Когда это сказано? Неужто два с половиною века назад, а не вчера, не сегодня?.. Между тем первая запись — это указ о хранении прав гражданских от 17 апреля 1722 года, вторая — из указа о поступках в судебных местах, от января 1724-го, а третья выписка, повествующая о важности и нерушимости государственных уставов, тоже от 22 января 1724 года...

Впрочем, я, кажется, опережаю события. На столе приказной избы зерцала нет и быть не может, оно появится позже. Пока же здесь власть подьячих. От них все зависит. Страшное это дело — власть мелкого чиновника. Когда лишь он волен: дать или не дать. Со стороны может показаться — только и всего. Но уж тут-то он покуражится, тут-то он свое и возьмет.

До описываемого времени русские за границу езживали обычно скопом. Толпою там и держались. Ездили неохотно, поневоле. При царе Петре стал такой порядок понемногу нарушаться. Больше появилось одиночных путешествователей. Им-то, в основном, и надобились «свидетельствованные грамоты», сиречь «пашпорты», для удостоверения личностей, ежели кто, как писал князь Львов, «за болезнею или за каким иным препятием... отлучится от всех». Таковой-то документ, да еще подорожную из ямского приказа, да прогонные из Большого прихода и надлежало напоследок выправить Федору. Оттого он и мыкался по повытьям, питая крапивное семя приказных чинов от малостей своих... Не помнил, поди, горемычный, как и выбрался-то из приказной избы на вольный воздух. Кем ты ни будь, приказные, ровно псы на сохатого, скопом налетают и с ходу рвут... Пощупал себя гардемарин: от сберегаемых денег за пазухою — один плат. Правда, там и грамота с распискою. Господи, прости и помилуй, неужто все?.. Он отошел к паперти ближайшей церквухи, вытащил свернутые в трубку тугие листы, развернул и стал читать...

Надо здесь признаться, что я тоже очнулся лишь на улице и еще долгое время стоял без шапки на морозе, не в силах прогнать наваждение. Мнилось, что все слышится скрип подьяческих перьев, их смешки да окрики. Видятся косые алчные взгляды и цепкие пальцы... Я помотал головой и виновато отпустил узенькую ладошку своей спутницы. В тумане морока я так крепко сжимал ее, что пальцы побелели.

— Простите.

Она понимающе улыбнулась и промолчала.

После посещения Коломенского началась долгая эпопея добывания из Архива фотокопии злополучного соймоновского паспорта. Почти год длилась переписка, прежде чем пришла из Москвы бандероль с жесткими листами фотографий. Черный двуглавый орел в правом углу и текст полууставного письма, начинающийся лихим многократным росчерком. Подьячий явно только что очинил новое перо и еще не расписал его, а документ предстояло писать важный. И началась сладкая, хотя и нелегкая работа — чтение писарского почерка начала XVIII века. Это, я вам доложу, тот еще кроссворд... Но в конце концов я разобрал все, даже каракули и расписку самого Соймонова.

Естественно, что, затратив столько трудов на расшифровку текста соймоновского паспорта, я не могу удержаться, чтобы не привести его для любознательного читателя, лишь чуть-чуть осовременив орфографию.

Споспешествующею милостию мы пресветлейший и державнейший великий Государь и великий князь Петр Алексеевич всея великия и малыя новыя России самодержец московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский. Государь псковский и великий князь смоленский, тверской, югорский, пермский, вятицкий, болгарский и иных. Государь и великий князь новгорода низовския земли, черниговский, резанский, ростовский, ярославский, белозерский, удорский, обдорский, кондинский и всея северныя страны повелитель, и государь иверския земли, карталинских и грузинских царей. И кабардинския земли черкаских и горских князей и иных многих государств и земель восточных, и западных, и северных отчич и дедич и наследник, и государь и обладатель, пресветлейшим и державнейшим великим Государям Цесарскому величеству римскому и королевским величествам любительнейшим братиям и друзьям нашим здравия и благопоспешных поведений непрестаннаго и всегдашняго приращения, такожде всем вообще и коемуждо особно, светлейшим Электорам, и иным принцыпам духовным и мирским. И высокомочным Господам статам, Генерал соединенных нидерляндов, и их Генералам, Губернаторам, комендантам, а на море адмиралам и вице адмиралам и протчим начальным и иным, которые сею нашею Грамотою употреблены будут, какова ни есть состояния, степени, уряду, чина, достоинства, или преимущества суть Благоволение, и всякое благо объявляем.

По нашему указу отпущен во европские христианские Государства для обучения всяких наук дворянин наш Федор Соймонов, и как он в которое Государство или княжество приедет, и пресветлейшим и державнейшим великим Государям, цесарскому величеству римскому, и королевским величествам любительнейшим Братиям и друзьям нашим, такожде всем вообще, и коемуждо особно, светлейшим Электорам, и иным принцыпам духовным и мирским, и высокомочным Господам статам, и всем вышеименованным какова ни есть состояния, степени, уряду, чина, достоинства или преимущества повелеть ево, Федора, со всею при нем будучею рухлядью, и вещами которые с собою имети будет, сухим путем и морем пропущать везде без задержания. И жить ему, где случай покажет, безопасно, и дабы тому вышереченному дворянину нашему как туда едущему, так и назад в Государства наши возвращающемуся, в пути его ни от кого препятствия и озлобления не было, а наипаче, где нужда какая приключитца, учинено было в требовании его всякое вспоможение и повольность, и благоприятствование; а у нас в Государствах наших взаимно вашим приключившимся нашим благоволением и милостию потомуж воздано будет. А для безопасного проезду дана ему сия наша свидетельствованная Грамота.

Писан Государствия нашего во дворе, в царствующем велицем граде Москве лета от рождества Христова 1711 месяца октября 6‑го дня, Государствования нашего 31 Году».

Под этим основным текстом добавлены еще три строки уже соймоновским почерком, так сказать, расписка: «К сему списку Федор Соймонов руку приложил апол ... Пашпорт к сея взял».

Вздохнул небось с облегчением сын дворянский, получив бумагу, а кабы знал, на что едет, то вздохнул бы и вдругорядь.

Но вот все бумаги выправлены. Деньги получены, завязаны в узел и спрятаны глубоко, где все время чуются... Каждому гардемарину, отъезжающему за моря на практику, на подъем и на прокормление за морем полагалось по сто пятнадцать рублев. Федор таких-то денег отроду не видывал. Казались они состоянием. Распростившись с немногочисленными близкими и родными, сложил Соймонов небогатую рухлядь свою в сундучок и ...сперва до Санкт-Петербурга — морской новостроящейся столицы издревле сухопутного государства русского, а потом и до города Архангельского — главного торгового порта. Там, несмотря на позднее время, подвернулось скоро купеческое судно в Амстердам. На него и определился наш гардемарин матросом за харч и за проезд.

Что пережил наш герой, выйдя впервые в жизни в открытое море, — описывать я не буду. Читатель и сам может себе сие хорошо представить. Ну-ко, родившись в середине России и никогда даже на нюх не имея понятия о столь великой воде, и вдруг... Федор Иванович и доднесь улыбался, вспоминая первое плавание из города Архангельского в далекую и страшную Голландию. Страшную — потому как незнаемую. Это ныне мы с вами понимаем, что везде живут люди, и, в общем, живут примерно одними интересами. Ну, где-то харч получше, обмундировки на зиму теплой кому-то запасать не обязательно, или другие отличия. Но в целом... А тогда?.. Да это было как переселение в иной мир! И чистилищем его оказывалось море...