— Завещание подложно! Чего об том толковать?.. И я не имею намерения позволить кому, хотя и из сродников, домогаться престола, пока жива хотя единая отрасль рода царского. А у нас еще женския члены императорской фамилии не избыли...

— Ну и отдавайте престол расейской выблядкам пленницы ливонской!

Князь Алексей мало что не выхаркнул в лицо всем слова свои. Но бумагу с подложным тестаментом со стола взял, сложил и сунул снова за обшлаг.

— О дочерях великого императора, рожденных до брака с Екатериною, думать нечего, — ответил спокойно князь Дмитрий Михайлович. Голоса он не повысил, но лицо его покраснело, и со стороны было видно, как не просто дается ему это спокойствие. Голицын не терпел прекословий, и гнева его боялись. Но здесь он воли чувствам не давал, понимая, что браниться с Долгорукими сейчас ему никак не следует. Те бы все равно его перекричали. Потому он не стал протестовать и тогда, когда кто-то потребовал, чтобы прочитали тестамент покойной императрицы Екатерины. За документом послали правителя дел Верховного совета Василья Степанова. Он сходил. Принес. В молчании слушали. В пункте восьмом говорилось: «Ежели В. князь без наследников преставится, то имеет по нем цесаревна Анна, с своими десцендентами, по ней цесаревна Елисавета и ее десценденты, а потом великая княжна Наталья и ее десценденты наследовать; однако же мужеска полу наследники пред женским предпочтены быть имеют. Однакожь никто никогда Российским престолом владеть не может, который не греческого закона, или кто уже другую корону имеет...»

Завещание императрицы заставило всех снова задуматься. Должен был найтись кто-то, кто первым возьмет на себя смелость преодолеть нерешительность других и подскажет хоть какое-то решение. Снова заговорил князь Дмитрий Михайлович Голицын:

— Тестамент Екатерины для нас значения не имеет. Она сама, сука подтележная, не имела никаких прав воссесть на престол и тем менее располагать российскою короною.

Дмитрий Михайлович прекрасно понимал, что если он хочет выиграть, то ни в коем случае не должен дать укрепиться в головах членов Совета ни единой посторонней мысли. Потому он и выбрал в общем несвойственную ему грубую форму. Она была в его устах непривычна и привлекла внимание.

Его перебил фельдмаршал Долгорукий:

— Коли так, то справедливо избрать на царство государыню бабку покойного императора, царицу Евдокию Федоровну.

Увидев, что все его слушают, он поспешно продолжил:

— Царица достойна венца, слов нет, но она только вдова государева... Пошто забываем мы корень старшего брата Петра — царя Ивана? У нас — три его дочери, чем оне вам не любы?... — Он властно остановил князя Алексея Григорьевича, пытавшегося возражать, и продолжал: — Конешно, старшая из них — Катерина Иоанновна затруднительна для расейской короны. Хотя она и женщина добрая, да муж ея, герцог Мекленбургский, зол и сумасброден. От него отечеству нашему большой урон может быть. Также и младшая, Прасковья, сама себя венца царского лишила, сочетаясь морганатическим браком с господином Дмитриевым-Мамоновым Иваном Ильичом. Но надобно ль забывать об Анне Иоанновне, герцогине Курляндской?.. Она умна, то всем ведомо. Вдовствует... Да, я знаю, нрав у нея не из легких, однако в Курляндии на нея нареканий нет, не так ли, Василий Лукич? Тебе, чай, лучше других тамошни дела ведомы...

Глаза Василия Лукича Долгорукого, еще секунду назад с беспокойством перебегавшие с одного лица на другое, вдруг остановились, словно уперлись в стенку. Казалось, будь во дворце потише, и можно было бы услышать стремительный бег колесиков и шестеренок в голове князя, столь стремительно он прокручивал открывающиеся для него возможности при подобном варианте. Предложение Дмитрия Михайловича явилось для него, как и для всех прочих, новостью неожиданной, но не лишенной приятности. Как тут было не вспомнить, что еще в 1725 году он ездил в Варшаву хлопотать тайно по поводу курляндской герцогской короны... для Меншикова. В ту пору князь Василий Лукич был усердным «конфидентом» светлейшего. Миссия не удалась. Упрямые курляндские бароны выбрали себе в герцоги Морица Саксонского. Тогда Василий Лукич некоторое время прожил в Митаве, где приобрел расположение и сблизился со вдовствующей герцогиней, скучавшей без отозванного Бестужева. Правда, тогда уже где-то в тени опочивальни начиналась карьера ее камер-юнкера Бирона, но... Возможно, князь Василий Лукич мог даже внутренне по-мужски улыбнуться некоторым подробностям времени, прошедшего в Митаве. Обездоленная судьбою Анна пребывала в 1726 году поистине в мизерном положении. А он, тонкий и опытный дипломат, ученик иезуитов, человек, обводивший вокруг пальца множество важнейших персон при чужих дворах, вдруг поддался воспоминаниям... Поддался и...

— Дмитрий Михайлович правду говорит. В дело с тестаментом покойного императора вязаться нам нечего. Обрученная невеста — не венчанная жена, коронованная на царство. Анна же Иоанновна — персона весьма подходящая...

Его слова решили дело. У всех будто глаза открылись. Раздались крики: «Так, так! Правильно! Чего рассуждать долго? Выбираем дочь царя Ивана!» Алексей Григорьевич еще пробовал протестовать, но его никто не слушал. Все были довольны разрешением мучившего вопроса. И таким удачным и «законным» разрешением спешили освободиться от тяжести неопределенности и ответственности. Дмитрий Михайлович с трудом навел тишину. Замолкали с неудовольствием. Чего ему еще надо было? Все ведь решено, и так-то хорошо, так-то законно и славно... Однако Голицын был тверд:

— Воля ваша, господа верховные. Кого изволите кричать на царство, о том и объявим. Одначе надобно будет и себе полегчить...

— Как это понимать — «полегчить»? — Это прозвучал голос канцлера Головкина, о котором в общем семейном гвалте даже забыли. И снова все глаза устремились на Дмитрия Михайловича.

— А так полегчить, чтобы воли себе прибавить... — ответил Голицын.

Василий Лукич покачал головою.

— Хоть и зачнем, да не удержим этого...

— Пошто не удержим? Право удержим, как правильно сделаем.

Теперь уже Дмитрий Михайлович внимательно вглядывался в лица окружавших его товарищей по Кабинету. Но они отводили глаза, убегали взорами. Никто ему не ответил. С избранием курляндской герцогини на российский трон согласились все. Готовы были согласиться и со вторым его предложением, но никто не желал высказывать этого вслух. И тогда Голицын со вздохом заключил:

— Ну, воля ваша... Токмо надобно написать и послать к ея величеству пункты кондиций...

И снова никто ему не ответил. Все заторопились к выходу из палаты в залу, где с нетерпением, а кто и со злостью, ожидали их решения «особы из Сената и генералитета».

Дальнейшие события нам известны: «верховные» вышли к собравшимся и Дмитрий Михайлович Голицын объявил, что «положили на престоле российском быть курляндской герцогине Анне Иоанновне». Предложение было для всех неожиданным, но, как сообщает о том журнал Верховного тайного совета, нареканий оно не вызвало, поскольку — «все к тому склонны были». Сразу после объявления бо́льшая часть присутствовавших за поздним временем разъехалась по домам, ощущая вместе с удовлетворением от кандидатуры нарастающее недовольство самоуправством «верховников». Почему не пригласили на совещание, зачем поставили перед готовым решением?.. Часть из тех, кто еще не успел уехать, князь Голицын воротил и пригласил снова в залу. Здесь он сказал, что «станет-де писать пункты, чтобы не быть самодержавию». И стал излагать свое мнение о том, как ограничить возможный самовластный произвол, чтобы отныне от имени единой императрицы дворяне российские не лишалися «не токмо имущества, но и живота своего»...

Пожалуй, в этом была его ошибка. Вернее, одна из ошибок. Уж коль скоро дело об ограничении самодержавия зачиналось в тайне и не было открыто поддержано даже членами Верховного тайного совета, можно и нужно было предусмотреть, что оно напугает еще более остальных... Нельзя было ему одному выходить с неподготовленным заявлением. Но... это с позиций потомков. А тогда? Утаить «пункты» от дворянства он тоже не мог. Конечно, он рассчитывал на поддержку тех, кто столько натерпелся от самодержавной, абсолютной власти. С некоторыми допущениями — его предложение являлось фактически предложением конституции. Вернее, попыткой конституционного ограничения абсолютизма, существовавшего в России, и перехода к новой форме узаконенного государственного устройства. Какого? Это мы сможем увидеть из пунктов сочиненных кондиций. Пока же нам ясно одно — фактическая власть, по-видимому, должна была принадлежать Верховному тайному совету, как это уже и было при Петре Втором. Но теперь Дмитрий Михайлович предлагал этот порядок узаконить.