Только вот ко мне это не имело отношения. Я понимал, что наступают предсказанные 7 лет назад годы реакции, возвращение власти бюрократии, и мне это все неинтересно — какая разница, какой из основных кланов, ельцинский («семья») или лужковский, начнет рассаживать своих людей по кабинетам с вертушками. Эволюция России что при тех, что при этих предсказуемо похожа. Просто бенефициары намечаются разные.

Стал отнекиваться, однако Лужков настаивал. Его аргументы: это не политика, он предлагает не войти в «Отечество», а заниматься чисто экспертной работой. Мои убеждения зажмурились. Вроде как это тот самый тактический компромисс, который допустим без потери лица. Председателем правления МФПП я стал 3 марта 1999 года. И сразу получил-таки от журналистов клеймо «перебежчик». Лицо, может, и не потерял, но сильно подпортил.

С первых дней стало ясно: влип. Практически все время работы (формально — до мая 2000 года, фактически — до ноября 1999 года) вынужден был заниматься двумя равно противными задачами: искать деньги и обслуживать идеологически чуждую мне команду.

Лужков заверял меня в устойчивом финансировании фонда силами «АФК «Система», возглавляемого Евтушенковым. Сам же Евтушенков сказал, что фонд должен перейти на самофинансирование за счет оплаты его услуг кандидатами от партии Лужкова. Кое-как концы с концами удавалось сводить, но эта ежемесячная нервотрепка надоедала все сильнее. Что касается обслуживания идеологически чуждой команды, то тут и объяснять нечего: с «Отечеством», выразителем интересов новой, уже постсоветской бюрократии, разные у нас стежки-дорожки.

Фонд, по замыслу Лужкова, должен был обеспечивать движение «Отечество» политическими консультациями в отношении общей стратегии и конкретных избирательных кампаний. А общая стратегия на тот момент совершенно очевидна — приход к власти после Ельцина.

В тот период власть буквально на глазах утекала из рук первого президента РФ и его администрации. Зюганов, хотя и питал еще иллюзии относительно возможного прихода к власти, уже явно не был фаворитом.

После дефолта в стране сначала в экономике, а затем и в политике остался один доминирующий фактор — государство. Происходило быстрое становление бюрократического господства, и в начале 1999 года символами его были Примаков и Лужков.

Вопреки прогнозу Волошина, кризис в феврале не случился. Наоборот, хозяйственная жизнь постепенно налаживалась, девальвация рубля подтолкнула внутреннее производство, цена на нефть стабилизировалась и стала потихоньку расти. Председатель ЦБ Геращенко смягчил кредитную политику и искусно распутал клубок взаимных долгов и неплатежей предприятий и банков. Это быстро повышало авторитет и популярность Примакова в народе. На пользу его образу «требовательного хозяина» пошло возбуждение генеральным прокурором уголовных дел против «семьи» и поручение освободить триста тысяч мест в тюрьмах и лагерях для будущего размещения бизнесменов. Народ жаждал крови богатых, возлагая на них ответственность за все свои беды, за дефолт, притом что больше всего от дефолта пострадали люди не бедные. Понятно, что в деловом мире это вызвало панику, но правительство Примакова уже могло не считаться с мнением частного бизнеса, не договариваться с крупными предпринимателями, а диктовать им, иногда выслушивая их мнение. Претензии на олигархию кончились — «Семибанкирщина» к началу 1999 года стала фактом истории, но не актуальной политики. Кризис убил или сделал немощными почти все банки вчерашних магнатов: «МЕНАТЕП» Ходорковского и Невзлина, «МОСТ» Гусинского, «СБС-Агро» Смоленского, «Объединенный» Березовского, «Инком» Виноградова, «ОНЭКСИМ» Прохорова. Отлученные Дубининым от государственных финансовых потоков, в условиях дефолта они оказались коммерчески несостоятельны.

Если в экономике ревизия итогов предыдущих десяти лет происходила сама собой за счет восстановления главенствующей роли государства, то во внешней политике откат к советскому изоляционизму стал личным «достижением» Примакова. Страна перестала зависеть от поддержки международных финансовых институтов (Международного валютного фонда и Всемирного банка), и из этого был сделан совершенно неправильный вывод…

24 марта 1999 года случился знаменитый «разворот над Атлантикой». Летевший на переговоры в США Примаков отменил визит, протестуя против начала военной операции НАТО в Югославии, бомбардировок Белграда и других городов страны. Новость пришла во время очередного штабного совещания «Отечества». Взрыв восторга — при том, что Примаков на тот момент был еще от движения далек — показал, насколько противоестественно мое пребывание в этой среде. С моей точки зрения, решение Примакова стало прямым предательством интересов России, которые были принесены в жертву — и кому?! Президенту Югославии Милошевичу, преступнику и кровопийце, не раз обманывавшему российских руководителей. Дискуссии с новыми коллегами бывали очень острыми, и у многих я видел искреннюю радость, что Россия выбрала не партнерство с Западом, а демонстративное противостояние ему, причем в таком вопросе, где ее собственные интересы вовсе не затрагивались.

Так что дата начала новой «холодной войны» известна точно.

Ельцин не нашел, что возразить Примакову, не наказал его немедленно с подробным объяснением ущерба, нанесенного России. Демонстративное втыкание палок в колеса Западу стало модным, хотя и бессмысленным трендом российской внешней политики. Вскоре случился еще более нелепый «бросок на Приштину», когда по инициативе начальника Генштаба Квашнина (министра обороны Сергеева в известность не поставили) назло Западу батальон российских десантников захватил единственный в Косово крупный аэропорт, не помешав операции НАТО, но осложнив ее. Никакой пользы России это не принесло, а вот в отношениях с западными партнерами (им же еще и пришлось охранять батальон от косоваров) появилась третья большая трещина (первой стал дефолт, когда в российской экономике сгорели миллиарды долларов западных инвесторов).

Тогда у российского руководства было две возможности:

1. Не придавать этому вопросу чрезмерного значения ради развития стратегического сотрудничества с Западом. Не позволять создаваться в стране антизападному тренду, который в любом случае вреден России. Такая политика была в интересах нашего народа.

2. Восстать против действий НАТО в интересах Милошевича (и вообще против любых действий НАТО) и ложно понимаемой репутации великой державы. Создать атмосферу враждебности к западным соседям, которая породит ответную подозрительность и враждебность, особенно в странах, только что избавившихся от гнета СССР. В чьих интересах была такая политика? В интересах части правящего класса, во враждебности и мифе о «кольце врагов», искавшего основания своей незаменимости. Или провоцировавшего образование этого «кольца» с той же целью.

Мне по работе в АП приходилось много встречаться с представителями наших высших воинских кругов. Часто задавал один и тот же вопрос: опишите вменяемый и реалистичный сценарий нападения стран НАТО (в любой возможной конфигурации) на Россию. И всегда получал ответ: нет такого сценария — они не самоубийцы, им хорошо живется и есть что терять. Одни признавали это с видимым неудовольствием, другие как самоочевидный факт. Такое единодушие профессиональных военных укрепило меня в мысли, что важнейшая реальная задача (органичное сближение России со странами Запада ради ее процветания) приносится в жертву злонамеренным фантазиям.

«Ранний» Ельцин выбрал бы первый вариант. А теперь он явно был обижен, что его мнение не учитывают при принятии броских, но не угрожающих России решений. Примаков же был плоть от плоти старой советской внешнеполитической школы, в которой подозрительное и затаенно враждебное отношение к Западу считалось за доблесть. Так что Россия пошла вторым путем.

Между «разворотом» и Приштиной случилась отставка Примакова.

«Семья» связывала свое будущее с Черномырдиным, и когда базовый план провалился, стала лихорадочно готовить «план Б». Примакову в нем места не было.