Ана с трудом выполола этот сорняк из своей души, отказавшись от желания наладить связь с Лиззи. У нее был Кеннет — этого достаточно. Он был не хрупким цветком, но деревом: с сильным стволом и кроной, укрывающей от бед и тревог.

— Я была жадной, — признала Ана.

— Жадной не в тех вещах, — ответила Вероника. — Направь теперь все внимание на его Королевское Высочество. Справишься — не только нам поможешь, но и получишь все, что тебе заблагорассудится.

Ана подумала, что же ей должно заблагорассудиться, когда теперь находилась в центре роскошного ателье, на стены которого, украшенные до боли знакомым бордовым и зеленым бархатом, гобеленами и позолоченными цепями, она избегала смотреть. В голову не приходило ничего, что ей уже не пообещал Кеннет. Смерть первосвященника была пока что на первом месте, сам Кеннет — на нулевом, хоть себя он не обещал, к сожалению.

Пока Ану обмеряли в четыре руки, она попробовала разозлиться на Веронику за то, что та привела ее в ателье, принадлежащее маркизу де Сильве, но не получилось. Баронесса поучала Ану, как правильно улыбаться глазами, как взмахом ресниц заставить желаемого кавалера подойти, как ходить, чтобы на тебя с восхищением оборачивались. Ана слушала вполуха, не видя в подобном поведении необходимости, ведь на графе Блэкфорде ни один из приемов не сработал. А на Яне? Она задумалась, но пробовать их не хотелось, в конце концов он был ее другом детства. И, как бы ее ни убеждали в обязательности его соблазнения, истинной целью было перетянуть принца на сторону тайного общества. И пока вернуть дружбу казалось Ане лучшей идеей, чем стать «одной из».

Вероника показывала Ане эскизы платьев, вычурных, ярких, в нужных местах неприличных, где-то наивно милых, прикладывала к ее лицу кусочки тканей разных цветов то хмурясь, то кивая, и записывала неозвученные выводы в блокнот. Ану впечатляли ее старания, баронесса суетилась, подбирая ей как можно более притягательные наряды. Конечно, она догадывалась, что Вероника руководствуется желанием поскорее от нее избавиться, хотя бы и с помощью привязанности младшего принца. Однако Ана продолжала витать в облаках, придумывая, что скажет Яну, и что он ей ответит. Им нужны были не украшения, не блеск атласа, не мягкость бархата, а маленький, темный уголок, где они смогут скрыться от мира и просто поговорить.

— Ты меня слушаешь?

Ана вздрогнула от резкого оклика баронессы.

— А… что? — она не слушала.

— Через несколько дней ты посетишь салон графини Эверфир. Она задает тон и музыку светской жизни Дансвета, поэтому уж постарайся произвести должное впечатление, — Вероника сделала паузу, — любыми методами. Мы выстроим твой публичный образ, который может быть каким твоей душе угодно, лишь бы не пресным: принц Ян воду не пьет.

— Это я заметила, — буркнула Ана.

— Сопровождать тебя никто не будет, на прием приглашены только леди. Будь готова, что придется много говорить и обсуждать философские и политические вопросы. Никогда не знаешь, какую тему выберет графиня, — Вероника многозначительно подняла брови.

Ана раслабленно кивнула, она считала себя слишком хорошей актрисой, она ничуть не сомневалась в своем обаянии и умении по-настоящему интересно поддержать беседу, и уж тем более не нуждалась в уроках Вероники. Она ждала выхода в свет и ждала встречи с Яном, одновременно и боясь, и предвкушая, но, главное, надеясь, что одного разговора ей хватит, чтобы вернуть себе мальчика по имени Дионис, каким она его помнила.

Платье, в котором Ане предстояло посетить салон графини Эверфир, было готово в мгновение ока. Новая модель, никому еще не предложенная, к счастью, была уже пошита, ее лишь подогнали по фигуре. В те несколько дней, что Ана ждала наряд, она успела выяснить, что Николь как ни в чем не бывало продолжает работать с Карлом, и что граф рассматривает идею, чтобы сделать Яна кронпринцем, а может и сразу королем. С влиянием Аны над ним, они получат власть, Кеннет — нужный ему артефакт, а Ана — уверенность, что работорговцы не избегут наказания, а еще нового старого друга. А пока оставалось внушить Джеймсу беспрекословную верность графу Блэкфорду.

Она нашла лакея на конюшне, он кормил изумительно белого коня морковкой и что-то ласково ему нашептывал. Ана даже не стала его окликать, а сразу Тьмой погрузилась в его разум. Она постаралась не читать его мысли, пускай и приходилось прикладывать большие усилия. Джеймс был понятным человеком без склонности к долгим раздумьям и глубоким размышлениям, и с самого начала не собирался и не хотел идти против Кеннета, а шантаж напугал его, угрожая отнять все, что ему ценно. Внушение далось Ане столь просто, что она не знала гордиться собой или бояться.

— Джеймс! Давно не виделись, — настало время бросить наживку.

Он вежливо поклонился и широко улыбнулся.

— Госпожа, как я рад вам! Хотите познакомиться с Жемчугом? — Конь отозвался довольным ржанием.

Ана подошла ближе и потрепала Жемчуга по шее.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что передал людям, которые просили тебя следить за графом, — она перешла на шепот. — Граф Блэкфорд не женится на баронессе Вилфордской из-за своих развратных увлечений. Его вкусы… не удовлетворяются обычными отношениями, ему хочется более запретного, темного и первобытного.

— Хорошо, я понял, — ни осуждения, ни брезгливости не мелькнуло на лице Джеймса. Он знал, что помогает Кеннету, Ана в этом убедилась.

Не задерживаясь, она напоследок сказала:

— Лиззи тебя избегает, потому что думает, что между нами что-то есть, — это последнее, что она хотела и могла сделать для пары, которую разрушила своими ошибками. Вмешиваться еще раз в сознание Лиззи она не могла себе позволить, догадываясь, что оно уже и так слишком уязвимо и повреждено.

Джеймс понесся вон из конюшни, прокричав, что он должен Лиззи все объяснить. «Удачи», — прошептала Ана, проглатывая ком опасений, что исправить уже ничего не удастся.

Одевая Ану, горничные настаивали, что стоит заменить кулон с мотыльком на ожерелье из белого золота, украшенное светло-голубыми топазами, которые нежно мерцали, словно застывшие капли морской воды. Ана провела рукой по манящим камням и покачала головой. Пускай новое ожерелье и было создано для ее платья, пошитого из небесного цвета парчи, и на корсете которого раскинулась поляна из ленточных цветов, но она не была готова отказаться от оберегающего ее мотылька: переживания и даже незначительная нервозность затихали, каждый раз, как она в зеркале ловила отблеск серебра кулона.

Волосы ей оставили распущенными, а румян нанесли больше, чем обычно. В отражении Ана себе показалась одной из тканевых роз, скрученных умелыми руками. К приему графини Эверфир ее образ сделали мягким, трогательным, безопасным и безобидным. Ана потянула рукава, едва закрывающие локти, немного вниз, словно скрывая шипы, которые никто не должен был разглядеть.

Когда до выезда оставалось больше часа, она уже была готова, потому что ей хотелось успеть показаться Кеннету — не часто она была столь мила и женственна, как сегодня. Ана попросила у горничных легкий перекус на двоих и по чашке кофе и чая. Кеннет работал в небольшой домашней библиотеке, где среди полок книг, упирающихся в потолок, уютно расположился камин и два мягких кресла, в которых можно было утонуть.

Перед входом в библиотеку Ана забрала поднос у сопровождающей ее горничной и, после того как попросила ее открыть дверь, попрощалась. Кеннета она сначала не заметила: за высокой спинкой кресла его было совсем не видать, и он сидел тихо, не издавая ни звука. Подойдя ближе и поставив поднос на столик у камина, она взглянула графу в лицо и удивленно обнаружила, что он дремлет.

Как же он устал, раз даже шорох ее платья и стук каблуков не потревожили его сон? Ана замерла, внимательно всматриваясь: Кеннет сидел, поджав ноги под себя, а голова расслабленно склонилась набок. Никогда раньше ей не удавалось застать его в столь неловком и уязвимом положении. Ресницы подрагивали, будто пытались поведать, какой сон ему снится, и Ана, ведомая спонтанным желанием оказаться в его сновидении, чуть не выпустила Тьму, но все же усилием воли остановилась. Ей не нужно было читать мысли графа, чтобы стать ближе, сказала она себе. В теплых отблесках тлеющих, почти догоревших углей, лицо Кеннета, умиротворенное и непривычно мягкое, вызывало у Аны чувство щемящей нежности и любви, сердце сжималось от тихого счастья, и все беспокойства были позабыты.