Слуги столпились вокруг стола, заставленного недорезанными овощами, разной посудой и остатками еды. Они эмоционально жестикулировали, качали головами и громко спорили.

«Нет, это никуда не годится! Так я ничего не услышу!» — Ана вновь заглянула за угол, пытаясь рассмотреть еще хоть что-то. Ей удалось разглядеть двух горничных, помогавших ей утром, а теперь над чем-то смеющихся.

— Хватит! Не смейте так говорить о леди Веронике! — От неожиданно громкого возгласа Ана вздрогнула и вжалась в стену.

Любопытство разгорелось сильнее. Ана с усилием заставила себя сосредоточиться: «У тебя есть лучший инструмент для таких ситуаций, пользуйся», — сказала она самой себе. Она не была уверена, откуда в ней вдруг взялась смелость использовать Тьму. Ана успокоила себя, напомнив о том, что пока что ей хорошо удавалось с ней управляться. «Я осторожно… Да и практиковаться все равно надо». И она стала ворочать в голове свое нетерпение, желание вписаться в обстановку, желание узнать побольше о Кеннете, одновременно с этим вслушиваясь в немного усилившийся, но все такой же неразборчивый гам на кухне. Все эти эмоции ей надо было накрутить, вытащить наружу, чтобы Тьма послушно последовала за ними.

И постепенно голоса стали принимать отчетливые очертания.

— Да невеста графа прекрасно понимает, что ей ничего не светит! Только до тебя это еще не дошло.

— Неправда! Граф… г-граф, он просто мужчина! Но он всегда заботится о леди Веронике. Он никогда ее не оставит! — Срывающийся голос принадлежал Лиззи.

— Святая наивность… Хотел бы жениться, уже давно женился бы. С их помолвки сколько уже прошло, лет десять?

— Да все пятнадцать уж поди. А он привел себе молодуху и в ус не дует. Знает толк в жизни. — Раздался низкий, гогочущий смех.

Ана наморщила нос и поежилась от отвращения. Теперь она отчетливо слышала все голоса. Больше не осталось ни звуков за окном, ни из печи, ни звона посуды. Только люди, только голоса. У Аны мурашки побежали по коже, когда она в очередной поняла, на что способна и как легко ей это далось.

— И какого тебе прислуживать девчонке, мешающей твоей любимой госпоже? — в голосе слышалась насмешка.

«Так вот, что они обо мне думают», — Ана кивнула самой себе.

— Не знаю… — раздались всхлипывания, — я ничего не знаю! Надеюсь, Вероника сделает так, чтобы она исчезла!

Ана замерла, в глазах выступили слезы. Она не поняла, почему вдруг ей так захотелось плакать, что за щемящее чувство сдавило легкие. Ана утерлась рукавом платья и вдруг почувствовала прикосновение к своему плечу. Она повернула голову и чуть не вскрикнула: рядом стоял Джеймс. В этот же момент окружающие звуки снова вернулись в мир Аны, а кухонные сплетни превратились в неразбериху.

— Ты. Подслушиваешь значит? — полушепотом спросил Джеймс, наклонившись над Аной.

Она попыталась отстраниться, но только сильнее вжалась в стену.

— Нет, я просто… — довольно громко начала говорить Ана, но он резко закрыл ей рот ладонью.

— Тише ты, хочешь шпионить — шпионь до конца.

Ана замерла, смотря в лицо Джеймсу и ожидая, когда он уберет руку. На его щеке красовалось грязное пятно, золотые кудри спутались, а под глазами залегли синяки. Ей захотелось коснуться его лица, прочесать пальцами волосы, уткнуться в широкую грудь. И грусть все еще наполняла ее.

— Эй, ты что, — опять зашептал Джеймс, — плачешь что ли?

В его взгляде промелькнула растерянность. Он убрал руку и немного отстранился, но недостаточно, чтобы дать Ане расслабиться.

— И правда плачу, — Ана снова промокнула лицо. И вдруг догадалась, что это были не ее слезы, не ее чувства и не ее желания. Не она огорчена из-за поддразнивания слуг, не она была влюблена в Джеймса. «Проклятье… Тьма где-то в сознании Лиззи», — Ана отвлеклась, пытаясь разорвать связь. Проблема была в том, что самой связи-то она и не чувствовала.

— Расстроилась из-за того, что эти о тебе говорят? — Он кивнул в сторону кухни, — не обращай внимания, ты странная, конечно, но и они любят почесать языками.

Пока говорил, Джеймс снова приблизился, чтобы его было слышно. Ане стала неприятна его близость. Кроме того, что он бесцеремонно зажал ее у стены, от него удушающе пахло потом и землей. Но ее к щекам прилил жар, взгляд помутился — тело продолжало откликаться на него.

— Отойди, — она надавила рукой на его грудную клетку. Но Джеймс в ответ только придвинулся ближе. У Аны заскребло в горле, захотелось откашляться.

— Нас так заметят, — его дыхание продолжало щекотать ей шею.

— Мне без разницы. — Ана дернулась в сторону, пытаясь выбраться.

— Не рыпайся, поговорить надо, — тон Джеймса стал грубее.

— Имей уважение! — Грудь разрывало колотящееся сердце.

— К кому? К тебе? — Он ухмыльнулся, уголок рта задергался.

У Аны по спине побежали мурашки, в ногах появилась слабость. Чувства Лиззи к Джеймсу все сильнее конфликтовали со страхом и отвращением к нему Аны. Ей становилось тяжелее осознавать происходящее вокруг.

— Чего ты от меня хочешь?.. — Она схватилась за голову, закрыла глаза, умоляя Тьму вернуться к ней, спрятаться.

И тут со стороны кухни раздался грохот, Ана и Джеймс одновременно повернулись. Прямо перед ними из-за угла появилась Лиззи, практически врезавшись в них. Она резко остановилась и только и смогла произнести: «Джеймс, как ты…», а потом рухнула, как сломанная кукла.

Ана с силой оттолкнула Джеймса, который в этот раз не стал сопротивляться, и бросилась к Лиззи. Первым делом проверила пульс девушки, он был слабым, но был. «Слава Святцу!» — выдохнула она, затем осторожно потрясла ее за плечи, пытаясь привести в чувства. Лиззи не реагировала, на Ану начал накатывать страх, она не отрываясь продолжала смотреть на служанку, надеясь, что та вот-вот пошевелится. Спустя несколько мгновений их обступило множество ног. Посыпались недоуменные вопросы и громкие причитания. Кожа Лиззи горела, выступила испарина, Ана подняла взгляд и попросила позвать доктора. Кто-то сорвался и побежал.

Сквозь столпившихся слуг протиснулась Хельга и наклонилась над Лиззи рядом с Аной.

— Батюшки, девочка моя…

— Она дышит. Похоже, что просто без сознания. — Руки Аны дрожали, а скользкий, обволакивающий страх занимал в груди все больше и больше места.

— Надо ее отнести в комнату, пол леденющий! — выкрикнула Хельга, и шепотом, на ухо Ане, добавила: — Что ты наделала?

— Я?.. Ничего… — Она надеялась, что это правда. О, этот скользкий и липкий страх. Или совесть? Ана не могла отрицать, что в тот момент, как Лиззи потеряла сознание, разум Аны вновь стал принадлежать только ей.

Чьи-то руки подняли обмякшее тело Лиззи, вопреки ожиданиям, это был не Джеймс. Ана огляделась, он исчез.

Лиззи унесли. Слуги разошлись, перешептываясь. Ане ничего не оставалось, кроме как вернуться к себе в покои.

Она сидела на кровати в тревожных раздумьях. Очень хотелось верить, что не она — причина внезапного обморока горничной. Ана говорила себе, что использовала Тьму поверхностно, аккуратно, но ей не давали покоя чувства Лиззи, смешавшиеся на некоторое время с ее собственными. «Но это же ничего не значит? Кеннет сказал, что я хорошо управляю силой…».

Ее наполнила тянущая, тягучая усталость. Почему в этом мире ничего не могло быть просто? Ане подумалось, что каждое ее движение поднимает цунами бессмысленных последствий, каждый вопрос вскрывает болезненные раны, а каждое желание грозит убить кого-то или ее саму.

«У меня не осталось ничего и никого, — Ана откинулась на кровать, — нет, у меня никого никогда и не было». Она представила себя в подвале, откуда ее забрал Кеннет. Подвал хранил все ее чаяния, все надежды, всю грусть, все разочарования. Она пряталась в нем, когда терпеть больше не было сил. «Если я туда сбегу, он будет там? Как раньше…».

Ана с детства привыкла убегать из монастыря в город: она носилась по рынку, гуляла по центральной площади, заглядывала в витрины магазинов и представляла свою жизнь среди всей этой суеты. Тогда-то она и нашла дом, что все обходили стороной. Ей нравилось забираться в него и представлять, что она там хозяйка. А с началом обучения в Академии, когда ее повседневность все больше стала наполняться запретами и унижениями, дом, в который она сбегала, сузился до размеров подвала. Там Ана отсиживалась, когда спина болела от побоев, когда все учебники оказывались измочены и разодраны и когда ей хотелось дать сдачи.