— Я заплатил за тебя, тварь! — он берет хлыст.

Удар.

Можно подумать, что к боли со временем привыкаешь.

Удар.

Это не так.

Удар.

Она падает на колени.

Удар.

Кричит.

Удар.

Он улыбается. Он доволен. Наклоняется к ней, поднимает одной рукой лицо за подбородок, а другой — впивается в раны на ее спине. Хватает ее за волосы и резко прижимает лицо Аны к своему паху. Ее тошнит.

— Сука.

Ана не понимает, чем все это закончится. И уж тем более она не ожидает, что отказ первосвященнику закончится вот так. Она — комок боли, отчаяния и… презрения. Мир вдруг немного замедляется, а человек вновь замахивающийся на нее становится таким незначительным.

«Я сдалась?.. Подчинилась им?..» Ана поднимается на ноги. Сейчас она может сделать все, что угодно.

Бежать.

Человек, чьи штаны в ее блевотине, идет к столику, на котором лежат инструменты для пыток, берет скальпель и перерезает себе глотку.

Когда Ана уходила, в зале было совсем тихо. Кроме нее, никто не вышел.

— Девочка! Дитя мое! Очнись!

Ана услышала немолодой голос, зовущий ее, и сразу почувствовала брызги на лице. Она открыла глаза, еще не соображая, что происходит, и попыталась пошевелиться. Тело отозвалось ноющей болью. Наконец сфокусировавшись, Ана увидела старушку, нависающую над ней со стаканом воды.

— Вы… Кто? — только и спросила Ана. Последнее, что она помнила, это подвал и незнакомца, протягивающего ей руку.

— Ой, божечки мои! Заговорила! Пей, пей, деточка! — старушка поднесла стакан к ее губам и немного наклонила, чтобы Ана могла сделать глоток. — Три дня спала! Я думала уж и не проснешься. Мастер вон, мертвеца притащил в дом, а мне и выхаживай, будто других забот мало. Но все равно приходила, тормошила тебя. Посмотри, бледная какая, чай с голоду помрешь, не успев в себя прийти! — закончив причитать, старушка поставила стакан на тумбу рядом с кроватью и резво выскочила из комнаты, оставив Ану без объяснений.

Ана немного приподнялась, сморщившись от боли в спине и осмотрелась. В комнате царила полутьма, тяжелые портьеры были не до конца задернуты, через них пробивалось солнце, в затхлом воздухе играла пыль. Здесь давно не проветривали, да и не убирали. Ана провела рукой по прикроватной тумбе, на пальцах осталась серая грязь.

Она посмотрела на свою запачканную руку. «У меня есть Тьма, да?» Почему-то казалось, что сила должна исходить именно из рук. Ана не чувствовала ничего необычного. «Тьма…» — она смаковала это слово, примеряла к себе.

Тяжело вздохнула.

Она не знала, как к себе относиться, сомнений уже не было — она стала монстром. Хотелось сбежать от тревожных мыслей, снова забыться во сне. Ана закрыла глаза в надежде, что все пропадет, исчезнет. И мир, и она, и те, кто с ней это сотворил.

Дверь отворилась, и вошла старушка, осторожно неся поднос с наставленными на него тарелками.

— Вот, покушать принесла, птенчик мой. Осталось всякого понемногу на кухне, вот и собрала. Хлебушек там, бульончик, рыбка. Кушай-кушай.

Она поставила поднос Ане на колени и села рядом. По комнате сначала распространились ароматы еды, а потом в нос ударила терпкость чеснока, перебивающая все остальное.

Ничего не исчезло.

Ана печально посмотрела на поднос, а потом перевела взгляд на свою благодетельницу: старушка была сухонькая, вся в морщинах, седые волосы собраны в пучок, одета в черно-белую форму горничной, белый передник был весь в масляных пятнах, видимо его использовали, чтобы вытирать руки, на лице играла озорная улыбка.

— Ну что смотришь своими серыми глазищами! Ешь, говорю! — старушка аккуратно подвинула поднос чуть ближе. — Глазища какие, совсем бесцветные. Люди не пугаются? За слепую не принимают? Ну я-то вижу, что со зрением у тебя все в порядке, вон как вылупилась. Я Хельга, самый важный человек в доме! — она гордо приосанилась, а потом охнула и схватилась за спину. — Радикулит, проклятый! Ты зови меня бабусей, все так зовут…

Ана не спеша хлебала бульон, слушая болтовню Хельги. Каждый глоток давался с трудом, все тело ломило, ложка еле держалась в руке, горло жгло, желудок после нескольких дней без еды отказывался полноценно работать, однако она впихивала в себя ложку за ложкой, не желая отвергать доброту суетной женщины.

— Где я? — слабо улыбнувшись, спросила Ана.

— Ну как где, деточка? У мастера. Принес тебя, положил в самую дальнюю комнату и запретил слугам заходить. Опасно, сказал. Сам каждый день здесь бывал, вона смотри сколько перевязок сделал!

Ана оттянула ворот ночной рубашки и увидела, что весь торс замотан бинтами. Но ей сложно было поверить, что он делал это самостоятельно. У нее побежали мурашки по коже, когда она представила, что мог сделать мужчина с ее бессознательным телом. По лицу разлилась краска. Но вслух она только едва слышно буркнула: «Мог бы и пыль протереть тогда».

— А я что, слуга что ли, давно уже нет. Вот и заглянула, как увидела, что мастер о тебе так печется. Раз он, значит и я. Кто лучше бабуси за больным присмотрит! Да без меня здесь все бы уже к праотцам отправились! Мне вот уже больше ста, а я живу и здравствую, значит и остальные у меня такие же будут! Ты кушай, рыбку я чесноком сдобрила, он от всех болезней помогает.

Послышался звук шагов, и в дверном проеме показалась мужская фигура.

— Хельга!

Старушка подскочила от неожиданности.

— Ой, мастер, за что же вы так со старой женщиной, — запричитала она и вся сжалась, стараясь стать как можно меньше, — я тут вашего подобрыша кормлю, а вы меня в могилу свести вздумали! — ее голос звучал значительно тише, чем когда она разговаривала с Аной.

Старушка попыталась ретироваться, но путь был прегражден.

— Хельга. Я запретил сюда входить, — негромко, но твердо произнес мужчина.

— Простите за непослушание, — старушка смиренно поклонилась.

Только тогда мужчина сделал шаг в сторону и выпустил ее из комнаты, Хельга мелкими шажками засеменила вон.

Ана узнала его. Это он был в ее туманных воспоминаниях. Мгновение назад она еще сомневалась, но вот, в комнату вошло подтверждение того, что и подвал, и таинственный спаситель действительно существовали. Только что она представляла, что этот человек мог с ней сделать, пока менял повязки, но, увидя его перед собой, она не испытала ни чувства благодарности, ни тревоги. Мужчина подошел ближе и сел на кресло рядом с кроватью. На первый взгляд, он не производил никакого впечатления, кроме того, что имел довольно привлекательную внешность: как восковый фрукт, без цвета, запаха и вкуса, но красивый.

— Как ты? — его голос не выражал ни грамма беспокойства.

Ана молча разглядывала его, пытаясь понять, что он думает, заглянуть в его мысли. Он сидел расслабленно, положив ногу на ногу и мягко улыбался, каштановые волосы спадали на лоб, свободная рубашка была расстегнута на несколько верхних пуговиц. Каждым движением, каждой частью тела, он демонстрировал спокойствие и напускное дружелюбие, но Ана видела в его зеленых глазах неописуемую тяжесть, ненависть, презрение ко всему живому.

Ана затрепетала, но не испугалась. Она знала, что права, но также почему-то знала, что ей он не угрожает.

Он отвел взгляд, тяжело вздохнул и произнес только одно слово:

— Прекращай.

— Что прекращать?

— Пытаться влезть мне в голову.

— Я не понимаю, — ответила Ана, про себя подумав, что не понимает не только это замечание, но и вообще происходящее. Она попыталась сесть ровнее, готовясь выяснить, где и зачем она оказалась, но спину резануло острой болью и послышался слабый звук отрывающихся от ран бинтов.

Мужчина поднялся, подошел ближе и заговорил:

— Я зашел сделать перевязку, позволишь? — он наклонился над Аной, взялся за край одеяла и начал его стягивать, — мне придется тебя раздеть, не возражаешь? — мужчина спрашивал разрешение на каждое действие, в его голосе не было ни смущения, ни неловкости от того, что он собирался увидеть юную девушку обнаженной.