Соймонов на главный вопрос следствия: «Когда намеревался Волынской осуществить свои дальние умыслы в государственном деле?» — отозвался незнанием, заявив, что «рад в том кровию своею очиститься».

В субботу и воскресенье 25 и 26 мая пришло время Эйхлеру идти на допрос. Бывший тайный кабинет-секретарь прежде всего заявил, что хотя и был прежде дружен с Волынским, но уже полгода как стал его убегать. Однако, уличенный во лжи, вынужден был признаться, что в то время, когда Артемию Петровичу было уже отказано от двора, утешал его и говорил, что гнев императрицы пройдет и что главный ему враг — герцог. Признал и то, что слышал от Волынского многие неправедные слова. Но присовокупил к тому, что не доносил по простоте и доброте душевной, ибо хотя и знал кабинет-министра человеком злым, но причиною его гибели, к которой он сам шел, быть не желал. Сказал, что кроме него доносил Волынскому о делах Иван Суда из Иностранной коллегии.

На следующий день 27 мая арестовали и отвезли в крепость секретаря Иностранной коллегии Ивана Суду. Тот на первом допросе сказал, что приезжал к Волынскому на праздники с поздравлениями, не более. Но потом признался, что Артемий Петрович приказал ему пересмотреть и исправить его проект, а потому он, Суда, с ведома своего начальника фон Бреверна, и сидел в доме на Мойке сряду восемь дней. Говорил, что знал кабинет-министра как свирепого и жестокого человека и весьма боялся ослушаться.

Во вторник 28 мая оба следователя, и Ушаков и Неплюев, с утра направились к графу Мусину-Пушкину. Платон Иванович болел, и по этой ли причине или по знатности рода главный распорядитель — таинственный режиссер — не давал пока сигнала к его аресту. Но пришла и его пора.

Граф принял новоприбывших высокомерно. На вопросные пункты, предъявленные Неплюевым, отвечать отказался. Тем временем Ушаков, который был в доме графа впервые, внимательно оглядывал богатые хоромы. Палач по призванию, сыщик по склонности души, он не имел никаких политических убеждений и рабски служил существовавшему порядку, тем, кто находился наверху. Выходец из небогатых, он в 1714 году был возведен Петром в звание тайного фискала, получив поручение наблюдать за строительством кораблей. По смерти Екатерины Первой он дал себя вовлечь в заговор, направленный против Меншикова, и оказался среди тех, кто пытался отстранить от престола Петра Второго. Заговор, как мы помним, не удался, и Ушаков поехал в ссылку. К 1730 году он возвратился в Москву в самое время, чтобы подписать петицию князя Черкасского и принять ревностное участие в восстановлении самодержавия. За то год спустя был назначен сенатором, а с восстановлением Тайной розыскной канцелярии в 1731 году стал ее начальником. В своем «Словаре...» Бантыш-Каменский пишет, что, «управляя тайною канцеляриею, он (Ушаков. — А. Т.) производил жесточайшие истязания, но в обществах отличался очаровательным обхождением и владел особенным даром выведывать образ мыслей собеседника». Дрянь был, конечно, человек. И именно поэтому так легко удерживался при смене всех правительств. Через четыре года после описанных здесь событий он будет возведен Елисаветой Петровной в графское достоинство. И в 1747‑м умрет в своей постели, окруженный почетом...

— Разве тебе, граф, так уж не доверял Артемий Петрович, что не показывал даже и своего письма к ея величеству? — спросил он Мусина-Пушкина.

Платон Иванович вскинул голову:

— В доверии мне никто никогда не отказывал.

— Стало быть, видел письмо-то?

— Видел.

— А пошто не донес?

Граф Мусин-Пушкин с презрением посмотрел на сыскного.

— Среди Мусиных-Пушкиных доводчиков нет!

Эх, Платон Иванович, Платон Иванович, сгубила тебя твоя гордость. Дважды, а то и трижды приезжали трудолюбивые следователи к нему, и каждый раз Андрей Иванович с интересом приглядывался к убранству богатых палат. Нет, ему и не снилась никогда такая-то роскошь, такой вкус и богатство... А затем он испросил дозволения у императрицы и скоро, не глядя на болезнь, арестовал строптивого графа и отвез его в Петропавловскую крепость, в каземат, на солому. К жене и детям опального приставили караул.

Двадцать первого мая, во вторник, «объявлено в Тайной Канцелярии, что ея величество, выслушав доклад о розысках Хрущова и Гладкова, изволила рассуждать, что Волынской в злодейственных своих сочинениях, рассуждениях и злоумышленных делах явно виновен явился, ... то розыскивать его; допросить и (секретаря. — А. Т.) Смирнова против показаний Гладкова и взять Эйхлера в крепость».

Кто был таков тайный секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер? Пожалуй, надо бы и его биографию-характеристику вынести в отдельное «Прибавление», чтобы иметь возможность полнее оценить «дружину» Волынского, к которой пристал наш герой. Итак...

Уроженец Прибалтики, а скорее всего, выходец из курляндских немцев, Иоганн Эйхлер начал свою карьеру в качестве лакея и музыканта-флейтиста у фаворита Петра Второго — молодого князя Ивана Алексеевича Долгорукого, беспутного обер-камергера и майора Преображенского полка. Он сумел приобрести большое влияние на своего безнравственного хозяина. С помощью князя Эйхлер получил служебный чин и дворянство. При падении же Долгоруких он тут же от них отрекся. Однако это все же послужило некоторой помехой в его карьере. Эйхлера затерли. И тогда он переходит к Ягужинскому.

Генерал-прокурор, возвращенный к власти Анной Иоанновной, скоро оценил изворотливость бывшего флейтиста, его аккуратность и ловкость в ведении дел. Счастье вроде бы снова улыбнулось Иоганну, но Ягужинский умирает. И Эйхлер, чтобы не погибнуть с голоду, устремляется в прихожие Левенвольде и Бирона. С помощью протекции фаворита он скоро становится секретарем императрицы и в этой роли попадает в поле зрения Волынского. Последний начинает ему оказывать знаки внимания.

В это время в далеком Березове — месте ссылки сначала Меншикова, а затем Долгоруких, разыгрывается драма, перешедшая в трагедию. Следствие над Иваном Долгоруким не могло не напугать Эйхлера. И он отчаянно ищет себе сильного покровителя. При этом ему приходится играть двойную роль: оказывая напористому кабинет-министру Волынскому тайные услуги, информируя его о делах вокруг императрицы, он не забывает доносить о том же и Остерману. Такое лавирование между борющимися гигантами не могло не окончиться печально. И тогда на допросах выяснилось его двурушничество...

Чем больше писал Кубанец, тем больше разнословий встречалось в его показаниях. В одних доносах он говорил, что по всему мог приметить намерение Волынского быть государем, в других же — что он желал республики... «Премилосердная Государыня, Всероссийская мати! — заключал Кубанец один из последних своих доносов. — Для чего бы мне не донесть, ежели бы он и такое слово, или другое какое, когда сказал? Понеже, что он ни врал, что ни делал, я уже все то донес...»

Четвертого июня Ушаков и Неплюев объявили государыне, что ежели все обвиняемые при приводе в застенок прямо о всем «чистой повинной не принесут», особливо о «главном вопросе», то нужен будет «крепчайший их спрос»...

И теперь уже императрица не долго раздумывала. Она тут же «утвердила определение Тайной Канцелярии, что как Соймонов, Еропкин, Мусин-Пушкин, Эйхлер и Хрущов не показали, когда имянно Волынской свой злой умысел хотел привесть в действо, а Волынской, хотя и объявил, что по злым его делам к злому намерению дорога значит, однако ж прямо о том не открыл: для того их еще пытать и обличать Волынскаго последними показаниями Кубанца и найденными у него копиями с известных пунктов»... Этого она уж никак не могла простить своему бывшему кабинет-министру. Во время обыска найдены были в бумагах Артемия Петровича копии кондиций, которые возил князь Василий Лукич с товарищами в Митаву в 1730 году. Тех самых кондиций, которые она разодрала, принимая самодержавие. Зачем держал их при себе Волынский?..