Остерман, который считал себя уже совершенно устраненным от дел, был слишком смышлен, чтобы не воспользоваться беспорядком, вызванным тогда этим противоречием среди правительства.

Опираясь на важное соображение, что ни Голицыны, ни Долгорукие не могут попытаться употребить свое влияние на войска, почти исключительно состоявшие из этого самого дворянства, он присоединился к Ягужинскому и князю Черкасскому, чтобы внушить царице, что для нее, взошедшей на трон по праву рождения, должно быть невыносимо то, что ей осмеливаются предлагать условия еще более суровые, чем те, которые были по отношению к царице Екатерине, принимая во внимание ее постыдное возвышение.

В то время, как делались эти внушения царице, некоторые наиболее пронырливые из духовенства, оскорбленные исключением их из собрания правительства, пустили со своей стороны в ход все, чтобы возбудить мелкое дворянство против Верховного совета, главных членов которого выставляли такими тиранами, которые не пожелали бы новой формы правления иначе, как с тем, чтобы захватить безнаказанно всю правительственную власть в свои руки; благодаря этому рабство дворянства станет несравненно более невыносимым, чего никогда не может произойти при сохранении абсолютной монархии».

Уже на следующий день во дворце появился Андрей Иванович Остерман. Слава богу, болезни отпустили его. Вице-канцлер, еще вчера тяжко страдавший подагрой, двигался легко, руки новым любимцам пожимал крепко, со значением, говорил ясно, голосом приятным. С его появлением Анне сразу стало спокойнее. Андрей Иванович все знал, все понимал, на него можно было положиться. А главное, никто так не умел, как он, вовремя подать единственно правильный и нужный именно в эту минуту совет. И характер у него, в отличие от русских крикунов, был цельным, непротиворечивым...

Анна не была дурой. И натура ее, несмотря на кажущуюся внешнюю грубость и неподвижность, была смолоду достаточно гибкой. Ведь сумела же она приспособиться к Курляндии. Недовольство вызывала бедность существования, ограничения, чинимые ратманами. Но она приняла курляндское окружение, срослась с ним.

За время борьбы и московских беспорядков она твердо убедилась в ненадежности русского шляхетства. Да, конечно, они выбрали ее императрицей. Кстати, в глубине души она далеко не была так уверена в своем праве на престол, как об этом говорили ее сторонники. Да и они, скорее всего, кричали громко для того, чтобы заглушить в себе и вокруг голоса сомнения. Но не это главное. Многочисленные проекты государственного устройства, предложенные шляхетскими кружками, говорили, что в среде его царит раздор. Не имея авторитетных лидеров, не умея объединяться, без опыта политической борьбы, дворяне русские дробились на компании, компании — на группы, группы привычно делились по родству. В группе же каждый был настроен против всех других. Прав был Тихон Архипыч, юрод из придворных приживальцев, говорящий: «Нам, русским, хлеб не надобен — мы друг друга ядим и с того сыти бываем...» Разумная солидарность — вот чего не хватало шляхетству, как, впрочем, и всему народу российскому, во все времена.

Анна думала: порядок и самодержавие удалось восстановить только благодаря гвардии. Гвардия — сила в дворцовых переворотах. Так на кого же ей опираться? Конечно, на гвардию. А для того ее можно и нужно расширить. Вот только за счет кого? За счет шляхетства, на которое она изольет милости? Но людской благодарности недолог срок. Вот если бы найти таких, кто был бы не просто благодарен ей, а чья жизнь, существование зависели бы от ее благорасположения. Но где их взять? Кто рядом с нею, кто ей до смерти верен? Анна вспомнила, как настаивал князь Яков Лукич, чтобы «камер-юнкер Бирон не был брат с Ея Величеством в Москву из Митавы, поелику сие дело непристойное». Непристойно... А как сам к ней в опочивальню в Митаве жаловал, то было благолепно?.. Каково было ей слушать такие речи ныне, когда маленькому Карлу едва исполнилось два года. Яган тайно сопровождал ее в Москву. Хорошо, что в Немецкой слободе нашлись у него надежные друзья. Свои надежные немцы. Вот и ее восшествие подпиралось с двух сторон — с одной Остерманом, с другой — Левенвольде. Вот они полностью зависят от нее...

Может быть, именно тогда она решила, что у нее тоже могут быть такие люди, которые, ежели отдать им в руки власть и возможности, станут не щадя живота своего поддерживать ее на троне. Эти люди — конечно, иноземцы. И вот уже Остерман и Левенвольде оказываются во главе обширной немецкой партии. Скоро к ним присоединяется и Бирон. И тогда все встает для Анны на свои места. У нее была не только власть, но и мудрые советники.

С подачи Андрея Ивановича Остермана, а может быть, Миниха, она учредила новый гвардейский Измайловский полк, названный по имени родовой вотчины Анны и составленный из иноземцев. А команду над ним отдала графу Рейнгольду Левенвольде. А потом вскоре сформирован был и лейб-гвардии конный полк под началом Павла Ивановича Ягужинского. Старая гвардия сначала вознегодовала, но и в ней командные должности были замещены иноземными офицерами. И все успокоилось.

По советам новых приближенных она уважила второстепенные требования шляхетства, выраженные в их челобитных. Уничтожен был Верховный тайный совет и восстановлен в прежнем значении Сенат, хотя члены его определялись не выборным путем от генералитета и шляхетства, а назначались императрицею.

Восстановлена была и должность генерал-прокурора Сената, которую снова, как и в прежние годы, занял Ягужинский. А там и Андрею Ивановичу Ушакову нашлась привычная ему сыскная работа.

Восьмого января государыня выехала из Москвы в Петербург. Вместе с двором переехала в Санкт-Петербург Тайная канцелярия под названием Походной, а оставшаяся в Москве называлась по-прежнему Тайной. Но в половине этого года (12 августа) велено Тайную канцелярию взять из Москвы в Санкт-Петербург, а в Москве оставить контору, которая поручена заведованию Семена Андреевича Салтыкова. «29 сентября этого года приказано не именовать Тайную канцелярию Походной, а просто Тайной розыскных дел канцелярией. Производителем дел в Санкт-Петербурге был Хрущов, в Москве — Казаринов». Скоро это «почтенное» учреждение стало одной из важнейших государственных служб.

Дольше всего не могло решиться правительство Анны Иоанновны на просьбу шляхетства об определении срока службы. Лишь в последний день 1736 года вышел манифест, разрешающий желающим после 25 лет выйти в отставку. Однако охотников воспользоваться таким правом нашлось столько, что то же правительство в августе 1740 года должно было отменить льготу и вернуться снова к бессрочной шляхетской службе.

Положение остальных сословий не изменилось вовсе. Крестьяне были освобождены от податей лишь за майскую треть 1730 года, а жителям присоединенных прибалтийских областей возвращены отобранные прежде права и привилегии.

Конечно, какие-то причины для беспокойства все равно остались. В Голштинии рос родной внук Петра Великого, «голштинский чертушка». Соперник опасный, постоянно державший Анну в напряжении. Да и под боком как заноза торчала цесаревна Елисавета, хоть и незаконная дяденькина дочка и девка распутная, а все же... Шпионы доносили, что последнее время повадилась она ездить за Аничков мост, в гренадерские казармы, крестить солдатских да офицерских детей. Ладно, есть у Анны генерал Ушаков. Докладывал, что установил надежный догляд. И тех, кто чересчур много подле отирается, берет на заметку. Андрей Иванович Ушаков с самого начала ее царствования со всем рачением принялся за порученное дело. Часто совет держал с господином Остерманом, тезкой своим. Тот и подсказал ему разобрать подписи под проектами, поддерживающими идею ограничения самодержавства. Разобрать, да и выписать в столбцы для памяти... Очень полезной оказалась мысль. Особенно когда пришла пора считаться и наказывать смутьянов.