мы выполняем, чего еще нужно?

Головенко неторопливо раскурил папиросу.

Герасимов знал уже характер Головенко, знал, что он не отступится от решения распахать эти 215 гектаров и в то же время совершенно искренне недоумевал, почему нужно сеять больше того, чем это требовалось по плану. Тем более, на его взгляд, директору МТС должно быть совершенно безразлично вся ли земля в колхозе будет засеяна, или не вся.

— Нам, товарищ Головенко, не на выхвалку выходить. Для чего нам лишнее сеять? В районе не хуже нашего знают, сколько от нас нужно. Чего поперед батьки в пекло лезть? Получается, вроде мы подправляем район-то…

Головенко взглянул на него:

— Ну, что же, давай отдадим лишнюю землю другому колхозу, может быть там найдут возможным засеять ее, колхозу «Свободный труд», например, — он граничит с вашими землями. Согласен?

Герасимов не мог понять — шутит Головенко или говорит серьезно. Заметив замешательство председателя, Головенко улыбнулся:

— Что же, соглашайся, сейчас позвоним в райзо…

— Да ты что, Степан Петрович, шутишь?

— Нет, не шучу, — посерьезнев, ответил Головенко.

— И ты бы погнал трактора пахать эту землю?

— Погнал бы.

Герасимов с удивлением уставился на Головенко.

— Да поди ты к чертям! — добродушно выговорил он и засмеялся, показывая крепкие и белые зубы некурящего человека. — Загадываешь такие загадки, что потом ночью не заснешь.

— Загадки здесь нет, Кузьмич. Нашей МТС положено обработать определенное количество гектаров земли. Мы и готовим машины для всего пахотного массива. Это, во-первых. Во-вторых, ты неправильно понимаешь план. Тебе сказали, что зерновыми должно быть засеяно, положим, полторы тысячи гектаров. Ты это принимаешь. А остальная земля? У тебя же землеустройство прошло? Прошло. По севообороту должно быть два поля под травой. А у тебя одно… Хочешь, не хочешь, а мы с тобой в заречье 215 гектаров засеем клевером.

Герасимов задумался.

— Может, клевером-то одним и нехорошо будет, — сказал он, сдаваясь, — посоветуемся уж с Гаврилой Федоровичем, может, лучше с тимофеевкой пополам…

— Обязательно посоветуемся. Наше с тобой дело наметить посевные площади, а агроном займется распределением культур.

Помолчав, Головенко сказал:

— Ну, так будем подписывать договор?

Герасимов вздохнул и погладил бородку:

— Конечно, подпишем… Только гляди, не сорвись, хватит ли у тебя пороху?..

— А вот пойдем, покажу тебе порох.

Головенко повел Герасимова к мастерской по узенькой стежке, протоптанной в пушистом белом снеге. Тяжелые тучи еще нависали над землей, но в развилине меж сопок розовело чистое небо, предвещая мороз. Головенко подвел Герасимова к новому зданию мастерской, у которого стояли отремонтированные тракторы. Герасимов, сдвинув шапку на затылок, присвистнул.

— Это что такое?

— Готовые машины. Есть на чем поработать. — Головенко засмеялся с довольным видом. — И это еще не все, восемь штук в мастерской.

— Что же, весь, значит, парк будет на ходу?

— Весь. Совершенно точно…

— Старенькие машинки-то.

— Ничего, Кузьмич, обойдемся я со старенькими пока. Надеюсь, через год получим и новенькие.

Герасимов снисходительно улыбнулся. Скоро ли перестроишь на мирный лад заводы, если война и кончится? Ясно, что Головенко перехватил. Ну, что же, пусть пофантазирует, это не возбраняется. Как никак, тракторов наготовлено все же достаточно.

Головенко за рукав потащил Герасимова в отдаленный угол.

— Взгляни: что это такое?

Герасимов увидел обыкновенные тракторные плуги.

— Н-да, готовы, значит, — сказал он, ничего не видя в плугах необычного.

— Готовы то готовы, а ты взгляни сюда. — Головенко указал на маленький лемешок, укрепленный впереди большого.

Герасимов долго осматривал лемешок и даже постучал по нему пальцем.

— Понял в чем дело? — спросил Головенко.

— Н-да, — протянул Герасимов, не зная, что сказать.

— Предплужник. Будет помогать нам повышать плодородие почвы.

— Дельно. Скажи, пожалуйста! Кто же придумал?

— Кто придумал не знаю, а вот заставил нас это сделать Гаврила Федорович.

У ворот мастерской они встретились с рабочими, толпой выходившими из сборочного цеха.

— Кончилось собрание, — пояснил Головенко. — Ну, как дела? — обратился он к подходившему Усачеву, — засиделись мы с Кузьмичом, так и не попали на собрание.

— Ничего. Всё в порядке. Рабочие поддержали решение партсобрания. За отчисление проголосовали все единодушно.

Головенко значительно взглянул на Герасимова.

— Понимаешь, Кузьмич?

— Что…

— Рабочие решили отчислить в фонд обороны еще часть своего заработка.

На перекрестке Головенко попрощался с Герасимовым и пошел домой. Оля ждала его обедать. С отъездом Клавы в командировку она была полной хозяйкой и очень гордилась этим.

Усачев задержал Герасимова на перекрестке:

— Подсчитал, Кузьмич, сколько хлеба выходит на трудодень?

— Да что-нибудь около трех килограммов, — сказал Герасимов.

Усачев округлил глаза:

— Неплохо. Как ты смотришь на решение рабочих?

Герасимов насторожился:

— Это насчет отчисления. Дело хорошее.

— От рабочих отставать неудобно… Обсуди с колхозниками. Предупреждаю — дело добровольное. Пусть сами колхозники решают. Понимаешь, в чем дело?

— Понимаю… — замялся Герасимов: — видишь ли, товарищ Усачев, какая история… Что касается меня — с полной душой, приветствую и присоединяюсь, но…

— Сомневаешься в народе? — подсказал Усачев.

— Скажу прямо, нету настоящей уверенности. Малосемейные те сразу поддержат, слов нет. А такие, к примеру, как Анна Буйнова — трое ребятишек да свекор инвалид, что тут скажешь?

— Вот что, Кузьмич, обмозгуй это дело и поставь вопрос на собрании. Никакого решения навязывать колхозникам не нужно — пусть народ решает сам.

— Хорошо, обдумаем… — согласился уклончиво Герасимов.

Усачев молча пожал ему руку, и они разошлись.

Красный Кут спал. Только в правлении колхоза еще светились окна. Счетовод подбивал итоги. Лицо его заросло седой щетиной, на кончике носа, усеянного мелкими бусинками пота, сидели круглые очки в роговой оправе. Густые брови от утомления были подняты, на лбу гармошкой собрались глубокие морщины. Герасимов сидел у стола напротив счетовода. Преодолевая дремоту, он следил, как рука счетовода выводила кряжистые цифры.