Однако среди офицеров и даже солдат и матросов широко ходили слухи об ошибках командования. Причем нелепые распоряжения адмирала «многие не за одну его глупость, но и частию и к споможению французам причли, да и в самом деле похоже на то было».

В Петербурге Артемий Петрович, проведав о нерасположении Бирона к Миниху, в разговорах без свидетелей постарался, как мог, очернить своего командира и бывшего благодетеля. Он, конечно, понимал, что Миних — тоже немец и что «ворон ворону глаз не выклюет», а потому вел себя осторожно, и кое в чем преуспел.

Соймонов перешел тогда на шестидесятипушечный линейный корабль «Святая Наталия» и по просьбе флагмана исполнял на нем временно должность капитана, мотаясь по серым неприветливым волнам Балтики в свободном каперстве. А Артемия Петровича к концу года произвели в генерал-лейтенанты и он стал генерал-адъютантом императрицы. Одновременно он получил в подарок землю на берегу реки Мойки в Петербурге для постройки собственного дома.

Вернувшись к сундуку с казной, обер-штер-кригс-комиссар написал обстоятельный отчет в Адмиралтейств-коллегию. Подал начальнику — адмиралу Головину и в нем разобрал и разъяснил все случаи неправильных действий морского командования и адмирала Гордона в особенности. Но граф Николай Федорович Головин сам много лет провел в Англии, где сначала учился, а потом служил волонтером в английском флоте. И он положил отчет не в меру ретивого обер-штер-кригс-комиссара под сукно. «Адмирал Головин сам был аглинскаго духу и адмиралу Томасу Гордону искренний друг». Это из дневника соймоновского. Фраза написана еще в те времена, когда президент Адмиралтейств-коллегии был к своему обер-штер-кригс-комиссару «склонен и милостив».

В конце 1734 года Федор Иванович — снова в Кронштадте, возглавляет «следствие растерянного мундира». И поскольку дело это оказалось долгим, к нему туда приезжают жена и дети. Весь 1735 год прошел в непрерывной интендантской работе. Постепенно Соймонов становится заметной фигурой в Адмиралтейств-коллегии. Но еще быстрее растет Артемий Петрович.

В 1736 году указ: «Февраля 10‑го, с изложением указа за подписанием кабинет-министров, о назначении обер-штер-кригс-комисара Федора Соймонова быть при действительном тайном советнике бароне Шафирове у рассмотрения и окончания порученных Шафирову дел».

Далее шла речь о судьях Сибирского приказу, о бывшем иркутском вице-губернаторе Жолобове, бригадире Сухареве и прочем.

Артемий Петрович метил на должность обер-шталмейстера, оставшуюся вакантной после смерти графа Карла Левенвольде. Но императрица предпочла князя Александра Куракина. Волынский понимает, что ему одному желаемого положения не добиться. Нужна «партия». И он начинает присматриваться к окружающим. Честный «трудяга» обер-штер-кригс-комиссар, хорошо памятный ему по делу мичмана Мещерского в Астрахани, не мог ускользнуть от его внимания. И он дает понять Соймонову, что благоволит к нему и что скоро тот это почувствует...

И вот — запись в журнале Адмиралтейской коллегии: «7 марта (№ 937). Слушав из Кабинета Ея И. В. сообщение, в котором объявлен именной Ея И. В. указ, чтоб для некотораго нужнейшаго дела обер-штер-кригс-комисару Соймонову в иностранной коллегии явиться, чего ради по силе оного Ея И. В. указа велеть ему, Соймонову, во оной коллегии иностранных дел явиться немедля, и на оный указ в кабинет Ея И. В. взнесть доношение с таким представлением, что в экспедиции морского комисариата за отбытием в Тавров отправленнаго генерал-кригс-комисара князя Голицына имел управление помянутый обер-штер-кригс-комисар Соймонов, а ныне и он, Соймонов, от коллегии иностранных дел для нужнаго дела по именному Ея И. В. указу отправляется, чего ради всеподданнейше Ея И. В. просить, за отбытием оных генерал-кригс-комисара и обер-штер-кригс-комисара во оной экспедиции морского комисариата к управлению дел употребить повелено будет...»

Большое это было событие в жизни Федора Ивановича. Но что за «нужнейшее дело», ради которого обер-штер-кригс-комиссара Адмиралтейской коллегии, исполняющего к тому же обязанности генерал-кригс-комиссара, отправляют в Коллегию иностранных дел?.. В 1735 году участились набеги крымских татар на Украину. Оттоманская Порта, пользуясь слабостью распадающейся Персии, захватывала новые территории, оккупировала Кавказ, укрепляясь на северном побережье Черного моря, чтобы не допустить туда выход России. В этой политике Порте во всем помогали крымские татары. Хан Каплан-Гирей, собрав большое войско, двинулся на Кавказ. Нужно было во что бы то ни стало обеспечить безопасность южных областей от татарских разорительных набегов. В 1736 году в Петербурге был намечен стратегический план войны с Портой: захватить Азов и одновременно главными силами вторгнуться в Крым, разгромить татар и тем положить конец их набегам. Обстановка для такой акции в общем была благоприятная. На польском престоле утвердился король Август Третий, которого поддерживала Россия, вместо Станислава Лещинского — ставленника Франции. С Австрией уже десять лет как был заключен военный союз. Путем отказа от завоеваний Петра Великого, на юге Каспия удалось заключить мир с Персией, которая воевала с турками...

В армии генерала Ласси было двадцать восемь тысяч человек. Они осадили и 19 июня с помощью Донской военной флотилии адмирала Бределя овладели Азовом. Шестидесятидвухтысячная Днепровская армия Миниха — главные русские силы — двинулась в Крым. Надо было привлечь калмыков на помощь, направить их на усиление армии. Но кого послать на переговоры с хитрым, старым и двуличным ханом Дундук Омбе?.. Вот для этой-то тайной цели и был вызван Соймонов. Миссия предстояла непростая, но весьма почетная. Как понял Федор Иванович из слов обер-егермейстера, его кандидатуру подсказал Волынский. А что в том особенного? Обер-штер-кригс-комиссар много лет провел на Каспийском море. Общался с народами, населяющими те края, предостаточно...

Короче говоря, в том же месяце марте, захватив с собой Семена и получив от казны переводчика и адъютанта, Соймонов через Москву, Тулу, Елец и Воронеж двинулся в путь. На Дону его ждал отряд казаков с казачьим старшиной Демидом Ефремовым. По Дону, а потом по Волге спустился наш посол в знакомые края. Улусы хана Дундук Омбе кочевали между Царицыном и Астраханью, а также на Кубани. Захватив с собою двух проводников-калмыков, отряд Соймонова двинулся на поиски кочевий.

Федор Иванович и здесь, в дальнем и ответственном походе с важной дипломатической миссией, остался верен себе. По всей дороге степной он неустанно старался определиться на каждой стоянке и наносил на план местность, по которой ехал. Много расспрашивал проводников и встречных калмыков. И когда замаячили в степном мареве кибитки ханского улуса, Соймонов уже неплохо ориентировался на незнакомой местности. Знал многие расстояния, расположение колодцев, речек. Переговоры оказались нелегкими, но, надо сказать, Федор Иванович проявил не только такт, но и хитрость и известную изворотливость в сочетании с твердостью позиции, и в результате хан согласился послать десять тысяч киргизских всадников против кубанцев, поддерживавших турок.

Воротился он в Петербург в июне и сразу же поехал в Петергоф, где изволила отдыхать от зимних трудов праведных императрица. Удостоился аудиенции в Кабинете и при всех членах оного и в присутствии господина обер-камергера и кавалера графа Римской империи Бирона поднес ея величеству «карту всей той степи с означением реки Кубани и при ней знатных мест, которую сочинил, будучи у хана, по словесным известиям от калмыцкого народа, которая как тогда пред государынею, так и потом к похвале к трудам моим не малою пользою была». Именно так напишет он позже в своих записках.

Вспоминая события прошедших лет, Федор поймал себя на том, что старательно обходит январь следующего года, когда заботами того же обер-егермейстера Волынского попал в число членов Генерального собрания для суда над князем Дмитрием Михайловичем Голицыным. И не то чтобы Соймонов сочувствовал взглядам старого князя или был на его стороне в олигархических стремлениях 1730 года. Мы ведь помним, что Федор Иванович тогда болел и, не думавши, подписал один из «проэктов» шляхетства, привезенный к нему на дом. Хотя история преследований бывших «верховников» не вызывала в нем чисто человеческого сочувствия, но... до поры, до времени он относился к ней, как и полагалось служивому дворянину, сегодня бы мы сказали — лояльно: «Дело, мол, это царское, а я — человек служивый, маленький, мои заботы — сторона».