Затем он закрыл глаза, крепко сжал челюсти, и из него во все стороны поползли потоки Света. Они были сильно толще нитей, творимых Кеннетом, и переплетались реже, но Ана заметила, как они касались других Инквизиторов, подпитывались и текли дальше.

— Вижу, вы разгадали мой прием, — поднял брови Кеннет. — Только изящества не хватает. С такой плотностью вы перерасходуете силу, поэтому рекомендую потренироваться в умении распределять Свет.

Инквизитор промолчал.

— А кто дал показания против меня? — поинтересовался Кеннет.

— Я не могу ответить, дело еще не закрыто. Но пока можете быть спокойны.

Граф разочарованно вздохнул.

— Сообщите, пожалуйста, когда решите прекратить трепать мне нервы.

— Идем. — Карл махнул рукой Николь и людям позади.

Она схватила его за рукав, но он отдернул руку. Ее слова, похожие на хриплый крик, разносились по саду:

— Ты пожалеешь, что не убил ее сейчас! Она посмела очернить первосвященника, он тебе как отец! Разве ты не понимаешь, что проклятые лгут на каждом шагу?

Карл, не обращая на нее внимание, понуро шел к карете.

— Если бы ты помог, отдал приказ, то от этой угрозы не осталось бы и мокрого места! Я не дам тебе это все так оставить! Мы должны ужесточить законы…

Голоса постепенно стихли. На тропинке стояли только Кеннет, Ана и лежали осколки разбитого стекла.

— У меня есть сильное желание отправить Инквизиции претензию с требованием возместить ущерб, — проворчал граф, растирая переносицу.

— А у меня — помыться и лечь спать, — Ана вздохнула, — сбоку все еще побаливает.

Кеннет, нежно положив руки на талию, наклонился, чтобы осмотреть рану, и еще раз провел по ней потоком Света.

— А так?

— Не знаю, кажется, стало лучше? Я пойду… мне надо Яну письмо написать.

— О чем?

— Про аукцион. Он знает, что должен будет появиться ближе к его завершению, но я хочу еще раз убедиться, что он не передумал. Уже завтра…

Кеннет проводил Ану до ее дверей. Они шли молча, думая каждый о своем. Она — о том, что скоро снова окажется в аду, но в этот раз или отплатит за раны, или излечит их. И, может, тогда грудная клетка перестанет сдавливать сердце, когда перед сном она будет вспоминать ужасы зала, свисты и крики. Исчезнут терзающие мысли о том, что можно было поступить иначе, утихнет горе того дня, что превратил ее в убийцу, и она перестанет сожалеть, что не увидела своими глазами их смерти.

Корявая, будто процарапанная дрожью, записка легла в конверт. Ана почти вписала строку: «Я сегодня думала, что умру», почти спросила: «Как у тебя дела?», почти добавила: «Я сейчас думаю о нашем доме».

Позади в кресле неопрятным комком валялось платье, которое Ана больше никогда не наденет. Она не дала служанкам его забрать. Хотелось еще раз увидеть новый шрам, пусть и оставшийся только на корсете. Большой, рваный, с обгоревшими краями. Свет Николь всегда стремился стать огнем.

Ана подумала о других шрамах: недавно нашла новый, не больше кончика мизинца, на внутренней стороне бедра. Она даже не помнила откуда он, но ощущала странную благодарность: тело хранило пережитые испытания и принесенные жертвы.

Боль не исчезает с памятью. Она живет в капризах настроения, в мимолетных вспышках отвращения к привычным вещам, в книге в руке, где на каждой странице отчаяние, в неожиданных слезах, льющихся без видимой причины.

Разум может забыть, тело — нет.

Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь тюль, ласково освещали кресло-качалку, где, укутанная в плед и согнутая над работой, сидела Хельга. Переступив порог комнаты, Ана, к своему изумлению, увидела в ее руках не очередную салфетку, а знакомое платье из темно-зеленого атласа. Точную копию того, которое ей так и не удалось надеть.

Его изящные линии, юбки, словно волны ушедшего моря, безмолвствовали о несбывшемся. На корсете мерцала вышитая серебром луна, искусно переплетенная с полевыми цветами. Платье, которое должно было стать символом освобождения, теперь готово украсить хозяйку на аукционе. Круг замыкался. В тот раз Ана была бессильна, беззащитна… обнажена, а в этот — в броне, обманчиво прекрасной. Она завершит цикл, начатый не ею.

В воздухе витал еле уловимый аромат старинного дерева, лаванды и давно остывшего печенья. Ана с нежностью смотрела на Хельгу, излучающую тепло и заботу.

— Птенчик мой! — воскликнула она, оторвавшись от вышивки.

Ана заглянула ей через плечо. Золотыми нитями в небе проступало солнце. Она улыбнулась. Солнце совсем ей не подходило.

— Почему? — спросила она, указывая на узор.

— Чтобы луне было не так одиноко.

Хельга улыбалась, а ее пальцы порхали над полотном. Ана, очарованная, присела рядом. Она изменилась со дня, когда в тишине своей кельи примеряла это платье. Не будет ли правильным преобразить его вместе с ней?

Ана не стала солнцем, но нашла его рядом.

— Бабусь, нет ли свежих сплетен из города? — спросила Ана вкрадчиво, желая узнать только одно: что люди говорят о первосвященнике.

— Урожай груш жуки поели, и цены взлетели! Жиляна, купца дочь, за дворянина замуж собралась. — Хельга лукаво покосилась на Ану. — Неужто не об этом спрашиваешь?

— Как всегда проницательны, — рассмеялась Ана.

— А то! Глаза мои все видят: видимое и невидимое, явное и тайное. Ну, слушай: костерят твоего первосвященника на чем свет стоит. Еще поговаривают, что или помрет скоро, или уже помер. Но многим и жаль его. Знаешь же, как люди думают о Святых: непогрешимы они. Только им верить можно, только они зла не причинят.

— Почему жаль, когда такое открылось?

— Отрекся он от мирских утех, чтобы Богу служить, так может Бог и посчитал, что дети, да семья этому не помешают. А то, что дочь незаконная, так у него и выбора другого не было.

На мгновение тень скользнула по лицу Аны, но быстро растаяла. Что говорят не имело значения. Не сегодня, скоро он потеряет все. А потом… Ана сжала кулаки. Она придет за ним.

Она много думала об убийстве, о том, что оно значило для нее, о том, каково это — лишить жизни человека по своей воле, хладнокровно и обдуманно. И можно ли такого, как он, назвать человеком.

Старушка закончила вышивку и с трепетом вручила ей платье. Ана волнительно представила, как выйдет на сцену аукциона под своим именем. Внутрь пускали только по спискам, утвержденным самим герцогом Циллером, значит, она — приглашенная гостья, звезда грядущего представления. Они будут пытаться сломить ее, а она позволит им ощутить на себе, каково это — быть сломленной.

Ответ Яна не заставил себя ждать. В конце письма красовалась лаконичная фраза: «Будь осторожна и беспощадна». Слова пришлись Ане по душе.

Она нашла Кеннета прогуливающимся по саду, что было для него несвойственно. Должно быть, его тревожила неизвестность будущей ночи.

— Граф, — спросила Ана, переплетая свои пальцы с его, — ничего, если на аукционе кто-нибудь умрет… от моих рук?

— Какая кровожадность, — усмехнулся он. — Слушай себя. Смерть дается легко, но будешь ли ты в порядке после?

— Я была не в порядке и до.

— Какой бы выбор ты не сделала, я останусь рядом. Обещаю.

— Спасибо.

— Меня беспокоит поведение Николь, — произнес Кеннет, хмурясь.

— Удивлены ее яростной безрассудности?

— Нет, — покачал головой он. — Меня поразила ее сила. В прошлый раз ее Свет был значительно слабее, да и пользовалась она им неумело. Откуда вопрос: то ли я стал невнимателен, то ли… у нее каким-то образом стало больше силы?

— Это возможно? — Ана по привычке закусила щеку.

— Нет, такого быть не должно.

— Но я же сама недавно увеличила свой запас Тьмы? — возразила она.

— Ты — особый случай, — пояснил он. — А Николь — нет.

***

Карета, словно колыбель, покачивалась на неровной дороге, но она не могла убаюкать сердце Аны. Она сидела напряженно, стискивая юбку, казавшуюся черной в ночи. Кеннет сидел напротив, рядом с ним лежали две маски: ворона и лани. Их окружал лес, величественный и зеленый днем, теперь же превратившийся в зловещее царство теней.