Среди вельмож поползли слухи, что под давлением светлейшего князя императрица подписала завещание о назначении своим наследником великого князя, но чтобы при этом непременно женился он на одной из дочерей Меншикова. Это явилось полной неожиданностью для тех, кто возводил ее на престол и все эти годы, стоя на ступенях трона, противостоял «старой» московской партии. «Птенцы гнезда Петрова» растерялись. Все они соглашались, что надобно открыть глаза государыне на опасность задуманного, на то, что ни в коем случае нельзя допускать юного Петра на престол, а тем паче — Меншикова к абсолютной власти... Но кто возьмет на себя смелость поговорить с императрицей? Екатерина болеет. Из опочивальни почти не выходит. Доступ к ней, кроме врача и придворных статс-дам, имеет один лишь Меншиков, который день-деньской — во дворце. И у него власть, у него — сила. Получалось так, что заговорщики, сойдясь, вместо решительных действий, вели какие-то уклончивые разговоры, осторожно подначивали и подстрекали друг друга.

— Надобно того не проронить и государыне донесть, — говорит обер-прокурор Сената Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев Девьеру. И тот его поддерживает:

— И чтоб донесть ея величеству ныне, а после-то времени не будет и все попусту, вас и не допустят.

Обратите внимание, генерал-полицмейстер столицы Антон Мануилович Девьер говорит: «вас не допустят», тем самым как бы сразу же отделяет себя от других заговорщиков. Все возлагают надежду на Толстого. Ему всех страшнее сын царевича Алексея на престоле и всевластие светлейшего. Но Толстой тоже уклоняется:

— Когда время придет, тогда доложат ея величеству, а я на то дерзновения не имею.

И опять смотрите: «тогда доложат». Кто-то доложит, не он, не Петр Андреевич Толстой. Впрочем, все, что он говорит, — неправда. Лукавый царедворец по привычке темнит. На самом деле он уже не раз пытался и сам получить аудиенцию у императрицы, и пробовал подговорить камер-фрейлину Волконскую, большую любительницу интриг, вполне сочувствовавшую его взглядам. Так в чем же дело?..

Сохранилась версия, принадлежащая французскому консулу Виллардо, составившему «Краткую историю жизни графа Толстого». Вот что он писал: «Согласие царицы на брак великого князя с дочерью Меншикова было подобно удару грома для герцога Голштинского, его супруги и Толстого. Они боялись возражать; герцог из-за отсутствия смелости, а герцогиня (Анна Петровна, дочь Екатерины. — А. Т.) слушалась плохих советов; но Толстой, полный огня, крайне разгневанный, пришел к царице, как только узнал эту новость. Объяснив ей с благородной смелостью, какой ущерб она нанесет себе и своим детям, он закончил речь со страстной смелостью, которая привела в восхищение всех присутствующих:

— Ваше величество, — сказал он, — я уже вижу топор, занесенный над головой Ваших детей и моей. Да хранит Вас Господь, сегодня я говорю не из-за себя, а из-за Вас. Мне уже больше 80 лет, и я считаю, что моя карьера уже закончена, мне безразличны все события, счастливые или грозные, но Вы, Ваше Величество, подумайте о себе, предотвратите и избегите удара, который Вам грозит, пока еще есть время, но скоро будет поздно...»

Говорили, что Бассевич, решительный министр безвольного Голштинского герцога, велел списать сию речь, носил ее в кармане и всем показывал. И что-де императрица была ею поколеблена... Увы, из материалов сохранившегося ныне следственного дела на заговорщиков складывается картина совсем другая. Из-за собственной нерешительности увидеться и поговорить с императрицей не удалось никому, кроме герцога Карла-Фридриха. По его словам: «Я уже нечто дал ея величеству знать, токмо изволила умолчать», — можно предположить, что разговор получился не чересчур вразумительный.

Говорили, что цесаревны бросались к ногам матери, заклиная ее не губить их. Но в это время состоялась вторая длительная и тайная аудиенция князя Меншикова. О чем на ней говорилось, никто не знает. Ни свидетельств, ни документов не осталось. Но похоже, что именно после нее вопрос о престолонаследии был решен окончательно и именно так, как на том настаивал светлейший.

Печально встретились после этих событий Иван Иванович Бутурлин с Девьером.

— Меншиков делает что хочет, — бубнил старый генерал, — меня, мужика старого, обидел, команду отдал мимо меня молодому, к тому же и адъютанта отнял. И откуда он таку власть взял?..

Девьеру, строго говоря, было безразлично, кто будет преемником императрицы. Однако, женатый на сестре светлейшего, он панически боялся свояка и за это ненавидел его. Имел он и свои честолюбивые планы.

— Меншиков всем Верховным советом овладел, — выговаривал он Толстому, — лучше бы меня в совет-то определили...

Но тот его не слушал. Никто не слушал друг друга. Все заняты были своими обидами и опасениями. Даже у такого опытного интригана, как граф Толстой, не было никакого решительно плана. Как и другие, он уповал на то, что стоит-де раскрыть глаза императрице, как все тут же изменится. Удивительная наивность. Ведь даже если бы кому-то из них и удалось поговорить с Екатериной, их просто разоблачили бы раньше. Любая затея дворцового переворота без применения силы — пустое дело. Сила же была на стороне светлейшего князя Меншикова.

И пока они ходили вокруг да около, нерешительно топтались и подталкивали друг друга, стало известно, что 10 апреля у императрицы открылась горячка. Теперь стало действительно поздно. Ибо в шкатулке, которая хранилась у тайного секретаря Макарова в Верховном совете, лежал подписанный тестамент.

Как узнал Меншиков о заговоре — догадаться нетрудно. У светлейшего безымянных шпионов да лазутчиков доброхотных было не перечесть. В понедельник 24 апреля во втором часу пополудни, когда в покоях дворца собрались многие придворные, Александр Данилович прошел к императрице и, как написано в «Повседневных записках» князя Меншикова, «немного побыв, вышел в переднюю и приказом ея императорского величества у генерал-полицмейстера графа Девьера изволил снять кавалерию и приказал караульному гвардии капитану арестовать и потом паки побыв у ея императорского величества с полчаса, изволил возвратиться в свои покои». На деле, по-видимому, этот арест происходил совсем не так мирно. Саксонский посол Лефорт уверяет, что, когда к Девьеру подошел караульный капитан и потребовал от него шпагу, тот, делая вид, что достает ее, чтобы отдать, выхватил, намереваясь заколоть князя, стоявшего сзади, но удар был отведен, а преступник схвачен.

В пятницу 28 апреля императрице полегчало. Меншиков, пройдя к ней, подписал два каких-то указа. В тот же день один из указов был прочитан в Петропавловской крепости, куда были вызваны канцлер граф Головкин, действительный тайный советник князь Дмитрий Михайлович Голицын, два генерал-лейтенанта — Дмитриев-Мамонов и князь Григорий Юсупов, генерал-майор Алексей Волков и обер-комендант столицы бригадир Фаминцын. Все они назначались членами Учрежденного суда над генерал-полицмейстером Санкт-Петербурга Антоном Девьером, который обвинялся в том, что «явился подозрителен в превеликих продерзостях, но кроме того, во время нашей, по воле божией, прежестокой болезни многим грозил и напоминал с жестокостию, чтоб все ево боялись...»

Второй указ содержал пункты, по которым комиссии следовало допрашивать генерал-лейтенанта Девьера. Они настолько пусты и нелепы, что любому здравомыслящему человеку ясно, что дело сфабриковано. Но сколько таких дел знает Россия? И тем не менее шестеро взрослых мужчин допрашивали по указанным пунктам седьмого взрослого мужчину и записывали его ответы. А потом послали допросные листы императрице, от которой они вернулись с надписью от ее имени: «Мне о том великий князь сам доносил, самую истину; я и сама его (Девьера. — А. Т.) присмотрела в его противных поступках и знаю многих, которые с ним сообщники были, и понеже оное все чинено от них было к великому возмущению, того ради объявить Девьеру последнее, чтоб он объявил всех сообщников».