Согласно «Экстракту Диурнала», в котором Соймонов каждый день отмечал ветры и «приключающиеся случаи», ноября 6‑го дня 1722 года государь император Петр Великий, а также генерал-адмирал граф Апраксин, генерал-майор Дмитриев-Мамонов и тайный советник граф Толстой с несколькими сопровождавшими их лицами посетили гукор. Федору была вручена царская инструкция с печатью. Полковнику Шипову царь сказал:
— Решт возьмешь и, чтобы от персидских войск досады не иметь, укрепишь редутами дороги к оному, какие надо для крепости позиции построишь. Вышлешь заставы. Помни — вся Гилянь за тобою.
Шипов осторожно заметил: не мало ли двух-то батальонов для защищения целой провинции Гилянской? Петр усмехнулся:
— Стенька Разин с пятьюстами казаками не боялся, а у тебя два батальона регулярного войска... А ты, — обратился он к Соймонову, — коли нельзя на малое расстояние к берегу подойти, стань на якорь в устье реки. Шлюпки, лодки спусти, пущай на веслах вверх подымутся. А тама посуху и к Решту подадутся. Вить пехота... Сам же нимало не жди. Иди на север, в устье Куры-реки. Тамо быть городу, для всего восточного купечества сборному месту... Ну да все-то ты из инструкции, чаю, уж знаешь. А коли так, то с богом!
Пожелав счастливого плавания, государь с генералитетом отбыл на берег, а корабли экспедиции еще неделю штилевали в гавани. Лишь 14 ноября, «получа ветр от нордвеста», эскадра подняла якоря.
7
Осенние погоды на Каспии оставляют желать много лучшего. Ветры переменчивы, часты шторма. Сказалась на походе и поспешность приготовлений. Как ни старался Федор, за всем своим глазом не доглядишь. Лопались паруса из прелой парусины под порывами осеннего ветра, не выдерживала оснастка. Конопатчики с ног сбивались. Изготовленные наспех из сырого дерева корпуса текли не переставая... Скоро два корабля отстали. Но остальные дошли более или менее благополучно к устью «проливы Занзилинской» и на четвертый день декабря в ту проливу втянулись... Началась выгрузка солдат, амуниции и припасов. Со всех судов, несмотря на сильное волнение, их свозили на лодках. Сам Федор, промерив дно, велел кораблям втянуться в устье речки Перебазарной у города Энзели, являвшегося приморской гаванью Решта.
Полковник Шипов без труда вошел в Решт. Там он неожиданно встретил посла свергнутого шаха Хусейна с аккредитивами к российскому императору. Посол выехал еще до падения режима Хусейна и теперь находился в недоумении — ехать ему дальше или нет?
Шипов подумал, что даже недействительные шахские грамоты, в которых за помощь против мятежников «царь царей» готов был уступить персидские провинции по южному берегу Каспийского моря, могут весьма пригодиться в политике. И 10 августа 1723 года посол свергнутого владетеля прибыл в Санкт-Петербург, а 12 сентября, уже от имени наследника Хусейна, он заключил с русским правительством трактат «Об уступке в вечное Российской Империи владение лежащих по Каспийскому морю провинций Гиляни, Мазандерана, Астрабата и городов Дербента и Баку со всеми принадлежащими к ним землями, за сделанное от России шаху против бунтовщиков вспоможение».
«Вечного владения», как известно, хватило лишь на десять лет до Рештского договора 1732 года и Ганджинского трактата 1735 года. Но здесь мы забегаем вперед...
Пока солдаты копали ретраншемент и обустраивались, Федор на своем гукоре с двумя лейтенантами обследовал протоку Куры-реки. Устье ее оказалось мелким. Да и дальше вверх берега шли низкие, топкие, поросшие камышом. Лесу никакого, лишь кое-где средь камыша — ивняк. Верст пятнадцать прошли на веслах. Сняли берега на карту, определили астрономические пункты, но удобного места для будущей гавани и города не нашли. И в марте, «оставив гукор и эверс с морскими служителями» в Гиляни, с девятью другими судами Соймонов ушел в Астрахань. Два отставших корабля все же добрались до Решта и теперь следовали обратным путем вместе со всеми. Прибыли на астраханский рейд в конце апреля, после Пасхи.
Государя уже не было. В городе всеми гражданскими делами распоряжался губернатор Волынский, всеми военными — генерал-майор Матюшкин. Говорили, что Волынский лютует. Из Сената прибыл к нему указ не вступаться губернатору в духовные дела. Указ явился ответом на жалобу епископа астраханского Иоакима. Тот писал в Петербург, что еще в 1718 году приехал-де в город чрез Персию римской веры патер Антоний, который два года спустя построил без его, епископа, ведома прямо перед православною церковью свою кирху с главою и крестом. Призванный же к нему, епископу, для допроса, отвечал, что кирху возвел по указу губернатора... А в прошедшем году и лютеранский пастор Яган Скилис построил свою церковь подле православного храма и поставил на оной четвероконечный крест. Да мало того, в той же кирхе своею волею от живого мужа обвенчал жену православной веры с драгуном-лютеранином... Отец Иоаким жалобился, что сделать им в Астрахани ничего нельзя из страха пред губернатором Волынским, который запретил духовного приказа судье, под страхом казни, делать что-либо без его повеления.
В принципе Артемию Петровичу наплевать было на сенатский указ. При желании он мог бы и епископа скрутить в бараний рог. Но высокоразвитое чутье, интуиция придворного подсказывали ему, что за указом стоит недовольство царя. А это всегда оказывалось чревато штрафом или потерей должности, а то и опалою. Артемий Петрович с сожалением вспоминал дубинку Петра — наилегчайший из штрафов...
Впрочем, градские дела доходили до Федора Соймонова более в разговорах, в шутках офицеров, у которых были в Астрахани семьи или знакомые среди чиновиков.
Всю весну и начало лета 1723 года заняли приготовления к продолжению кампании. Михаил Афанасьевич Матюшкин, назначенный главнокомандующим всеми войсками и получивший по этому случаю чин генерал-лейтенанта, разделил каспийскую флотилию на три части, поручив командование трем капитан-поручикам — Федору Соймонову, Василью Урусову и Петру Пушкину. Затем назначил командовать сухопутными войсками генерал-майора Трубецкого и бригадира Борятинского, а артиллерию отдал майору Герберту.
8
В Астрахани ничего не знали о той напряженной дипломатической борьбе, которая шла в Константинополе. Русский резидент Иван Неплюев изворачивался как мог в столице воинственно настроенной Порты, стараясь не допустить интервенции. Однако турки, воспользовавшись ситуацией, ввели свои войска в Персию и заняли территории на северо-западе и в центральных областях. Переводчик Порты заявил Неплюеву, что отныне со всеми претензиями по персидским вопросам русскому царю следует обращаться к Дивану в Константинополе. А поскольку Персия находится в подданстве Порты, русский государь должен немедля вывести все свои войска из захваченных областей. В противном случае Великая Порта вынуждена будет вступить с ним за персидские обиды в войну...
Речи были странные, и следовало прежде всего вызнать, откуда дует сей ветер. Ларчик открывался просто: тот же переводчик за небольшой бакшиш сообщил Неплюеву, что это английский посол подал в Диван меморандум на турецком языке, в котором говорилось о подготовке России к войне с Портою. Еще там стояло, что Порте того бояться не следует, поскольку русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей, все они ему злодеи, и что посему воевать с Россией ныне легко.
В последнем у Порты уверенности не было. Все остальное тоже обстояло не совсем так: мятежник Мир-Махмуд и не помышлял признавать свою зависимость от турецкого султана. И Персия отнюдь не находилась в подданстве Порты. Наоборот, по всей стране росли антитурецкие настроения, развертывалось широкое народное движение против захватчиков. Да и Стамбульский Диван не желал войны с Россией, а судьба персидского шаха была ему глубоко безразлична. Порта зарилась на Грузию, опасаясь, как бы та не перешла в руки России и не перекрыла Порте пути к закавказским магометанским областям. Так что турки пугали на всякий случай, надеясь угрозами убрать русские войска из Закавказья и из закаспийских земель. Но после Полтавы Петра испугать было трудно. Он распорядился, чтобы сделаны были все приготовления на случай войны с Портой, назначил князя Михаила Михайловича Голицына главнокомандующим украинской армией, а Неплюеву написал весьма знаменательное письмо:
