Громкие вопли губернатора разогнали служителей, подчистую вымели переднюю палату. Приказные бежали врассыпную через площадь, теряя парики... И трудно сказать, чем окончилась бы экзекуция, ежели бы во время оной не вбежала Екатерина. Она бросилась к Петру, повисла у него на руках.

— Piter, mein Herzchen, was gezchiet hier?[23] Вы же его убьете...

— Поди прочь! — хрипел царь, дико вращая налитыми кровью глазами. — И убью вора, коли заслужил...

Но руки Екатерины обладали чудодейственной силой. Они всегда гасили неудержимую, казалось бы, ярость Петра и приводили его в чувство. Вот уже смежились очи его, исчезло из них темное пламя гнева. Судорожно сведенные на дубинке пальцы разжались, и гримаса, сводившая щеку и угол рта, отпустила...

— У-у-у... — тихо подвывал Волынский, размазывая по лицу кровь.

— Но, ваше величество... — голос Екатерины был мягок и будто обволакивал. — Ежели подданный ваш провинился, его должно судить, а не наказывать собственноручно, как холопа или... члена семьи...

— А я, может, и бью его, как свойственника... — отдышавшись, проговорил царь, не без юмора намекая на недавнюю женитьбу Волынского на своей двоюродной сестре. Он уже остыл и стремился быстрее закончить неприятный эпизод. — Перестань выть!.. — бросил он Артемию Петровичу. — К завтрему изготовь ответы по всем пунктам челобитных. А за покраденное заплатишь штрафом вдвое.

— Ложь, государь, врут на меня людишки от злобы своей... — взвился Волынский, услыхав про штраф. — Понапрасну гневаться изволишь. Безвинно, истинно безвинно муки претерпеваю... — зачастил он, поднимаясь с пола.

— Ладно, — бросил царь, — коли облыжно оболган, наказание на будущее зачтется. За тобою, — он усмехнулся, — я чаю, дело не станет.

В этот-то момент, распахнув дверь, в канцелярию и вошел Соймонов, вызванный по приказу царя с гукора Поспеловым. Не обнаружив никого в передней палате, Федор направился на голоса и, освоившись после солнца, оказался невольным свидетелем конфузии астраханского губернатора. Он было попятился, но царь, довольный неожиданной оказией, позволявшей закончить инцидент, окликнул его:

— А, господин капитан! Ну, как моя астролябия, по делу ли пришлась? Погоди, не беги. Я с тобою. Дело есть, зело наинужнейшее... — И пошел, освободившись от рук жены, опередив Соймонова и не взглянув на избитого.

Рослый Федор Иванович едва поспевал за широко шагающим Петром, пересекавшим крепостной двор.

— Примешь под команду эскадру и повезешь войско с полковником Шиповым к Решту, господин капитан.

Федор кашлянул, полагая, что царь запамятовал, осмелился напомнить:

— Лейтенант флота Федор Соймонов, государь...

— Был лейтенант. Ныне жалуем тебя в капитан-поручики. Заслужил...

Снова кинулся было Федор целовать руку царю. Но тот вырвал ее.

— Ладно, будет... Служи дале не хуже, а я тебя не оставлю... Ныне поедем к монахам, в школу Троицкого монастыря, поглядим учеников. Даст Бог, кто и в дело сгодится, не токмо требы читать.

За воротами крепости царя ждала легкая на ходу полукрытая бричка с плетеным кузовом и кожаным верхом, обитая внутри. Знал губернатор астраханский вкусы царевы. Заслышав шаги, из повозки вымахнул Поспелов.

— Ай не спишь, Васька? — усмехнулся Петр, останавливаясь у дышла. Он кивнул Соймонову: — Полезай, со мною поедешь. А ты, — бросил он надувшемуся от обиды денщику, — возьми лошадь адъютантскую, догоняй. Мы в Троицкий монастырь с господином капитаном подадимся...

Федор знал, что государь любил быструю езду. Для него всякое сухопутное перемещение являлось лишь досадным промежутком времени между делами, и потому Петр стремился елико возможно оный промежуток сокращать. Правил царь сам. Оставляя клубы пыли на долю сопровождавших верховых и далеко опередив епископский возок, бричка птицей летела, подскакивая на ухабах, ныряя в рытвины. Царь не разбирал дороги. Федор глянул на него — губы сжаты в куриную гузку, усы топорщатся, зеленоватые глаза вприщур... И-эх! Не привыкшие к такому бешеному движению обыватели, дети, куры и прочая живность уличного обитания с воплями порскали из-под конских копыт. Бывало, кто и не успевал...

У монастырской коновязи царь бросил вожжи, вылез из повозки. Постоял, поморщился, двигая коленями, и снова решительно, без оглядки, зашагал к монастырской калитке. Боже ж ты мой, а что творилось там за воротами!.. О своем решении приехать с визитом или с инспекцией Петр никогда и никого не предупреждал, разве что в особых случаях, когда сам хотел дать время на подготовку или подчиняясь протоколу.

К тому времени, когда епископ Иоаким, а с ним и весь причт, путаясь в рясах, заспешили по монастырскому двору, царь с Соймоновым, в сопровождении обеспамятевшего отца настоятеля и келаря, успели мельком оглядеть хозяйство, мастерские монастырские и приступили к смотру ученикам школы. Тех, кто отвечал побойчее, да выглядел не столь заморенно, Петр велел Федору записывать на четвертушку бумаги. Поповичи робели, теряли голоса, отвечали дурно, неся околесицу по всем правилам церковнославянской риторики. Царь скучал. Но вот усы его снова недовольно дернулись: в низкую дверь монастырской трапезной, согнувшись и прикрывая рукою подбитый глаз, протиснулся губернатор Волынский. Царь перевел глаза на стоящего перед ним отрока.

— Василий сын Кирилов Тредиаковский! — возвестил учительствующий инок, выталкивая на середину рослого семинариста. Тот упирался, бычился, глядя исподлобья на непрошеных гостей. — Обучен наукы словесны на латинском языке, а такожде вельми в реторике и в церковном речении и в филозофии усерден...

Петр глядел будто сквозь стоявшего, однако же отметил про себя слабость рук, перепачканных чернилами, губу, подрагивающую от страха, и, уже думая о чем-то своем, обронил:

— Вечный труженик и мастером никогда не будешь. — Сказал и с тем пошел прочь...

Некоторое время спустя Федору в Адмиралтействе астраханском прочитали указ Сената, согласно которому «за добрую и прилежную службу» бывшие флота обер-офицеры, поручики Соймонов, Мятлев и Бернард произведены в следующий чин. И отныне велено им писаться капитан-поручиками. Не оставлен был без внимания и флота капитан фон Верден. Также награжденный следующим чином, он назначен на должность главного командира астраханского порта с обязанием заниматься «дополнением карты Каспийскаго моря, с целью нанесения на нее всех новозавоеванных провинций и пристаней, равно гаваней, рек, крепостей и рейдов». Судьба и воля царская еще не раз свяжет жизненные пути Федора Соймонова и Карла фон Вердена. Да это и немудрено: редко бывает, чтобы, перевязав чьи-то судьбы, промысел Господен забывал о том, давая сближенным душам разойтись-разбежаться в разные стороны...

В документах о прохождении Соймоновым службы чин его именуется по-разному: иногда лейтенант, а то — поручик; то капитан-поручик, то капитан-лейтенант. Дело здесь в том, что установленные «Табелью о рангах» звания «лейтенант» и «капитан-лейтенант» примерно до 1797 года именовались на флоте как «поручик» и «капитан-поручик». Сначала это было привычнее русскому слуху, а потом стало неким флотским отличием.

В октябре пришел из Гиляни на персидском бусе в Астрахань кабинет-курьер Чеботаев с доношением от консула Семена Абрамова, обретавшегося в Реште. Русский резидент прилагал к своей грамоте и частное письмо рештского визиря к Волынскому. Артемий Петрович вскрыл адресованный ему пакет, прочел послание и засуетился. Царя в городе не было. Вместе с Екатериной в протоках Волги осматривал он рыбные ловли на учугах. Этот старинный вид промысла был широко распространен в низовьях Волги.

Учуги представляли собою как бы изгороди из свай — «кошачин», забитых в дно реки поперек течения, и промежуточных шестов со связями. Воду и рыбную мелочь они пропускали, а вот поднимающуюся вверх «красную» рыбу, такую как белуга, осетры, севрюга, шип да стерлядь, — удерживали. По свидетельствам путешественников той поры, обилие собиравшейся пред учугами рыбы бывало столь велико, что приходилось стрелять из пушек, чтобы отогнать и спасти учуг от разрушения дружным ее напором. В осенний и весенний промысел ловцы с разбором подымали баграми подходящих икряных рыбин из оставленных проходов. Боже упаси вынуть нетоварного осетра или там белужину, а то просто лишнего... Хозяева учугов — рыбасы — наказывали жестоко.