Тун Жу понятия не имел, что его ученик так сильно опасается за мир. Он почти не узнавал в нем того отчужденного ребенка, которого когда-то взял с собой.

— На мой взгляд, — продолжал Хань Мучунь, напевая себе под нос какую-то мелодию, — это пустая трата времени, пытаться подружить всех со всеми... Я слышал, что чем ты сильнее, тем скорее ты сможешь вознестись, но я обошел все девять этажей библиотеки и не нашел ни единого упоминания о тех, кому бы это удалось. Эй, учитель, может быть, «вознесение» на самом деле просто морковка?

— …Что?

— Морковка! Та самая, которую мы вешаем над головой осла, чтобы заставить его идти вперед. Если бы все заклинатели были ослами с морковкой, висящей над их головами, ни у кого бы попросту не осталось сил, чтобы беспокоить мир смертных! — сказал Хань Мучунь.

— Полная чушь, — не в силах больше выносить бред, что нес его ученик, Тун Жу, в конце концов, отвесил ему затрещину. — Что насчет приемов, которые я просил тебя выучить? Есть ли прогресс?

— Для тебя я даже заучил их задом наперед! — с гордостью объявил, свалившийся в лужу, Хань Мучунь.

— Твой разум — вот что сейчас работает задом наперед! — возмутился Тун Жу. — Какой в этом смысл, если ты не собираешься практиковаться в их использовании, маленький негодяй!

Хань Мучунь был гением, но ленивым. Занятия для него были подобны заточке лезвия. Он всегда учился ровно до того момента, пока Тун Жу, с неохотой, не признавал его результат, и никогда больше не прикладывал никаких усилий. Казалось, он тратил больше сил, играя в эти игры, чем на самом деле вкладывал энергии в учебу.

Видение Тун Жу о гордом наставнике и его драгоценных детях превратилось в исчезающий сон.

И, так как Цзян Пэна зачастую не было дома, в клане Фуяо оставался лишь один ученик. Тун Жу наблюдал, как растет его воспитанник, и вскоре обнаружил, что не может быть с мальчиком достаточно строг. Время от времени он ловил этого маленького негодяя слонявшимся без дела, и несильно его ругал.

— Сяо Чунь, ты уже должен был понять, что заклинатели, подобные нам, сами выбрали трудный путь. Мы, как и смертные, ограничены возрастом и потому не можем позволить себе тратить так много времени на обучение. Человеческие возможности действительно разнообразны, и ты, несомненно, принадлежишь к числу благословенных. Однако с возрастом ты поймешь, что удача и преданность на самом деле куда важнее природного потенциала.

Хань Мучунь сдержал улыбку и сердечно передал мужчине чашку чая.

— Учитель, твой чай.

Тун Жу увидел, что мальчик пропустил его слова мимо ушей. Тогда он взял книгу, лежавшую неподалеку и, даже не прикоснувшись к чашке, безжалостно ударил Хань Мучуня по голове.

— А теперь ты подлизываешься?! Какая новая философия научила тебя этому?

Удар Тун Жу не был сильным, и Мучунь лишь слегка откинул голову назад.

— Я учусь не потому, что мне нравится учиться, — улыбнулся в ответ Мучунь. — На самом деле, я бы с радостью стал простым садовником, но мой отец всегда был слаб здоровьем и часто говорил, что не доживет до моего успеха. Вот почему я хотел сосредоточиться на экзаменах, чтобы добиться высокого положения и, наконец, успокоить его... Но теперь, когда мой отец ушел, моя единственная семья — это ты, учитель.

Взгляд Хань Мучуня упал на чашку с чаем, легкая рябь мешала ему рассмотреть в ней выражение лица учителя.

Тун Жу почувствовал, как его сердце слегка дрогнуло при слове «семья».

Губы Хань Мучуня скривились в усмешке, и мальчик продолжил:

— Вот почему я решил, что хочу заботиться об учителе, и когда…

Он хотел было сказать «когда ты состаришься, я буду продолжать заботиться о тебе», но вспомнил, что Тун Жу не состарится, поэтому он за доли секунды изменил то, что собирался произнести:

— Когда придет весна, ты увидишь, как прекрасны цветы на горе Фуяо. Тренировки тоже станут легче, если у тебя будет хорошее настроение!

...Так он все еще хотел стать садовником.

Сердце Тун Жу смягчилось, но его лицо с этим, кажется, не согласилось, поэтому мужчина просто сдался и закатил глаза.

Пришла весна, и Фуяо в действительности стала гораздо оживленнее, чем в прошлом. Гора была покрыта морем цветов, всюду кружили пчелы, бабочки, и птицы летали над величественным пейзажем. Хань Мучунь сидел на парящей в воздухе мотыге, неровно закатав штаны, и возбужденно махал рукой в сторону Тун Жу.

— Учитель, смотри! Я высадил для тебя целую гору цветов!

Тун Жу всегда считал себя прирожденным одиночкой. Если он и не проводил все свое время в уединении, то учился вместе с друзьями-заклинателями. Никто никогда не подходил к нему с таким дружелюбием и открытостью.

Тун Жу вспомнил о «небольшом инциденте», произошедшем пару дней назад, когда этот маленький мошенник украл у него несколько талисманов, намереваясь продать их за обычные деньги и купить алкоголь, но милостиво все простил.

Они в равной степени нуждались друг в друге, а значит, больше не были одиноки.

Приближался конец весны, и цветы начали увядать. Тун Жу хотел сохранить их подольше при помощи заклинания, но юноша остановил его.

— Пусть увядают. Они вновь расцветут в следующем году. Растения цветут весной, снег выпадает зимой. Смена сезонов — лишь часть природы. Нет необходимости защищать одно и задерживать время другого.

Опытные заклинатели проводили свое время, пересекая горы и моря, иногда пропадая на годы, но все они были излишне тщеславны. Тун Жу услышал слова своего ученика и насмешливо подумал: «Правильно, зачем быть таким гордым, находясь в уединении? Разве им не надоест одно и то же? Конечно, ничего хорошего из этого не выйдет».

Смертные смотрели в будущее лишь потому, что знали: ничто не вечно.

Хань Мучунь собрал увядшие цветы, добавил к ним меда и сделал, по меньшей мере, десять кувшинов вина, которые, в конце концов, спрятал под деревьями. Из-за этого он на неделю позабыл о домашней работе и был лично наказан учителем.

Минул еще один сезон, и спрятанное вино превратилось в восхитительное угощение. Вместе с жирными маленькими крабами, пойманными в реке с другой стороны горы, все это казалось настоящим божественным пиром.

Люди всегда стремились пожить подольше, но какой смысл жить в страданиях и беспокойстве, не имея семьи и друзей?

Тун Жу всю свою жизнь провел на горе Фуяо, с самых ранних своих лет, и никогда не задумывался о том, что стоит за стремлением к жизни. Он так привык к каждодневным тренировкам и следованию одному и тому же распорядку, что дни для него стали подобны пресной воде. Он никогда не испытывал ни боли, ни счастья.

Пока не появился Хань Мучунь.

Сто лет теперь казались кратким мигом, и этот новообретенный аромат жизни поставил Тун Жу на колени.

Сладость исходила от цветочного вина, а горечь - от того времени, когда его душа была заперта в трех медных монетах. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как гора Фуяо превращается в безжизненную местность, где больше некому сажать цветы.

Тун Жу видел и то, как душа его Сяо Чуня вселилась в грязную ласку, маленькое пушистое существо, что каждую ночь забиралось в храм Бучжи для медитации. Его крошечные глазки медленно закрывались, будто бы он предавался созерцанию⁵, которое никто не мог понять, или заглядывал в память клана Фуяо через печать главы.

⁵ Здесь, буквально «постигал дзен». 

Тун Жу не знал, остался ли на печати его след, и не знал, видел ли что-нибудь Хань Мучунь, но особенно он не знал, что ему следовало сделать, чтобы это понять... или он только думал, что не знал.

Сладостным был лишь миг, боль же преследовала его в течение долгих лет.

Их воссоединение случилось в месте, недосягаемом для других, в Безмятежной долине. Хань Мучунь использовал свой дух, чтобы запереть последний кусочек души Тун Жу.

Это было всего лишь связывающее заклинание - несмотря на потерю своего первозданного духа и большей части своей души, Тун Жу все еще оставался Господином Бэймином. Если бы он действительно намеревался убежать, слабое заклинание Хань Мучуня превратилось бы в детскую забаву.