Кто такой Виллим Монс, брат его первой любовницы-фаворитки, дочери виноторговца Иоганна Монса из Немецкой слободы? Родился Виллим в 1688 году и двадцати лет поступил в армию. Участвовал в битвах под Лесным и Полтавой. Ловкостью и расторопностью, будучи в адъютантах у генерала Боура, обратил на себя внимание царя. Не исключено, что не обошлось сие и без споспешествования сестрицы. Так или иначе, но в 1711 году Виллим Монс — личный адъютант Петра, а пять лет спустя определен камер-юнкером ко двору Екатерины, где заведует ее вотчинной канцелярией. Этот пост выдвигает Монса в число весьма влиятельных людей. Перед ним заискивают, ему льстят, несут подарки...

По свидетельствам современников, камер-юнкер был чрезвычайно красив, ласков с женщинами. Екатерина оказывает ему знаки особого внимания. А затем по двору начинают распространяться слухи и о скандальной связи. Скоро о ней знают при дворе все, кроме Петра. Император слишком занят. Привык полагаться на жену. Любит ее. Короновал. Во дни болезни и мрачной меланхолии готовился отдать царство в ее руки, хотя вряд ли питал хоть малейшие иллюзии относительно деловых качеств супруги. Но «кому вышеписанное насаждение оставить»?.. Сын Алексей — враг преобразований, по его отцову указу удавлен в Трубецком раскате Петропавловской крепости. Другой сын, «Шишечка», Петруша, рожденный от Екатерины, чаемый наследник, год спустя умирает малолетним, проболев совсем немного. Остаются две дочери — Анна и Елисавета... Но что они — девки... Лучше уж Екатерина. И вот...

В тот же день вечером Виллим Монс арестован по обвинению во взяточничестве. Наряженное следствие скоро вызнало, что и Меншиков дарил камергера конем в полном уборе, а князь Василий Долгорукий парчою на кафтан верхний. Царица Прасковья Федоровна — доходами со своих псковских деревень... «Дала я Монцу деревню для того, што все в нем искали, штоб добр...» На этом показания ее прерываются. Так же, впрочем, как и все остальные. Вообще, если дела о взятках были в те поры обычны и тянулись годами, то в данном случае следствие произведено с быстротою необычайной. На шестой день Вышний суд приговорил арестованного к смертной казни. «Учинить по приговору», — начертал Петр конфирмацию. А через день утром к грубо сколоченному «амбону» на Троицкой площади подкатила закрытая карета. По мужнему повелению привезена к месту казни полюбовника преступная жена.

Так уже было, когда казнили стрельцов. Шакловитому и согласникам его головы рубили перед окнами царевны Софьи...

И когда топор палача с хряском вошел в красивую белую шею бывшего камергера, лошади рванули с места, увозя лишившуюся чувств женщину прочь... Но и этого показалось мало. Император велел отдать голову Монса в Кунсткамеру и там положить в спирт для сохранности. Бог знает для чего сие ему понадобилось. Впрочем, и это был уже не первый экспонат подобного рода. В соседней склянице находилась голова бывшей метрессы царя фрейлины Гамильтон, удавившей дите, родившееся у нее от многих приключений. Говорили, что обе головы долгое время сохранялись в подземелье Академии наук, пока Екатерина Вторая не полюбопытствовала — что за экспонаты требуют толико много спирту? Головы принесли во дворец, и все придворные дивились их прекрасной сохранности. Однако после осмотра императрица велела их зарыть...

Сегодня кровавая развязка небольшой любовной интрижки государевой супруги может вызвать у читателя недоумение. Общеизвестно, что сам Петр был крайне неразборчив во временных связях. Для него на фоне тех дел, коими занимался, любодейство являлось временным отвлечением, разрядкой, как и «схватки с Ивашкой Хмельницким», как нелепые карнавалы и дурачества. Царь не делал даже тайны из своих похождений. Относилась к ним с усмешкой и снисходительно, как к шалостям, не имеющим касательства к их отношениям, и Екатерина.

Вот, например, что пишет Петр 18 июня 1717 года жене из Спа, где лечился на водах: «...понеже во время пития вод домашней забавы дохторы употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к вам, ибо не мог бы удержатца, ежели б при мне была...»

А вот и ответ Екатерины из Санкт-Петербурга от 3 июля того же года: «...Что же изволите писать, что вы метресишку свою отпустили сюды для своего воздержания, что при водах невозможно с нею веселитца, и тому я верю, однакож болше мню, что вы оную изволили отпустить за ее болезнью, в которой она и ныне пребывает и для леченья изволила поехать в Ригу, и не желала б я (от чего Боже сохрани), чтоб и галан той метресишки таков здоров приехал, какова она приехала...»

При таком отношении обоих возможность возникновения на стороне глубокого чувства и усиления «тайной пассии», которая могла бы угрожать семейному благополучию, исключена. И можно только подивиться природному женскому уму Екатерины и ее такту...

Но тогда еще более несправедливым представляется дело Монса? Да, оно несправедливо! Но вы же помните: «что дозволено Юпитеру...» Я понимаю, что своими последующими рассуждениями могу вызвать гнев многих читательниц. И тем не менее...

Думается, что именно здесь кроется то глубокое различие, которое заложено Богом, природой ли между мужчиной и женщиной. Ведь сколько бы мы ни произносили заклинаний о женской эмансипации и о полном равенстве полов, все это справедливо лишь в сфере социальной. А то, о чем говорим мы, — дело вовсе иное. Большинство мужчин, увлекаясь бессчетное число раз и даже вступая во временные связи, вполне могут оставаться верными одной женщине — жене, матери его детей, хозяйке дома, основе семьи. Любить ее и уважать. Мужское легкомыслие мало влияет на семейные отношения.

Совсем иначе изменяет супружескому долгу женщина. Она отдается любовнику полностью — телом, душою, помыслами. В такой ситуации муж более ни на что не должен рассчитывать с уверенностью. Надежного тыла у него не осталось. Все — авторитет, оценки событий, решения, даже сочувствие теперь не на его стороне. Ради новой любви женщина гораздо больше способна на разрыв и на самопожертвование, нежели мужчина.

Это не осуждение. Я не собираюсь даже давать оценку — хорошо это или плохо. Так есть! Так устроены люди и один стереотип соответствует мужской организации, мужскому характеру, другой — женскому. Хотя, наверное, и не в абсолюте. Но исключения, как известно, лишь подтверждают правила.

Петра одолевали сомнения. Все вокруг рушилось, друзья-соратники предавали. Последним оплотом была Екатерина. Жена, супруга, царица! Поднятая из-под телеги полонянка, солдатская женка и столько лет сердечный друг... Пока был молод — не задумывался. В зрелые годы — недоставало времени. А ныне — что же станет с поднятой на дыбы державою после него, без него?..

Год назад, настаивая на коронации лифляндской крестьянки, он рассчитывал, что сей акт не даст вернуться боярщине. А вот не окажется ли судьба великого наследия в руках иноземного прощелыги вроде Монса — такая мысль в голову ему не приходила...

Страшно узнать на исходе дней своих, что все труды, все содеянное зыбко и стоит на грани катастрофы.

Как не вспомнить притчу Господню о доме, построенном на песке: «...И сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмине той, и падеся и бе разрушение ея велие».

Трудно сказать, чем окончилась бы вся эта история для Екатерины. Как распорядился бы царь участью Меншикова, балансировавшего на грани опалы, и других принципалов, соратников? Большинство из них — уже старики...

Но у провидения свои пути. «...По воле Всемогущаго Бога всепресветлейший, державнейший Петр Великий, император и самодержец всероссийской, наш всемилостивейший государь сего Генваря 28‑го дня от сего временнаго мира в вечное блаженство отъиде...» — так говорилось в манифесте, читанном народу по городам и весям российским. Мир праху усопшего...

При всем восхищении деятельностью царя-преобразователя нельзя не признать, что грандиозные реформы его страну-то разорили. «Время переворотов есть тяжкое время для народов», — говорил историк С. М. Соловьев. И он прав! Достаточно сказать, что в 1724 году из общего бюджета государства в 8 526 560 рублей одни лишь военные расходы составили более шести миллионов, то есть три четверти бюджета. Что же оставалось на строительство Ладожского канала, на содержание центральных административных учреждений, на дорогостоящие маневры внешней политики, на дворцовые расходы, если не самого царя, весьма скромного в личных потребностях, то двора, императрицы?.. Откуда же брать средства?