— Да что же это такое с ним, господи! Семен!..

Тот подбирается к переднему оконцу, откидывает кошму:

— Ты чаво, мать твою...

Далее не слышно, потому что старик вылез головой наружу. Но объясняет он, по-видимому, все толково и по делу, поскольку скользить и рыскать сани перестают и уже не слыхать нахального храпа пристяжной. Камердинер аккуратно застегивает кошму и снова отваливается на сиденье. Под полозьями скрипит, и Соймонов понимает, что кибитка съехала на невский лед. Теперь — пустяк до Адмиралтейства. Там он зайдет в друкарню за книгами, а оттоле во дворец, в Зимний дом государыни императрицы.

В те поры типография Морской академии, куда направлялся наш герой, размещалась в доме казненного еще при Петре Первом Александра Кикина, что стоял на берегу Невы, приблизительно на том месте, где расположился ныне западный подъезд растреллиевского Зимнего дворца. К 1740 году кикинские хоромы обросли клетьми, подклетками и пристройками. Рядом, как грибы поганки, будто сами собою, выросли неистребимые расейские сараюшки для разной рухляди. В доме, кроме печатни, помещалась и словолитня. Работали в типографии человек шестнадцать. В их числе мастеровые люди: наборщики, тередорщики — печатники, батырщики — набойщики красок, грыдоровальщики — граверы...

Десять лет состояла типография в ведении Григория Григорьевича Скорнякова-Писарева, бывшего директором Морской академии. При нем Федор Иванович, едва приступив к своим обязанностям в Сенате, подал в типографию рукописные атлас и лоцию Каспийского моря, составленные еще в Астрахани и завершенные подготовкой к печати в Москве. В 1731 году первое его творение увидело свет. Семь лет спустя вышел в его переработке «Светильник Морской», о котором уже рассказывалось в начале книги. И вот теперь в 1740 году должен быть готов «Экстракт штурманского искусства». По сути — первый русский учебник по штурманскому делу. Когда он успевал за коллежскими делами?

Получив переплетенные книги, Федор Иванович не утерпел, чтобы не открыть, не бросить взгляд на чистый гражданский шрифт, на листы гравюр первой печати. Любил вице-адмирал книги. Давно любил. Глянул краем глаза на Семена, не смеется ли. Но верный слуга глядел с великим уважением на фолианты, написанные барином. Соймонов удовлетворенно улыбнулся.

— Положь сбоку, да заверни в плат, что ли, а тама и далее поедем. Поспешать надобно, а то и места, где коней поставить, во дворе не сыщется.

От типографии велел ехать прямо во дворец. Кибитка поворотила налево и по зимнему тракту, проложенному через Адмиралтейский луг, понеслась к Большой Немецкой, где был въезд во двор ко крыльцу царских палат.

Я уже говорил, что зимою Анна Иоанновна имела обыкновение жительствовать в каменном двухэтажном доме генерал-адмирала графа Федора Матвеевича Апраксина, завещанном им внуку императора царевичу Петру Алексеевичу. Стоял тот дом на месте существующего ныне Зимнего дворца, построенного Растрелли в 1754—1767 годах. Но то время еще впереди и до него много произойдет событий. Кто-то из тех, кто вместе с Соймоновым торопится утром 14 февраля в Зимний государынин дом, доживет и увидит великое чудо зодчества, иным того не доведется. Как уж распорядится судьба, как сложится жизнь...

— Охолони-ко Матюшу, чего разогнался, — недовольно проворчал Федор, чувствуя, как снова заскользили сани из стороны в сторону.

— А пущай гонит, недалече осталось.

— Как это «пущай»? А указ? Сколь уже говорено против тех, кто в санях ездит резво и на других наезжают?.. Ить я читал вам, что за скорую езду лакеев будут бить кошками нещадно, а с господ брать денежный штраф...

Семен, кряхтя, снова полез к переднему оконцу. Соймонов продолжал:

— ...В конце прошедшаго года на самого генерал-фельдмаршала господина Миниха каки-то люди парой наскакали. Самого чуть не зашибли, а адъютанта эдак дышлом-то ударили, что чуть жив остался. И утекли...

Семен хмыкнул. Однако, открыв оконце, велел ехать потише. Скорая зимняя езда по Петербургу была настоящим бедствием. Дикая степная удаль — гордость ямщиков и извозчиков. Вельможи тоже старались щеголять резвостью своих запряжек. Верховые, сопровождавшие сановные возки, скакали впереди, вообще не разбирая дороги, били встречных плетьми, топтали. Так продолжалось, пока не учредили на улицах денные караулы из обывателей. Им разрешили ловить и приводить в полицию тех, кто помчится на бегунках или в санях с дышлами, а также извозчиков, которые гоняют в санях, а не верхом...

У первой рогатки их остановили: «Кто такие и куда, за какой надобностью едете?» Кучер Матюша простуженным басом объявил, что-де его превосходительство господин вице-адмирал Федор Иванович Соймонов во дворец к ее императорскому величеству государыне на праздник жалуют...

Караульные отволокли рогатку в сторону, освободили проезд. После страшных пожаров прошлых лет, несмотря на жестокие казни поджигателям, в столице усилились грабежи. Прав был архиерей Феофан, когда еще в 1730 году после первого указа против воров говорил, что жестокостию наказания воровства вывести нельзя, нужно нравственно воспитывать народ. Однако глас просвещенного пастыря оказался тогда гласом вопиющего в пустыне. Обнищавшие, доведенные до отчаяния, голодные крестьяне продолжали совершать поджоги и разбои. Участились случаи воровства в самой столице. Федор сморщился, вспомнил, как совсем недавно, с неделю назад, неизвестные напали на часового в Петербургской крепости. Убили его и унесли сундук с деньгами. В Сенате по этому поводу готовился новый указ. А что указ, разве бумагой народ накормишь и воровство остановишь?..

Но вот и подворье государынино. У сараев разложены костры для согрева дворни, прибывшей с господами. Да только те более поглядывали на двери вольного дома — «ренскова погреба», который по откупу содержал немец Густав-виноторговец. Время от времени мужики по двое, по трое скрывались там, а после выходили оживленные, распространяя вокруг себя соблазнительные ароматы сладких настоек, аниса и тмина.

Семен прикрыл глаза и повел носом по ветру. Морщины порубленного его лица как-то разгладились...

— Но, но, ты тово... — предупредил Соймонов, — не больно. Ноне еще к Артемию Петровичу в вечор ехать. Там тоже не без Бахуса небось будет...

— Что ты, что ты, батюшко, Федор Иванович, — зачастил старик, — нешто я себя не соблюду? Рази ж мы не понимаем?..

— И за Матюшкой гляди. Боле упреждать не стану. — Федор порылся в кошельке и протянул Семену несколько медных монет. — На-ко вот...

Камердинер принял деньги просто, с достоинством поблагодарил. Матюша тем временем уже заворачивал во двор, где тесно, впритык друг к другу, стояли сани и кибитки, кареты, поставленные на полозья.

— Ну, глядите... — Забрав с собою книги, вице-президент Адмиралтейств-коллегии и вице-адмирал Федор Иванович Соймонов вылез на вольный воздух и пошел к высокому крыльцу с двухскатной крышей и лестницей, что вела в сени дворца.

Когда он здесь был?.. На масленой, всего неделю назад, с супругой Дарьей Ивановной приезжал глядеть на дивных поезжан дурацкой свадьбы. Поди, весь Петербург сбежался на берег невский чудом надивоваться. Вот уж воистину расстарался патрон, Артемий Петрович. Всех своих конфидентов в дело запряг. Федор Бога молил за милость, что оказался в Кронштадте по кригс-комиссарским делам. А то бы хватило забот и ему. Со всех концов империи выписал Волынский грозными указами сто пятьдесят разноплеменных пар, наказав, чтобы были обряжены в народные костюмы и снабжены чем надобно. Получилась подлинная выставка, прославлявшая всемогущество русской императрицы, повелевающей сонмом племен и народов. Но и того показалось мало. Ежели остяки в расшитых бисером парках ехали на узких санках, запряженных оленями, а камчадалы на собаках; ежели малороссиян в белых свитках влекли медлительные волы, то новгородцев, по указу Артемия Петровича, должна была везти пара козлов, чухон — ослы, а татарина с бритой головою и в стеганом халате и татарку его посадили на свиней... Сие надругательство должно было показать, что по воле ея величества могут быть преодолены и натура, и обычаи басурманские...