В коридоре коллегии Федор нос к носу столкнулся с советником от флота капитаном Шереметевым, совсем недавно назначенным командиром над галерной верфью.

— Чего не весел, лейтенант? Али плут Засецкой и тебя обсчитал на выдаче? Не горюй — деньгами все одно души не выкупишь...

О скупости адмиралтейского казначея полковника Петра Ивановича Засецкого ходили по флоту самые невероятные рассказы. Но анекдоты хороши, когда они до других касаемы. Все же Соймонов усмехнулся.

— Правда твоя, Иван Петрович, деньги-то слина, да без оных — схима... — Давнее знакомство, родство и дружеское расположение Шереметева позволяли Федору вольное обращение. — Ну да ладно, без оных и правда сон крепче.

— Ты ноне куда наладился?

— Приписан к конвою его царского величества. А пока велено на Котлин-остров за пополнением иттить. Ноне думаю и в путь.

— Погодь-ко, Федор Иванович. Есть у меня к тебе дело. Надобно по царскому указу в Выборг генерал-адъютанта господина Ягужинского доставить. Котлин — полпути. Погода на море свежая, а у меня ни единой галеры на ходу. Все Сиверс подобрал. Не возьмешься ль?..

— Воля ваша, господин капитан. А нам, ежели указ будет...

— Ну и гожо́. Ты меня обожди...

Шереметев оставил Федора у окна и пошел по коридору к залу заседаний, рядом с которым находился кабинет президента коллегии. Через какое-то время он вернулся и вручил Соймонову заранее составленную бумагу с размашистой подписью генерал-адмирала Апраксина.

— На-ко вот, и в путь добрый. Я уже велел послать рассыльщика к господину Ягужинскому. Пущай прямо к тебе на корабль жалует.

По возвращении из Астрахани Федор получил под команду трехмачтовый грузовой флейт о двенадцати пушках, поименованный «Святым Антонием». Судно было постройки давнишней, лет уже десяти. Футах в шести от кормы над ватерлинией — заделанная и засмоленная пробоина от шведского ядра...

Ягужинский приехал часу в третьем пополудни, когда судно уже было готово к отходу. Трое денщиков втащили за ним на палубу большой окованный ящик с крышкой на навесках, наподобие сундука. Пронесли его в каюту. А час спустя, по выходе в море, один из денщиков поднялся на мостик.

— Его высокоблагородие просют к ним пожаловать. Адмиральский час сопроводить.

— Господь с тобою, братец, какой адмиральский час?..

Однако денщик лишь ухмыльнулся и повторил:

— Пожаловать просют...

Федор Иванович передал команду унтер-лейтенанту и спустился вниз. В каюте на столовой доске в беспорядке перемешались штофы, чарки и бутылки темного стекла. Горлышки сих посудин торчали и в раскрытом ящике, оказавшемся погребцом. «Батюшки-светы, — подумал про себя Соймонов, — винища-то сколь...» Павел Иванович был шумен.

— А, лейтенант! — закричал он, раскрывая объятия. — Комм цу мир, душа моя, и выпьем за здоровье господина вице-адмирала, его царского величества государя Петра Алексеевича... А что?.. — Он подмигнул, наливая дрожащею рукою чарку из зеленого штофа. — Попробуй-ка откажися. То-то, знаю я вас, морских...

Федор ломаться не стал. Чарку принял, поклонился. Ягужинский компанию составил. Выпили.

— Вот жизнь, жизнь, — говорил громко Павел Иванович, закусывая огненную «стрелецкую» огурцом. — Два дня токмо, как из Вены, и вот — на́ тебе, снова-здорово...

Его так и распирало желание похвастать перед этим незнакомым молодым морским офицером, которого он наверняка больше никогда не увидит. Силы гуляли в нем, и какая-то обида слышалась в словах, хотя и покрыта была оная удалью и удачей.

— А что, ваше высокоблагородие, выйдет али нет нам замирение со шведом? Правду-от сказывали, будто ее величество Ульрика-Элеонора корону с себя для ради супруга свово, принца Фридриха, сложила?..

— Э!.. — Ягужинский махнул рукой. — Бабьи городы недолго стоят. Не по им государствами править. Чего доброго ее правление дало? — Он стал загибать пальцы, перечисляя: — Граф Горн, муж зело в политике искушенный, свой пост покинул... Президенты канцелярий сменяются, как... как... — Павел Иванович не нашел подходящего сравнения и снова махнул рукою.

Федор решил показать, что и он не чужд знаний, бытующих в высших сферах.

— Намедни господин генерал-адъютант Румянцов Александр Иванович сказывал, дескать, после преславной Гренгамской виктории шведы по-иному петь стали...

Ягужинский вскинул голову.

— А ты сам-то был ли в деле?

Соймонов честно помотал головой. И это вроде бы успокоило Павла Ивановича.

— Вот и я не был. У цесаря медиациями занимался. Коварные цесарцы-то в дружбе утвердиться тщатся, дескать, чрез то и остальных многих в респекте содержать можно и гордость каких иных укротить. А то, аглинских шепотов наслушавши, назад, как строптивые кони, подаются... Аглинский посланник пужает министров, дескать, русские войска вот-вот в шведской Померании высадятся, а тама и до границ империи цесаря рукою подать, зане его царское величество с Испанией сношения возобновил. Один ихний министр сказывал мне за тайну, что-де у них считается — на русскую дружбу надеяться нельзя, поелику есть у них, у русских, значит, всегда какое-никакое свое скрытое намерение... — Он захохотал и налил чарки снова. — Ты как, лейтенант, считаешь, есть оное у нас али нет?..

— Бог дасть, утвердится принц Фридрих на престоле шведском, там и трактат о замирении подпишется. Не зря, чай, государь свово генерал-адъютанта господина Румянцова в Стокгольм посылал...

Федор был доволен, что ввернул имя знакомого ему близкого к царю человека. То был как бы маленький его реванш. Но Ягужинский лишь рассмеялся:

— Эка, Румянцов... Да его государь на то и в Стокгольм посылал, опосля свадьбы, чтоб промеж ево ног не путался... — И, глядя в широко раскрытые глаза лейтенанта, добавил: — Да ты, чай, ничего и не знаешь...

Чтобы не реконструировать дальше диалог двух молодых людей, нечаянно сведенных судьбою в тесной каюте старого флейта, я перескажу лучше его содержание. Оно может показаться интересным для характеристики эпохи. Кроме того, сей разговор, или, вернее сказать, сам факт неразглашения его Федором, вполне мог стать одним из зерен зародившегося доверия Ягужинского к Соймонову. Придет время, и оно даст свои всходы...

Александр Иванович Румянцев, о котором шла речь, происходил из незнатного кинешемского дворянства и взят был Петром в адъютанты исключительно из-за точности и расторопности в выполнении приказов. Встречая со стороны старого московского родового боярства сопротивление, царь стремился окружить себя людьми худородными, бедными и жадными до службы. А чтобы возвести их на более высокие ступени сословной иерархии, он сам сватал им богатых и знатных невест.

Румянцев был одним из довереннейших порученцев царя. В двадцать с небольшим он уже капитан гвардии и в 1717 году с тремя другими офицерами послан на помощь Аврааму Веселовскому, русскому резиденту в Вене, для выполнения весьма деликатной миссии — поисков и захвата сбежавшего царевича Алексея. На первом этапе операция не удалась, и тогда ее возглавил Петр Андреевич Толстой, имея Румянцева непосредственным своим помощником. За удачное завершение «облавы на зверя», как называли участники этих розысков возвращение царевича на родину, Александр Румянцев получил чин гвардии майора. Да только «велика ли честь, коли нечего есть»? Служба в гвардии в столь высоком чине, постоянное пребывание при дворе требовали немалых расходов, а новопожалованный майор богат не был. И он решает поправить дела женитьбой. Скоро, как сообщает Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский, Румянцев сам находит себе невесту с тысячею душ в приданом. Неожиданным препятствием его счастью оказывается царь Петр.

— Я сам буду твоим сватом, — сказал он своему генерал-адъютанту в ответ на просьбу разрешить жениться. — Положись на меня, и я высватаю тебе лучшую...