Странно, очень странно. Все это говорит о существовании каких-то подводных течений в Адмиралтейской коллегии, а может быть, и выше, намекает на борьбу каких-то противоположных сил, или, как тогда говаривали, «разных партий»... И все это нужно поднять из небытия, восстановить и связать одно с другим... А пока, февраля 14‑го дня 1740 году, мы застали Федора Ивановича за кабинетом в холодной зале, где он, кривя губы в усмешке, выводит свою подпись под составляемым документом.

Что же за нужда подняла господина вице-адмирала и вице-президента в такую рань из теплой постели, что за дела заставили уединиться в выстывшем за ночь покое?.. Бумаги, конечно, бумаги, вон их сколько накопилось на крышке кабинета. Листы самого разного формата, разложенные по какому-то одному ему ведомому порядку, кучами лежат перед ним. И все исписаны разнообразнейшими писарскими почерками. Многие смяты, с пометами на полях. Знать, не коротким путем доходили они до вице-президентского ока... А что, если попробовать взглянуть на текст, который, видать, не без труда рождается под его пером при свете наступающего утра и колеблющегося, уже вовсе ненужного пламени свечи? Правда, почерк Соймонова с раздельно написанными нечеткими буквами читать, пожалуй, посложнее, чем писарский, но попробуем проявить настойчивость. Итак, сначала — заголовок: «Указ нашему капитану от флота Шпанберху...» Э‑э, да это не что иное, как проект императорского указа — «нашему капитану...». А теперь — фамилия Шпанберх, — это, по-видимому, Шпанберг Мартын Петрович, один из помощников начальника Второй Камчатской экспедиции капитан-командора Витуса Иоаннеса Беринга. Впрочем, сам он себя велел называть Иваном Ивановичем. О великих заслугах знаменитого мореплавателя мы все наслышаны с детства: между Азией и Северной Америкой есть море Беринга; пролив, соединяющий Северный Ледовитый океан с Тихим, носит его имя. Милях в полутораста к востоку от берега Камчатского залива расположены в океане Командорские острова, открытые капитан-командором, и среди них — остров Беринга, ставший ему могилой. Нет, нет, о героической эпопее славного первопроходца мы знаем многое. А вот имя Шпанберга известно значительно меньше. Кто он?..

Еще в конце прошлого и в начале нынешнего века имя Шпанберга носил некий мыс в Приморской области на восточном берегу Анадырского залива. Однако ныне под натиском все сметающей страсти к революционным переименованиям он наверняка переименован...

«...Когда прибыл Шпанберг в Россию — неизвестно, — пишет Б. Г. Островский в своей книге «Беринг», изданной в Ленинграде в 1939 году, — но в 1720 году мы застаем его уже в чине лейтенанта. Самоотверженный, решительный и опытный мореплаватель, Шпанберг являлся одним из самых деятельных сотрудников Беринга, по справедливости ценимых им...»

Во Второй Камчатской экспедиции он вместе с капитаном третьего ранга Алексеем Ильичом Чириковым назначен помощником Беринга и одновременно командиром отряда, предназначенного открыть путь к Японии и описать Морские (Курильские) острова и устье реки Амура. Что ж, это одна из частных, хотя, несомненно, и очень важных задач. Так почему же именной указ императрицы вице-президент Адмиралтейской коллегии готовит на его имя, а не на имя Беринга? Что там может быть?

Читатель, конечно, догадался, что таким образом я подвожу его к мысли о необходимости знакомства с документом... Начинаем читать:

«Получен ныне здесь Ваш репорт в адмиралтейскую коллегию, писанной из Якуцка от 19‑го ноября минувшаго 739‑го году, ис котораго Мы со Всемилостивейшим Нашим удовольством уведомились, какие Вы в 738‑м и 739‑м году вояжи морем к японской стороне имели, и особливо зело приятно Нам из онаго репорту видеть было, каким образом Вы во втором вояже не токмо многия острова японския видели, но и к самим берегам японской земли приближались и тамошней народ и их суды видеть и с ними к ласковому обхождению початок учинить случай получили и благополучно оттуда возвратились. Из чего признаем Мы милостиво Вашу к Нам ревностную службу и к ползе интересов Наших прилежное радение и тщание, и можете быть благонадежны, что те Ваши труды и старания в произведении в той стороне Наших намерений без щедраго Нашего награждения оставлены не будут...»

Тут рука вице-адмирала задерживается. Он откладывает перо в сторону и начинает перебирать бумаги, лежащие слева от него. Их меньше, чем в других кучах. Федор Иванович поднимает верхние листы. Это сообщение Беринга о возвращении в Охотск 22 августа 1739 года бота «Святой Гавриил» и шлюпа «Большерецк», ходивших в составе четырех судов отряда Шпанберга к берегам Японии. Первый — под командой лейтенанта Вилима Вальтона, второй — квартирмейстера и боцманмата Василья Эрта. Оба в разное время отстали в тумане от флагмана, а потом, на обратном пути, встретились.

Три дня спустя поручик Вальтон, как старший по чину, подал капитан-командору свой рапорт о путешествии в Японию. А ровно через неделю в устье реки Охоты вошла бригантина Шпанберга... Сойдя на берег, Мартын Петрович был весьма недоволен тем, что не первым докладывает об удачном вояже. Он потребовал объяснений от подчиненного ему поручика. И тот уже 1 сентября подал ему пространный рапорт о своем плавании, в конце которого приписал:

«...А Вашего высокоблагородия, за неприбытием в Охоцк, видить не получил и репортовать о следствии вояжа нашего некому, того ради репортовал его высокоблагородию господину капитану-командору Берингу, а ныне Вашему высокоблагородию о следствии нашего вояжу при сем предлагаю».

Вальтон лукавил. Вот он — его рапорт. Федор Иванович вытащил из вороха бумаг толстый лист, чтобы еще раз пробежать его глазами. Подал его Вальтон, конечно, из своих видов. Из похода-то он вернулся первым... Позже в экстракте о Камчатской экспедиции, составленном для императрицы Елисаветы Петровны, сказано будет без обиняков: «...капитан Шпанберх на онаго порутчика Вальтона жалобу приносил якобы он от него с умыслу отстал и для своих интересов, возвращаяся назад, заезжал на Камчатку...» Все это были результаты внутренних интриг, конфидентства. Беринг тоже поступил негоже, поторопившись до прихода Шпанберга отослать в Петербург рапорт Вальтона и те пустяки, что он привез в доказательство своего пребывания на японском берегу. Что было после этого делать самому Мартыну Петровичу? Недовольный малой оценкой своего успеха, он отправляет вдогонку посланцу Беринга двух своих солдат с собственным доношением, а потом решает ехать и сам. Слава Богу, здравый смысл победил, и в Якутске он, по некоторому рассуждению, останавливается. Пишет и отправляет еще одно обстоятельнейшее доношение и прилагает к нему шканечный журнал с картой похода, а также «японским судам рисунки и некоторые японские вещи — два золотых японских червонца да выбойки два конца...»

В начале года гонцы прибыли в столицу почти одновременно. И восьмого генваря на заседании Адмиралтейской коллегии среди прочих вопросов одиннадцатым пунктом (по коллежскому журналу — 92 выписка) : «Слушаны полученные с нарочно присланными солдатами из Охотска от капитан-командора Беринга доношения и рапорты и при том полученные им же Берингом от отправленного от Камчатки к японским берегам капитана Шпанберха и лейтенанта Вальтона рапорты же и с рапортов копии, каким образом вояж их был; при том же присланы и некоторыя в ящике раковины, и деревья и цветы, и что капитан Шпанберх с подлежащими о том вояже журналами и картами отправляется в Петербург».

Соймонов хорошо помнил это длинное, казавшееся бесконечным, сидение в коллегии. Решения по слушанному в тот день так и не вынесли за недостатком времени. А потом... потом, как мы видим, бумаги эти оказались в руках у вице-президента, хотя в решении экспедиционных дел живейшее участие принимал обычно сам господин президент Адмиралтейской коллегии адмирал и кавалер граф Николай Федорович Головин, стоявший у истока организации сей грандиозной экспедиции. Он весьма ревниво и внимательно следил за ее ходом через своих креатур. Среди оных был и капитан Чириков, и сам капитан-командор. Граф Головин лично докладывал обо всем господину кабинет-министру графу Остерману Андрею Ивановичу, чем весьма гневал другого кабинет-министра господина Волынского Артемия Петровича. Вражда между вельможами была давняя, и о ее причинах у нас еще будет время поговорить.