— Куды мне ехать показываться? Уже и так все показала, что могла...

Так ли, нет ли?.. Люди злы. Только в деле Лопухиной приводится от 1743 года рассказ подгулявшего Ивана Лопухина, гвардейского офицера, приятелю своему Бергеру о причинах, побудивших цесаревну отказаться от притязаний. Звучит он так: «...Незаконная — раз; другое: фельдмаршал князь Долгоруков сказывал, что в те поры, когда император Петр Второй скончался, хотя б и надлежало Елисавету Петровну к наследству допустить, да и тяжела она была. Наша знать ее вообще не любит, она же все простому народу благоволит для того, что сама живет просто».

Были у Елисаветы сторонники и среди иноземцев — жителей Немецкой слободы и некоторых посланников европейских кабинетов.

Немецкий император Карл Шестой, заинтересованный в русских солдатах вспомогательного корпуса для участия в разрешении возникших у него недоразумений с Испанией, приказал своему послу интриговать в пользу Голштинского герцога Петра-Ульриха, родившегося в Киле, которому было около двух лет. Предполагалось, что до его совершеннолетия опекунство возьмет на себя его тетка Елисавета Петровна. К этому плану присоединились по разным причинам и другие послы. Но против выступил датский посланник Вестфален. Датчане считали, что «кильский ребенок» на русском троне может угрожать интересам Дании в вопросе Шлезвига. Решительный Вестфален пускает в ход все: убеждение, подкрепленное подкупом, шантаж, основанный на шпионских донесениях, и выигрывает дело. Канцлер Головкин грубо и высокомерно заявляет депутации от объединившихся сторонников младенца-претендента, что герцогу Голштинскому нечего домогаться от России.

Были свои сторонники и у Евдокии Федоровны, царицы-бабки покойного императора. В основном — духовенство, преимущественно черное, как высшее, так и низшее. Князь Михаил Щербатов в своем мемуаре «О повреждении нравов в России» писал: «Были многие и дальновиднейшие, которые желали возвести царицу Евдокию Федоровну на российский престол, говоря, что как она весьма слабым разумом одарена, то силе учрежденнаго Совету сопротивляться не может, а чрез сие даст время утвердиться постановленным узаконениям в предосуждение власти монаршей. Но на сие чинены были следующие возражения: «что закон препятствует сан монашеский, хотя и поневоле возложенной, с нея снять, и что она, имевши множество родни Лопухиных, к коим была привязана, род сей усилит и может для счастия своего склонить разрушить предполагаемые постановления». Дочерей Петра Великого яко незаконнорожденных отрешили. Принцессу Екатерину Иоанновну, герцогиню Мекленбургскую, отрешили ради беспокойнаго нрава ея супруга, и что Россия имеет нужду в покое, и не мешаться в дела сего Герцога, по причине его несогласия с дворянством. И, наконец, думали что толь знатно и нечаянно предложенное наследство герцогине Анне Иоанновне, заставит искренне наблюдать полагаемыя ими статьи, а паче всего склонил всех на избрание сие к. Василий Лукич Долгоруков, который в ней особливую склонность имел и может быть мнил, отгнав Бирона, его место заступить».

Смертельно обиженный «верховниками» Павел Иванович Ягужинский, которого не только не позвали на совет, но попросту отмахнулись, когда он пытался сделать некоторые шаги навстречу и всем своим видом и поведением показывал готовность стать плечом к плечу с ними, тут же оказался в рядах врагов Долгоруких и Голицыных.

После смерти Петра Великого Ягужинский пытался было оттеснить Меншикова от кормила власти и сблизился с аристократами. Но карьера светлейшего и без его усилий скоро закатилась. А «верховные господа» начали открыто проявлять свое пренебрежение «польским выскочкою». К примеру: фаворит юного императора, собиравшийся жениться на дочери Павла Ивановича, под давлением отца отказался от брака. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий счел родство с Ягужинским унизительным для древней фамилии...

Это была еще одна серьезная ошибка членов Верховного тайного совета, Ягужинский был врагом опасным. Он давно и хорошо знал курляндскую герцогиню, сочувствовал ей в ее бедах, а порою ссужал и деньгами. На следующий же день после смерти Петра Второго Ягужинский велел разыскать и привести к себе голштинского камер-юнкера Петра Сумарокова. Он дал ему денег, вручил инструкцию и письмо.

— Денег не жалей. Покупай все, но, как можешь, быстрее в Митаву.

После целой серии приключений Сумароков, обладавший, к счастью, немецким паспортом Голштинского двора, добрался до столицы Курляндии. Правда, через три часа после въезда в нее депутатов Верховного совета. Но, пока те медлили, он успел повидать Анну, многое ей рассказал, передал наказ Ягужинского не верить князю Василию Лукичу ни в чем и вручил письмо... Он успел даже уехать обратно. Но приехавшие каким-то путем узнали о его визите, послали в погоню, и вот — Сумароков снова в Митаве перед разъяренными депутатами и в кандалах... Сначала он запирался, но генерал Леонтьев показал ему письмо Ягужинского, которое он привез и отдал в руки самой Анне. Сенатор Михаил Михайлович Голицын пригрозил кнутом. И Петр Спиридонович, молодец не из храбрых, повинился, выдав с головой пославшего его Ягужинского.

Даром ему это не прошло. Позже, когда участники событий делили награды, Сумароков оказался в стороне от милостей новой императрицы и все десять лет ее царствования жил в нищете. Он получил должность и стал подниматься по лестнице благополучия лишь при Елисавете Петровне. Некоторые историки объясняют это тем, что он принадлежал к ненавистному Анне Голштинскому двору. Но я думаю, что здесь сыграли свою роль два обстоятельства: первое — то, что он выдал Ягужинского, и второе — что он видел письмо Павла Ивановича в руках у депутатов, а следовательно, был свидетелем предательства Анны. Ни генерал-прокурор, ни императрица не были из тех людей, которые легко прощают ошибки.

Впрочем, дальнейшая жизнь Сумарокова была вполне благополучна.

Генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский не только играет достаточно значительную роль в судьбе нашего героя, но он еще и чрезвычайно характерная личность для своей эпохи.

Он родился в 1683 году в Польше, но уже четырех лет переехал вместе с отцом в Москву, куда родитель его был вызван в качестве учителя и органиста лютеранской кирки. В 1701‑м взят царем Петром в услужение, записан им в гвардию и вскоре пожалован во флигель-адъютанты. В 1712 году Ягужинский уже генерал-адъютант. В 1722‑м — первый генерал-прокурор Сената...

Вот что писал о нем герцог де Лирия, знавший Ягужинского лично:

«Граф Ягужинский, генерал от кавалерии и обер-шталмейстер, родом Поляк, и очень низкого происхождения. Пришед в Россию в молодых очень летах, он принял Русскую веру и так понравился Петру, что сей Государь любил его нежно до самой своей смерти... Военное дело знал он плохо, да и не имел на то претензий, человек был умный, с дарованиями, смелый и чрезвычайно решительный. Однажды сделавшись другом, был им без притворства; за то не скрывал и вражды своей. Говорили, будто он был лжив, но я не могу сказать, чтобы заметил в нем такой порок. Он был очень тверд в своих решениях и весьма привязан к своим государям, но способен наделать тысячи шалостей, когда бывало подопьет. Удаляясь от сей дурной привычки, становился он совсем другим человеком. Словом, он был одним из самых способных людей в России».

Было бы неправильным, наверное, не привести и других характеристик этого человека, коль скоро они имеются. И вот следующая запись принадлежит перу английского резидента Клавдия Рондо и относится примерно к 1731 году:

«Генерал Ягужинский. Сын лютеранского органиста, служившаго в лютеранской церкви в Москве, обязан всеми своими успехами в жизни своей красивой наружности; ибо, быв красивым мальчиком, он был взят в пажи великим канцлером Головкиным (который был известен своими пороками) и два года спустя, по той же причине, взят покойным царем Петром I в звание камер-пажа.... Ягужинский не имел необыкновенных дарований, но придворная жизнь придала ему учтивость в обращении. Он был бы любим за свое доброе сердце, если бы природная его вспыльчивость, очень часто воспламеняемая неумеренностью в напитках, не лишала его власти над рассудком, часто не побуждала его ругать своих лучших друзей и разглашать самыя важныя тайны. В трусости ему нет равнаго; в расточительности он не знает пределов; он растратил огромное состояние своей жены, не говоря уже о значительных подарках, которые он получал в России и из чужих краев, состоя на жалованье у датского двора и у императора римскаго».