Зная хорошо неверность родословных вельмож, Остерман делал ставку на мелкое шляхетство. План его заключался в том, чтобы как можно больше настроить тех против злодеев «верховников». Объяснить, вколотить в головы, что Долгорукие и Голицыны желают конституционных преобразований на самом деле лишь для того, чтобы захватить власть самим. И тогда-де рабское положение маломощного шляхетства станет совсем невыносимым. Вместо одного царя они получат их несколько. Коварный, глубоко продуманный и умный план...
Как ни странно, но самым результативным союзником и соратником Остермана оказался председатель Синода архиепископ Новгородский Феофан Прокопович — один из самых выдающихся не только умов, но и характеров первой половины XVIII века в нашей стране. Деятельный по природе своей, отличающийся самостоятельностью суждений и откровенный сторонник нового, он считал церковь деятельной политической и общественной силой, призванной бороться против застоя, суеверия и невежества. Естественно, находясь на таких позициях, Феофан не мог удовлетвориться схоластическим богословием своего времени и относился к проблемам веры внешне формально. Он решительно встал на сторону преобразований Петра Великого, поставив ему на службу свое публицистическое перо. Неограниченная монархия была — по твердому убеждению Феофана — единственно возможной формой правления для России. Нет сомнений, что в его воззрениях было немало личного, эгоистического. Феофан был властолюбив, заносчив. Он мечтал быть абсолютным главою в русской церкви и если не думал о восстановлении патриаршества, потому что видел нереальность его в новых исторических условиях, то первенство в синодальной коллегии считал своим по праву. А ему это все не удавалось. При Петре Великом на дороге стояли Стефан Яворский и Феодосий Яновский, да и сам император, хоть и не очень-то разбирался в людях, за недостатком времени, разглядел в Феофане ненасытное стремление к первенству, к главенству и придерживал архиепископа.
Безоговорочная солидарность с Петром, поддержка его реформ осложнили отношения Феофана со старинной и родовой знатью. Особенно не любили его Долгорукие и Голицыны. Одни — за отрицание московской старины, другие — за симпатии к протестантизму. Получив обширное образование сначала в Киевской академии, а потом за границей в школах Львова, Кракова и Рима, Феофан увлекался протестантскими воззрениями в теоретическом богословии...
По смерти Петра Феофан Прокопович был одним из ревностнейших сторонников восхождения на престол Екатерины, что еще больше восстановило против него аристократов московского разбора. И в течение всех пяти лет, прошедших с 1725 года, он непрерывно отражал нападки русской знати и вел борьбу с личными врагами из среды духовенства. Стефан Яворский умер, освободив таким образом дорогу. Феодосия Яновского Феофан сверг интригами и неприкрытой злобой. Но это была только первая жертва честолюбца. Целый ряд архиерейских процессов, которым Феофан умело придавал политический характер, кровавыми следами отмечают путь этого церковного деятеля.
Несмотря на все его старание, при Екатерине на место умершего Стефана и погубленного Феодосия — «чернеца Федоса», заточенного в отдаленный монастырь, пришли архиепископ Тверской Феофилакт Лопатинский, близкий к Голицыным, и Ростовский архиепископ Георгий Дашков, человек Долгоруких. Они возглавляли малорусскую и великорусскую партии в духовенстве, враждовали между собой, но тут же объединялись в ненависти, как только речь заходила о Феофане. Синод утратил свое независимое положение, которое ему дал Феофан при самом учреждении. Затем был даже разделен на две части, два «аппартамента», в одном из которых заседали духовные лица, а во втором, названном Коллегией экономии, — светские. Вместо правительствующего Синода стал он называться просто Духовным Синодом. Кроме того, при Петре Втором Феофан Прокопович подвергся прямым преследованиям, в подоплеке которых лежало его участие в деле царевича Алексея. К 1730 году, присужденный к постыдному штрафу за якобы присвоенные драгоценные оклады, Феофан был совершенно одинок. И потому, разглядев и разгадав вовремя расстановку сил при кончине императора, тут же стал на сторону Остермана, показав себя куда более явно противником князя Дмитрия Михайловича Голицына.
Позже, характеризуя время междуцарствия, Феофан Прокопович писал в своем «Сказании», написанном для императрицы Анны Иоанновны, по ее приказу: «Жалостное же везде по городу видение и слышание, куда ни приидишь, к какому собранию ни пристанешь, не ино что было слышать, только горестныя нарекания на осьмеричных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие, и везде, в одну почитай речь, говорено, что ежели по желанию господ оных сделается, от чего сохранил Бог, то крайнее всему отечеству настанет бедство. Самим же им Господам нельзя долго быть в согласии: сколько их есть числом, чуть не толико явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымеет скаредное лице, каково имела прежде, когда на многая княжения расторгнена бедствовала. И не ложныя, по-моему мнению, были таковыя гадания, понеже Русский народ таков есть от природы своей, что только самодержавным владетельством храним быть может, а если каковое-нибудь иное владение прави́ло восприимет, содержаться ему в целости и благодати отнюдь не возможно...»
Наиболее заметными помощниками Феофана, а следовательно, пропагандистами и проводниками планов Остермана среди офицеров гвардии были князь Антиох Кантемир и граф Федор Матвеев. Люди они были разные, но их объединяла молодость и ненависть к Голицыным и Долгоруким, хотя причины их отношения к вельможам существенно различались.
Князь Голицын активно участвовал в лишении Кантемира наследства по закону о майорате, поскольку его зятем был старший брат Антиоха. Кроме того, Антиох был с детства близок с Феофаном Прокоповичем. Оба страстно любили науку, увлекались литературой, преклонялись перед личностью Петра Великого. Антиох видел в замыслах «верховников» и шляхетства лишь попытки подорвать петровские реформы и со всем пылом юности выступил против конституционалистов. Не обошлось здесь, конечно, и без личных неприязней. В одной из своих сатир юный поэт как-то осмеял Ивана Долгорукого, что не улучшило их отношений. Да и по родственным связям, как и по сердечной склонности, Антиох Кантемир был со сторонниками самодержавия. Он окончательно примкнул к их планам, и его речи находили живой отклик среди серьезной части гвардейской молодежи.
Граф Федор Матвеев — сын известного дипломата Петровской эпохи — представлял собой тип человека, совершенно непохожего на Антиоха Кантемира. Это был беззаботный кутила, гуляка и дуэлянт, способный под влиянием винных ли паров или минутной прихоти на самые необдуманные поступки. Летом 1729 года он затеял ссору с испанским послом герцогом де Лирия. Долгорукие осудили такой поступок, чем приобрели себе в Матвееве тайного, до времени, врага. Мать молодого повесы, гофмейстерина Курляндского двора, была близка с герцогиней Анной Иоанновной, — немудрено, что молодой граф с первых же шагов оказался в рядах сторонников Анны, которую хотели «обидеть» «верховники». Федора окружала совсем иная компания, чем Антиоха Кантемира, но и он оказывался представителем немалой и весьма решительно настроенной группы молодых гвардейских офицеров. Конечно, и они не были единодушны. Среди монархистов наблюдалось сначала большое расхождение в вопросах о кандидатах на престол.
Пожалуй, больше, чем у других претендентов, было сторонников у дочери Петра — Елисаветы, хотя многие весьма неодобрительно смотрели на тот легкомысленный образ жизни, который она вела вдали от двора в Александровской слободе. Эта слобода со времен Иоанна Грозного пользовалась худой славой. Говорили, что сам дух сего «проклятого» места был весьма вредителен для живущих в нем. Так то было или иначе, но когда в ночь с 18 на 19 января в опочивальню цесаревны вошел ее лейб-медик Лесток, узнавший только что о кончине Петра Второго, и стал уговаривать ее показаться народу, а потом ехать в Сенат, чтобы предъявить свои права, Елисавета отказалась... Люди сказывали, что-де она, откинув полость, коею одевалась на ночь, похлопала себя по надутому животу и сказала:
