Социалистическая «экономика» запускала мегапроекты, но никогда не была ни эффективной, ни гибкой. А мегапроекты последовательно разоряли страну и, если бы не нефть и газ Западной Сибири, загнали ее в могилу еще раньше.
В начале 90-х годов можно было подводить итоги эксперимента. Пустая казна и колоссальный государственный долг.
Глубочайшее технологическое отставание и огромные объемы незавершенного строительства.
Немощное сельское хозяйство, потери произведенной сельхозпродукции и пустые прилавки магазинов.
Разрушенная система денежного обращения, в которой ни деньги в обороте, ни деньги в сбережениях роли не играли. Важна была система неофициальных отношений, доступа к товарам.
После 18 июля 1991 года, когда Горбачёву отказали в новых западных кредитах, к этому добавилось быстрое развитие центробежных процессов, когда республики заявили о приоритете собственных интересов над союзными. Суммарный вектор предстоящего движения стал абсолютно ясен еще до того, как рыночные реформы были запущены. Россияне осознавали свою победу над коммунизмом и сделали однозначный выбор: возвращение России в Европу, на Запад. Иные варианты и не рассматривались. Материальное процветание Запада влекло людей, наивно полагавших, что эти блага вскоре станут общедоступными, стоит только скопировать на бумаге капитализм, демократические институты, гражданские права.
Никто не говорил о другой стороне этого выбора — необходимости полагаться на свои силы, брать на себя ответственность, не требуя многого от государства. Нужно было постоянно учить людей формуле: демократия — это ответственность. Ответственность за свою семью, свой подъезд, свой дом, свой город, свою страну.
Мы, организаторы демократического движения, никогда не выступали с предостережениями, что сами по себе кисельные берега не возникнут и молочные реки не потекут. Ясно понимая, что первые несколько лет станут периодом тяжелейших испытаний, а потом надо полагаться на собственные силы, забыть об уравниловке и гарантиях государства, мы об этом не говорили. Лишь однажды Ельцин сказал, что «годик придется потерпеть», но что он готов «лечь головой на рельсы», если в результате реформ цены вырастут больше, чем в три-четыре раза. Помню, какое удивление вызвали эти слова. Подумалось, что он знает о каких-то значительных тайных резервах. Все оказалось проще — Ельцин ошибался.
Он явно недооценил разрушительный потенциал решения сохранить советскую власть, съезд и Верховный Совет, отказаться от досрочных выборов или уж от перехода к «декретному праву». Если бы Верховный Совет не стал, следуя воле Хасбулатова, популистским источником необеспеченных денег, если бы Ельцин был политически мощнее, а правительство Гайдара — тверже в сборе налогов и противостоянии с отраслевыми и местными руководителями, направлявшими гнев населения на Москву, и если бы оно при поддержке демократов было эффективней в социальной политике и поддержке тех, кто действительно не может выплыть сам, если бы вовремя пришла финансовая помощь Запада (но с какой стати там должны были спешить на помощь, учитывая прошлые десятилетия противостояния и текущий хаос) — все могло пойти иначе и через год-два точка перелома осталась позади. Если бы да кабы…
Реформы пошли по принципу «шаг вперед — два шага назад», что обернулось крахом промышленного производства и научно-технического потенциала, растаскиванием сырьевой базы, годами тяжелейших страданий значительной части населения и роста организованной преступности. Но нужно помнить, что это была трагедия архаичной, неэффективной и безмерно милитаризированной экономики, вынужденной в одночасье становиться на современные основы.
А сдвиги в международных отношениях доказали, что главным источником международной напряженности, холодной войны и угрозы термоядерной катастрофы был СССР с его коммунистической кликой во главе. Разрушение СССР, резкое ослабление военного потенциала страны-продолжателя, России, не повлекло за собой ни малейших угроз извне. Более того, даже Куба, советский сателлит, защищенный ранее всей военной мощью СССР, не подвергся нападению со стороны США, хотя и лишился этого своего щита.
Так что в главном мы не лгали: путь на Запад — это единственно перспективный вариант. И осенью 1991 года движение на Запад было почти общенациональной идеей, тем общественным согласием, которое так необходимо любому народу в годину катастроф.
Всего лишь через двадцать лет в России произошло тотальное изменение общественного согласия: движение на Запад (в 2015 г. я назвал это «Путешествие России в Европу») власть и подавляющее большинство народа решили завершить, выбрав в качестве альтернативы ориентацию на Восток. Россия вышла из «Цивилизации конкуренции» и снова двинулась в «Цивилизацию догм». В общественно-государственный дискурс вернулась тема «необходимости государственной идеологии», тема опасная и порочная, выдающая переход от авторитаризма к тоталитаризму.
С конца сентября 1991 года на Ельцина и возглавляемое им правительство в одночасье рухнул груз проблем, который по прошествии четверти века трудно вообразить:
● формирование нового государства и его консолидация в противостоянии с остатками советской системы и сепаратизмом отдельных регионов;
● упорядочение отношений и одновременно развод с союзными республиками;
● срочный переход к рыночной экономике. В эту короткую фразу вместились демонтаж старой плановой и построение с нуля новой экономической системы: финансов, налогов, банков, перепрофилирование предприятий, выживание моногородов. И подо все это — необходимы законодательные и нормативные акты, кадры, инфраструктура;
● предотвращение надвигающегося продовольственного кризиса и полного хозяйственного коллапса;
● активная социальная политика, адаптация разных социальных групп к жизни в новых условиях;
● поддержание инфраструктуры, обеспечение выживания больших и малых городов, «северов», войсковых частей и исправительно-трудовых учреждений;
● определение места страны в системе международных отношений;
● вывод войск из Восточной Европы и бывших союзных республик, включая ядерное и ракетное оружие, обеспечение военнослужащих;
● противодействие центробежным тенденциям внутри страны — на Северном Кавказе и Дальнем Востоке, на Урале и в Татарстане;
● борьба с быстро разраставшейся организованной преступностью.
И многое-многое другое.
И все это, между прочим, при цене нефти около 20 долларов за баррель[172].
И все это нужно было делать «позавчера». Ельцину, Гайдару и членам их команды приходилось начинать реформы в условиях давно упущенного времени. Было понятно, что груз этих проблем обязательно похоронит под собой правительство (Гайдар и его коллеги сами называли себя камикадзе), да и политическое выживание Ельцина было под вопросом.
Почти сразу активизировались их принципиальные противники: им казалось, еще чуть-чуть — и народ сбросит «ненавистный ельцинский режим», а им нужно быть готовыми подхватить власть и развесить на фонарных столбах демократов. Радостно составлялись проскрипционные списки, в которых и мне находилось место.
У противников Ельцина были и другие резоны. Депутаты ближе к людям, чем бюрократы, и выпавшие на долю десятков миллионов страдания их «цепляли» намного сильней. Они упрекали команду Гайдара в том, что те слишком резко и неумело опрокинули останки советской экономики. Гайдар и сам был во многом с ними согласен и не раз говорил, что, будь у него в запасе несколько лет, все можно было сделать тщательнее и аккуратнее. Но не было этого запаса…
Вынужденный отказ Ельцина от de-facto протектората России над русскоязычными регионами превратил в его яростных оппонентов Травкина, Константинова, Астафьева, Аксючица. Тех, кто не понимал: репатриация русскоязычного населения была бы гораздо более безопасным, дешевым и прогрессивным выходом из противоречия между правами человека и оставшимися от КПСС границами с национальными перекосами (заселение русскими Приднестровья, Северного Казахстана, некоторых районах Прибалтики и Средней Азии). Другой путь открывал перспективу постепенного разрастания военных конфликтов с прямым участием России, что подтвердили события 2014 года.
