— Не переживайте за меня, — она улыбнулась, — я здесь, потому что все знаю, и я на стороне графа Блэкфорда.

Стук сердца, вздохи, шелест листвы за окном стали ей реакцией, Кеннет одобрительно кивнул, Фабиан покачал головой, князь налил себе коньяка.

— Вы будете рады услышать, что у Аны отличный прогресс с младшим принцем, — как ни в чем не бывало заговорил Кеннет.

— Это хорошая новость, — герцог Циллер ел пирог, единственный не потревоженный окружающей атмосферой, — но ты меняешь тему: как нам теперь тебе доверять?

Ана посмотрела на него румяного, одетого с иголочки, уголки его губ подрагивали, готовясь растянуться в улыбке. Она догадалась, что это последняя проверка, что герцог ждал от Кеннета правильного ответа.

— Можете не доверять, но что вы без меня сделаете? Вы зависите от моих знаний. Я не заставляю вас вместе со мной заниматься работорговлей, даже посвящать вас в это не собирался, но вот мы здесь, поэтому если из вас кто заинтересован, присоединяйтесь. Церковь скоро останется на отшибе власти, кому-то надо будет занять ее место, — граф Блэкфорд даже мельком не взглянул на Юлиана Циллера, но Ана видела, как тот прикрыл рот кулаком, как проявились его носогубные складки, а вокруг глаз собрались морщинки.

Категоричность Кеннета не оставила места для споров, и члены общества задумчиво сидели, пока маркиз де Сильва не ударил ладонями по столу и встал. Не поднимая взгляда, он сообщил, что участвовать в таком не будет, что это противоречит его убеждениям и вышел, яростно хлопнув дверью. Ана вздрогнула и сердце ее задрожало, но она запретила себе проявлять слабость, выпрямила спину и обвела комнату уверенным взглядом.

Один за другим участники стали подниматься с мест и уходить, сдержанно прощаясь. Казалось, никто из них, кроме Фабиана, так и не смог решить готов ли смириться с новой личиной Кеннета, но каждый был встревожен и разочарован. Эгоистичная, обеспокоенная только своими проблемами и озабоченная своими выгодами аристократия на глазах у Аны не поддержала того, кто был безусловно полезен, но аморален. Она не знала, передумают ли они, вернутся ли, но даже мельком брошенный на графа Блэкфорда осуждающий взгляд уже был достаточен, чтобы Ана могла вздохнуть с облегчением, чтобы могла поверить, что не все готовы принести в жертву человечность. Только герцог остался на месте, когда Кеннет попросил Ану подождать в карете. Она вышла, кусая губы от беспокойства: Циллеру было пора раскрыть карты перед Кеннетом, и Ана надеялась услышать это своими ушами, но желание не сбылось.

Перед входом Ана заметила Фабиана, беседующего с кем-то из работников ресторана, притаилась за углом и вслушалась: они обсуждали запрет графу Блэкфорду на вход. Ана усмехнулась мысли, что теперь и Кеннету придется побыть изгоем общества, затем она вышла и окликнула маркиза, приветливо маша рукой.

— Рыбка… — его взгляд, полный печали, скользнул по ней, и он сделал шаг навстречу, — тебе чем-то помочь?

— Знаю, вы разочарованы, но все равно хотела вас попросить не рубить с плеча, — сказала Ана с мягкой мольбой в голосе.

Ей было горько осознавать, что он оказался благороднее каждого из участников Общества Светской Мысли, что он единственный в открытую воспротивился, но одновременно с этим именно он по незнанию помогал герцогу в организации аукционов. Ана улыбнулась ему, чувствуя, что не может скрыть грусть, коснулась его руки и шепнула: «Все будет хорошо, но немного позже».

Фабиан ей не поверил.

Ана вернулась в карету, села на мягкое сиденье и закрыла глаза. Кеннет пришел немногим позже. Он бодро заскочил, приказал кучеру ехать и с довольной улыбкой сказал:

— Сделано.

— Аукцион? — Ана с любопытством придвинулась ближе.

— Есть приглашение на меня, более того, Циллер выдал, где все пройдет. Ты тоже туда попадешь, не переживай. Но сроки сжаты, у нас всего три дня.

Кеннет сиял твердой уверенностью, и ее лучи придали спокойствия и Ане. Они получили больше, чем рассчитывали: было не принято оглашать адрес заранее, чтобы сохранить секретность, а после того, что устроила Ана на прошлом аукционе, к этому стали относиться еще строже. Женщинам же позволялось присутствовать только в качестве товара.

— Что герцог попросил за такую щедрость? — Ана с подозрением прищурилась.

— Частичные права на владение самим аукционным домом, если удастся перехватить власть, — Кеннет загнул два пальца, — этого ему не светит, конечно. Еще пять процентов с прибыли моей компании, бесплатное обеспечение его территорий Светом на следующие пятьдесят лет и… тебя.

Глаза Аны изумленно расширились, она открыла и закрыла рот, не находясь, что ответить. Она понимала, что герцог Циллер алчен, но его последнее требование оставило ее совершенно обескураженной.

— Юлиан хочет тебя в качестве развлечения на аукцион. Подозреваю, что это еще одна проверка от него.

— И вы согласились?

— Да. Нам это только поможет, не надо придумывать причину, по которой ты окажешься внутри. Но, само собой, никакого вреда тебе не причинят: я тебя никуда не отдам. А в самом аукционном доме можно пользоваться Тьмой, — Кеннет пожал плечами.

Женщины попадают туда только как товар… Ана задумчиво опустила голову, нахмурилась и резко выдохнула жгучее отвращение и сдавившую горло колючую неприязнь.

— Вам не кажется, что вы слишком часто обещаете меня другим?

— Тебе не кажется, что слишком многие тебя желают?

Ана промолчала. Не ее… никто из них не хочет ее. Безвольная кукла для герцога, нежное воспоминание для принца. Никто не хочет увидеть ее настоящую, заглянуть в глубину ее души. Ана подумала о своем лице, которое она Тьмой скрывала от старых знакомых. Оно лишь холст, на котором каждый рисует свою картину, не заботясь о том, что скрывается под слоем краски. Каждый взгляд — мазок, заменяющий личность на ожидания. Настоящие цвета, яркие и необработанные, оставлены истекать кровью под чужими шедеврами. А ей так хочется быть увиденной. Так хочется быть понятой. Хочется быть…

— Какого цвета мои глаза, граф?

— Тебя расстроили мои слова? — ласково спросил Кеннет, — серые и часто покрасневшие, чаще, чем я бы предпочел. Иногда пасмурные, будто готовые пролиться дождем, иногда почти черные, как тучи, что мечут молнии, — он наклонился к Ане, едва ощутимо взял за подбородок и всмотрелся в глаза, — а сейчас — светлые, прозрачные облака, скрывшие солнце на пару мгновений.

Одними губами Ана прошептала «Спасибо». За внимательный взгляд, за терпение, за то, что он всегда знал правильный ответ. Она не смогла сдержать улыбку, она уже забыла о беспокойстве, она и правда была глиной, из которой одним нежным словом, заботливым прикосновением он мог вылепить что угодно.

***

Ана вновь не могла уснуть. Часы ранней ночи, часы бессонницы, когда глаза сложно держать открытыми, а разум невозможно успокоить, были ее временем. Уже не уговаривая себя лежать смирно, она встала с измятой кровати и резким движением распахнула окно. Влажный холодный воздух закружил ее волосы, обнял тканью сорочки изгибы тела, позволяя себя вдохнуть.

Утром Ана даст согласие принцу, и все снова перевернется вверх ногами, что бы граф ей ни обещал. Хотя ей не стоило удивляться: крепко на ногах она никогда не стояла. Ее сердце билось для Кеннета, его сердце — для нее, но было так сложно поверить, что ничего не изменится. «Его настолько не волнуют имена… жених, невеста, жена, муж», — пробормотала Ана, пробуя слова на вкус. «Муж, муженек, дорогой», — представила, как называет так Кеннета, и сморщила нос от неудовольствия. Она была не готова изменить роли, она не видела себя ни женой, ни частью семьи. Для нее имена наполнялись значениями и смыслами, были не ширмой, а сутью.

«Он — моя первая любовь», — ветер подхватил ее отчаянный шепот. По телу Аны расползались холодные мурашки, но лицо горело огнем. Она не вспоминала об этом долгие годы, она не позволяла себе вспоминать ни рядом с Кеннетом, ни слушая признания принца. Дионис был ее первой любовью, легкой, детской, наивной, спрятанной на краю памяти, и она собиралась стать его невестой.