— Не узнаешь?

Герасимов ударил себя кулаком по коленке.

— Ах, ты, мать честная, никак товарищ Скрипка… Не узнал! Садись, подвезу.

Он подвинулся в двуколке. Солдат сел рядом с ним на плотно умятую траву.

— Заморился, сил нет. Жара. Сено косишь, поди?

— Оттуда и еду. А ты как, демобилизованный?

— Отвоевался, — блеснул Скрипка зубами. — На трудовой фронт прибываю. К жёнке!

При воспоминании о Насте у Герасимова засосало под ложечкой. После того как ее сняли с МТФ, Настя сидит дома, обрабатывает свой огород, засеянный подсолнухами и табаком, приторговывает на базаре. Одна срамота!..

Повстречалась подвода. На дрогах, свесив ноги, сидели девушки. Визгливыми голосами они тянули, песню. Правил лошадью коренастый парень с пробивающимся пушком на верхней губе. Герасимов задержал лошадь.

— Митя, погоняй, дружок, вас ждут. Да скажи Марье, чтобы ребята по вечерней зорьке косили дольше.

— Ладно! — отозвался парень и хлестнул лошадь.

— Кто это? — спросил Скрипка.

— А Митька — внучек деда Шамая.

— Это — Митька? — Скрипка с радостным удивлением посмотрел вслед удаляющейся подводе, на Митьку, лихо крутящего вожжами над головою. — Женихом стал, не узнаешь…

— Растет молодежь. Всю войну с ними здесь, на полях, провоевали. Хлеб фронту давали и сами жили. Не очень, конечно, жирно жили сами-то, но ничего — война!

Герасимов изредка поглядывал на лицо Скрипки, возмужавшего, видавшего жизнь человека. Под выцветшей гимнастеркой Михаила Скрипки вырисовывались тугие мускулы, стосковавшиеся по работе в поле.

Герасимов рассказывал ему про колхозные дела.

— Многого, Михайло, не узнаешь у нас. Кое-чему нужда научила. Въедливее в работу стал человек, смекалистей. Без тебя в избы электричество провели от МТС. Правда, не во все, но это дело поправимое. Планируем, понимаешь-нет, гидростанцию строить. В этом году на пятнадцать процентов больше довоенной площади засеяли — в честь победы. Гляди, какие хлеба — душа радуется!

Герасимов засмеялся и с довольным видом погладил бороду.

— В этом году сою выращиваем — новый сорт. Тут, дорогой, такие дела развернулись! Агроном у нас Бобров, без тебя уже прибыл, — опыты ставит. Я ему, правду сказать, не так чтобы очень верил. Думаю, хлеб надо сеять, а он с опытами. А вышло все ладно, С Головенкой они спелись, с директором МТС — такое закручивают… Осенью, после уборочной, начнем школу новую строить. Берегу бревна с сорок первого года…

Скрипка слушал терпеливо, но, видя, что Герасимов увлекся, не выдержал:

— Что же, Кузьмич, о Насте ничего не скажешь, как она?

Герасимов насупился, остановил лошадь и, сойдя с двуколки, долго возился с чересседельником. Усевшись в двуколке, сказал:

— Недовольный я Настей твоей.

— Чего так?..

— От колхоза начисто отбилась, начала заниматься, понимаешь-нет, разным баловством. Больше на базаре промышляет. Садит на огороде семечки да табак. Вот оно и… Из кулаков она у тебя, что ли? Попросилась на ферму — поставили, как жену фронтовика. Ну, дело не вышло, пришлось снять с работы…

Скрипка закашлялся:

— Не больно лестные отзывы о дорогой супруге.

Герасимов вздохнул:

— Не обижайся, Михайло Денисович, нету у ней никакого авторитету перед колхозниками. Рукой на нее махнули. Бьемся вот из-за людей на сенокосе, а ее уж и приглашать не стали, от греха подальше.

С той и другой стороны дороги стеной стояли хлеба. С легким шелестом раскачивались под ветерком упругие стебли пшеницы, помахивая выбивающимися из трубочки сивыми усиками колоса.

Скрипка больше ни о, чем не расспрашивал. Он, нахохлившись, сидел рядом с председателем, посматривая на родные поля. Десяток лет тому назад он демобилизовался, пришел в Красный Кут, потом стал трактористом в МТС. Жил одиноко, работал в МТС незаметным человеком. Потом простудился на уборке сои и заболел воспалением легких. И тут появилась Настя. Она только что развелась с мужем, уехавшим из деревни в город. Она выходила Михайлу от болезни, и он остался у нее. После выздоровления Настя устроила его продавцом в сельпо. Привыкший к трактору, он только томился в магазине. Потом фронт… Долгие годы борьбы за очищение советских земель от врагов, крепкая боевая дружба товарищей переродила Скрипку. Он с удивлением вспоминал свою жизнь в Красном Куте. Как это он мог позволить оторвать себя от любимого труда, когда сам в двенадцать лет от роду встал за плуг вместо умершего отца. Скрипка рассказывал товарищам о Приморье, о колхозах, о плодородных полях, о работе в МТС, но ни звуком не обмолвился о том, что он работал в сельпо.

Подъезжая к дому, он не на шутку волновался — как примут его в селе. Настя писала ему о том, что будто бы ее незаслуженно сняли с работы в МТФ потому, что потребовалось место для Анны Буйновой. Письмо подействовало на него угнетающе. Михаил показал письмо старшине роты, степенному хозяйственному сибиряку. Старшина долго и хмуро раскуривал трубку. Сплюнув под ноги, он сказал:

— Выправить линию должен однако, иначе она из тебя лапоть сплетет.

Скрипка вместе с товарищами прошел с боями от Сталинграда до Одера. И все же ни широкие воды Днепра, ни тенистые фруктовые сады Украины не вызывали в нем того чувства, которое поднималось в его душе при воспоминании о тех местах, где он работал перед войной, где провел свою молодость. Выбросить из головы Красный Кут было невозможно. Это значило потерять что-то близкое, о чем тоскует душа, к чему рвется сердце…

Молча они доехали до деревни. Герасимов видел, что Скрипке не по себе.

— Обидел я тебя, Михайло Денисович, вижу, — сказал он, когда Скрипка слез около своего дома.

— Ничего, Кузьмич, так-то лучше. Нервы у меня крепкие, закаленные теперь, — невесело улыбнулся Скрипка, крепко стиснув Герасимову руку.

Подойдя к калитке, он ударом ноги распахнул ее. На дворе залилась звонким лаем собака, закудахтали куры.

— Кто там? — послышался встревоженный голос Насти из-за амбара, с огорода.

Скрипка, не отвечая, прошел по двору.

Увидев мужа, Настя ахнула и выронила из рук лопату. Она бросилась к нему и залилась слезами.

— Приехал. Живой, здоровый. Исстрадалась я без тебя, Мишенька, родимый мой! — запричитала она.

«Ничего себе, исстрадалась», — хмуро подумал Михаил, рассматривая пухлые щеки жены.

— Извели меня без тебя, в насмешку поставили, — жаловалась Настя. — Ты только подумай. Выгнали с мэтэфэ за здорово живешь…

Настя принялась рассказывать, «как измывался над ней Герасимов». Слезы у ней высохли, лицо стало злым, нижняя губа вздрагивала. Она не замечала и не желала замечать, что Михаил все больше и больше хмурился.

«Обо мне ни словечка, будто я не с фронта, а с курорта приехал», — с горечью думал он.

— Постой, постой, Настя, в избу-то хоть пусти.

Настя виновато засмеялась.

— И то. Муж приехал, а я… — встрепенулась она, оглянув огород. — Пойдем, пойдем. Завтра дополю. Гляди, какой капитал растет!

Скрипка окинул взглядом огород. Кроме табаку и подсолнухов, он ничего не увидел.

— А где же картошка? — спросил он.

— А на кой она сдалась? Тут хватит и на картошку и на маркошку.

— Та-ак! — протянул Скрипка. — На базар, значит…

Настя с удивлением взглянула на него и недовольно поджала губы.

— Как жить думаешь в дальнейшем? — спросил Скрипка Настю, пообедав.

— Что жить? Проживем! Ты свое старое место в сельпо требуй; имеешь право, как фронтовик, а я по дому буду, как жена служащего.

— А как же колхоз?

— Чего я там не видала? — фыркнула Настя. — Деньги имею; хватит мне пока, а там видно будет.

Скрипка закурил. В доме ничего не изменилось. На стенах висели те же фотографии, так же над окнами были растянуты вышитые полотенца с пожелтевшими кружевами. Только кровать была новая, да над ней висел разрисованный яркими красками «ковер», на котором было изображено какое-то подобие женщины, среди лохматых ядовито-желтых шляп подсолнухов. На душе у Скрипки было муторно.