— Господа, — с ходу обратил на себя внимание Майк и, чуть отойдя в сторону, как бы выпустил на «сцену» меня. — Позвольте представить вам господина Назария Петрова.

Мужики ответили не то чтобы угрюмыми, но отнюдь не доброжелательными взглядами. К тому же никто из них не поспешил представиться в ответ, да и Майкл не приложил никаких усилий, чтобы мне стали известны имена собеседников, и этот факт автоматически превращал знакомство в эдакие смотрины. Впрочем, по большому счету так оно и было. Так что, переименовав у себя в голове смотрины в собеседование, я чуть наклонил голову, обозначив приветствие. То, что я правильно угадал направленность дальнейшего разговора, тут же подтвердил тот, что пониже и коренастее.

— Насколько мне известно, у вас произошел конфликт с Пахомом?

В отличие от Майкла, задавший вопрос прекрасно знал, кем является Станислав Петрович, и сразу же обозначил проблемную часть нашего потенциального сотрудничества.

— Ну, если я до сих пор жив, значит, конфликт был не таким уж серьезным, — обтекаемо ответил я.

— Подробностями поделиться не хотите? — Коренастый, сузив глаза, начал сверлить меня взглядом, но в такие гляделки я перестал проигрывать еще в детстве.

— Не уверен, что вы сами хотите их узнать, — вернул я ему крученую подачу.

— Откуда у вас жандармский свисток? — вступил в разговор склонный к полноте высокий брюнет, некогда явно косивший под атлета, а сейчас плюнувший на это безнадежное дело. В Женеве форму можно было бы поддерживать и декоктами, но там свои побочки.

— Ну, это уже совсем интимный вопрос, — ответил я с легкой укоризной, изобразив на лице искреннее сожаление.

Ответ, конечно же, не понравился обоим собеседникам. Они уставились на меня настороженными взглядами, словно пытаясь донести мысль: «Ты хоть понимаешь, какую честь тебя оказали, допустив в наше общество?»

Ладно, похоже, усугублять тут нечего, так что идем напролом:

— Господа, я понятия не имею, кто вы и с какой целью захотели со мной познакомиться, поэтому, чтобы не ходить вокруг да около, сразу перейду к сути своих жизненных принципов. Мне абсолютно плевать, из какого музея и каким способом народное достояние приплыло в Женеву, но если я увижу внутри что-то несущее угрозу окружающим разумным, то либо потребую вернуть товар на Большую землю, либо шепну своим знакомым, что в городе появилась нечистая вещь.

— Значит, среди жандармов у вас все же есть знакомые? — чуть подобрев, прищурил глаза толстяк. И вообще, было видно, что хмурое выражение и жесткий тон были ему не очень-то присущи. Человек явно любил пошутить, хотя и не всегда по-доброму.

Я уже собирался открыть рот для жесткой отповеди, но он приподнял свою пухлую ладонь и уточнил:

— Я не спрашиваю имен, просто намекните на природу ваших отношений. Вы либо чей-то агент, плотно сидящий на поводке, либо просто свободный художник с хорошими связями.

Так, похоже, о Пахоме и даже о возникшим между нами конфликте они знают, но о том, что моим куратором является сам Секатор, господам пока неизвестно, иначе вряд ли вообще зашел бы разговор о свободном художнике. Я-то, конечно, брыкаюсь как могу, чтобы окончательно не оказаться под пятой у гоблина, но внешняя репутация Иваныча вряд ли подразумевает хоть сколь-нибудь серьезные шансы на равные отношения гоблина с агентами.

Я еще раз осмотрел внимательно пялившихся на меня мужиков и понял, что юлить и выкручиваться просто не имеет смысла:

— Господа, даже не буду пытаться убеждать вас. Пусть я в городе не так давно, но у меня уже есть репутация, вот на нее вы можете опираться в своих расчетах, а насчет профессиональных качеств наверняка уже узнавали у господина Пачини. Поэтому, если будут заказы, милости прошу, свои правила я обозначил.

Ответ снова не понравился, но выводы они сделали быстро. Чуть подумав, заговорил пухляш:

— Откуда такая щепетильность в отношении товара с отрицательными качествами? Какое вам дело до других разумных?

— Не знаю, как к Женеве относитесь вы, но теперь это мой дом. Живем мы как в консервной банке, да еще и с очень веселыми соседями, поэтому не вижу ничего хорошего в том, чтобы тащить сюда больше черноты, чем тут уже есть.

— Вас так волнует расовая гармония в Женеве? — не унимался упитанный.

Не знаю, зачем я ответил именно той фразой, которую время от времени слышал от Ивановича. Раньше даже не особо задумывался над ее значением. Просто понравилась, и показалось, что тут она будет к месту:

— Равновесие превыше всего.

А вот это что-то новое. Оба контрабандиста удивленно замерли, и лица у них вытянулись. Стоявший рядом Майкл судорожно втянул в себя воздух. Очень хотелось узнать, что их так поразило, но не показывать же, что ляпнул сдуру, поэтому просто постарался оставаться спокойным. Удивительно, но контрабандисты быстро справились с шоком и даже как-то подобрели. Коренастый высказался за обоих:

— Думаю мы сработаемся.

Вот бы еще узнать, что именно на них так повлияло.

Бывший атлет попытался увести разговор на более светскую дорожку и начал расспрашивать о сущностях, с которыми мне приходилось иметь дело, но тут за нашими спинами послышался какой-то шум. Завизжал знакомый голосок, но привычной истеричности в нем уже не было, лишь дикий испуг. Я покосился на Майкла и, честно говоря, был озадачен его реакцией. Коллега смотрел не в сторону непонятной движухи, а на меня. В его глазах отражались сомнения и растерянность. Быстро справившись с такими-то своими непонятными душевными терзаниями, он едва заметно кивнул мне, словно приглашая присоединиться к нему в выяснении, что же там такого случилось.

Если честно, мне вообще не было интересно, но не отказываться же, поэтому мы всей дружные компании двинулись в направлении шума. Что примечательно, многие гости довольно шустро перемещались нам навстречу, словно убегая от какой-то опасности, пока еще не принявшей форму катастрофы. И все же основная масса оставалась на месте — как оказалось через минуту, проявляя явно нездоровое любопытство. Это стало понятно, когда мы с Майклом вывалились из толпы на окраину довольно обширной зоны отчуждения вокруг дико смотрящейся со стороны парочки.

В центре зала замер высокий юноша не очень-то спортивных кондиций. Выглядел он как форменный маньяк: выпученные глаза, нездоровые пятна на неестественно бледном лице. И что самое главное, он сжимал в руках какую-то штуку с мигающей лампочкой. Чтобы совсем уж было понятно, на что намекает эта лампочка, юноша нацепил жилет с наводящими на очень нехорошие мысли брусками и проводками. Компанию ему составляла бедовая Ниса, и явно не по собственной воле. Талию девушку охватывала довольно толстая цепочка с явно надежной защелкой, и эта конструкция не давала жертве отойти от сумасшедшего бомбиста ни на шаг. К тому же он левой рукой плотно прижимал девушку к себе, подхватив под грудью.

Как состоялось это трогательное воссоединение, представить трудно, но девушке оно явно не понравилось. Первая истерика уже прошла, сейчас наступило время ступора. Ниса стояла бледная, ее всю трясло, а в глазах даже слез не было, до такой степени дошел ее шок.

— Не подходите! — явно не в первый раз заорал чокнутый. — Я сейчас все здесь взорву! Мы уйдем на небо вместе, как Ромео и Джульетта.

Смотри, начитанный какой. Толпа подалась еще немного назад, но почему-то разбегаться не спешила. Вот что делает с людьми нездоровое любопытство. Многие снимали происходящее на телефоны. А ведь если эти бруски сделаны из пластида, рванет так, что всю галерею разнесет к чертовой матери. То, что с небоскребом ничего страшного не случится, мне было известно по опыту наблюдения за последствиями довольно мощного взрыва в человейнике Один.

Ближе всех к странной парочке находилось три человека, которых рядом с безумцем удерживало нечто большее, чем страх. Двое в черных костюмах с демонстративно подведенными к ушам гарнитурами явно были охранниками. Один принадлежал к человеческой расе, а вот второй являлся орком, что было как минимум необычно, особенно из-за его наряда. Третьим в этой, так сказать, «подтанцовке» выступал уже отмеченный мною художник в хламиде, который заламывал руки, шумно дышал и то ли шептал, то ли всхлипывал: