Человек, давший коммунистической империи водородное оружие и предлагавший взорвать сверхбомбы у берегов США, чтобы уничтожить основное препятствие на пути распространения коммунизма, совершил драматическое путешествие к прозрению и стал непреклонным и самоотверженным борцом за дело совершенно безнадежное – гуманизацию коммунистического строя, соблюдение этим строем элементарных политических прав человека и минимальных норм демократии. Его лишили орденов и медалей, подвергли показательному остракизму, его осудили многие коллеги и «широкие народные массы», его отправили в ссылку, мучили во время голодовки болезненным, унизительным насильственным питанием. И никогда, ни по одному вопросу он не шел на сделку с совестью.

Для нас это был если не кумир (люди мы все-таки были взрослые), то безусловный моральный авторитет и лидер.

И, тем не менее, мелькнула мысль: «А вот это он – зря. Нас сразу могут упрекнуть, что данная инициатива – не народное по существу дело, не инициатива «снизу», а, как в ту пору выражались пропагандисты режима, “кое-кем спланированная и организованная акция”».

Жизнь показала, что я был неправ и опасаться нечего. Появление Сахарова воодушевило участников. Даже тех, кто еще несколько минут назад колебался.

Эта репетиция удалась на сто процентов. Под конец кто-то предложил позаботиться о безопасности членов президиума (Шабада, Вахниной и моей), что позволило поблагодарить собравшихся от имени членов новой группы риска[29] – шутку оценили.

В тот же день в нашей штаб-квартире в Доме ученых на Кропоткинской мы провели генеральную репетицию предстоящей схватки, определили очередность выхода к микрофону по вопросам повестки дня. И, кажется, были вполне готовы…

Но 20 марта, когда на Комсомольском проспекте во Дворце молодежи открылась конференция Академии Наук, все чуть не пошло прахом. Первый же из наших, кто должен был выйти к микрофону, растерялся. Растерялись и другие заводилы, я в том числе. Положение спас Виталий Музыкантов из Сибирского отделения: он поднялся на сцену с высоко поднятым мандатом и добился слова. А ведь все висело на волоске.

В остальном результаты подготовки сказались. Мы выиграли войну позиций и даже войну плакатов. На следующий день при голосовании, проходившим в главном корпусе МГУ, нам удалось забаллотировать 12 кандидатов из 20 (ранее Академия отдала 5 мест из своей квоты Союзу научно-технических обществ). Итак, 12 мандатов остались вакантными.

Так была одержана первая за многие десятилетия победа общества в лобовом столкновении с коммунистическим партаппаратом. Локальная, маленькая, но – победа. Уже через три дня впечатление от нее померкло на фоне громадных успехов многих кандидатов-нонконформистов на выборах в Москве и Ленинграде, на Украине и в Закавказье, в Прибалтике и Сибири. Но мы были первыми!

В горячке тех дней мы перехватили революционную инициативу у Горбачёва. Его «революция сверху» стремительно пошла на спад. Зато продолжила стремительный подъем наша «революция снизу», начавшаяся 1 декабря 1988 года после принятия законов о Съезде народных депутатов СССР и о выборах на съезд, открывших дверцу для политической деятельности простых людей. Повторюсь: принятие этих законов стало точкой отсчета «революции снизу», великой демократической революции.

Немедленно началась работа по реализации второй части плана – выдвижению своих кандидатов. «Боданье» с академическим руководством на сей раз проходило по двум направлениям:

а) считать ли предстоящую конференцию продолжением предыдущей и, соответственно, сохранить ранее выбранных в институтах выборщиков или считать ее новой самостоятельной конференцией с новыми выборщиками и, соответственно, шансом для партаппарата отсечь неугодных;

б) проводить ли новое выдвижение кандидатов, в том числе не академиков и не членов-корреспондентов.

По первому вопросу нам не удалось настоять на своем – юристы АН во главе с многоопытным корифеем советского права (читай – советского бесправья) академиком Владимиром Кудрявцевым разделали нас под орех, виртуозно доказав несостоятельность претензий на сохранение наших (имею в виду себя и других выборщиков) «мест под солнцем».

Однако отсюда вытекала необходимость принять уже нашу точку зрения по второму вопросу: начать выдвижение заново, причем на этот раз открыть дорогу не только академикам, но всем сотрудникам АН.

Теперь уже при определении выборщиков от нашего Института я был явным фаворитом и без проблем получил мандат. Интересно, что в течение всего этого периода никто не пытался на меня давить, никто не угрожал и не соблазнял.

18 апреля, за день до второй конференции, координационное совещание выборщиков (я снова председательствовал) состоялось в Институте химической физики, чтобы определить 12 кандидатур, которые мы будем поддерживать. На 12 мест было выдвинуто 142 претендента, а «фильтр» президиума прошли 25. Отказать Сахарову снова президиум не посмел.

Тут впервые в политической работе пришлось столкнуться с универсальным принципом, который позднее сформулировал как «Губит не грабеж – губит дележ». Гораздо легче было сплотиться против «аппаратных» кандидатов, чем объединиться в подборе своих. И главным препятствием, как и во многих других случаях, стало доминирование столичных кандидатур и трудности, с которыми сталкиваются регионы при попытке обойти «столичных». Все-таки удалось договориться о базовом списке, куда вместе с Сахаровым вошли физики Виталий Гинзбург (впоследствии лауреат Нобелевской премии) и Роальд Сагдеев (впоследствии муж внучки Рузвельта и американский гражданин), экономисты Павел Бунич, Геннадий Лисичкин, Николай Петраков, Станислав Шаталин, Николай Шмелев, филологи и философы Сергей Аверинцев, Вячеслав Иванов, Юрий Карякин. После долгих пикировок включили мы в этот список и юриста Александра Максимовича Яковлева (не путать с членом Политбюро ЦК КПСС и главным соратником Горбачёва – Александром Николаевичем Яковлевым). Под конец, к нашему изумлению, нам предложили кандидатуру Георгия Арбатова – также соратника Горбачёва, но имевшего в целом репутацию человека скользкого. Собравшихся удалось убедить лишь частично, и Арбатова включили в список запасным, о чем он и просил. Стало ясно, что кто-то возьмет самоотвод. Компромиссы и договоренности – конек академических игр. Кто-то уступит позицию, взамен получив новые должности или финансовые возможности. К нашему сожалению, снял кандидатуру Станислав Шаталин. Здоровье его и правда было не блестящим, и вскоре его не стало.

Конечно, поддержали и предложение об императивном голосовании отдельных выборщиков за другие кандидатуры, если конкретный институт дал им соответствующее указание.

Это пусть и поверхностное обсуждение подтвердило априори известный факт: в советской экономической науке людей, знающих и понимающих суть рыночной экономики, почти нет. Из указанного списка к таким можно было отнести с натяжкой только Шаталина и Петракова. Ну а уж говорить о зрелом понимании маршрута от точки А (плановая, безденежная, распределительная и милитаризованная экономика) к точке Б (рыночная экономика со сбалансированными бюджетами) вообще тогда не приходилось. Светилами считали тех, кто позволял себе хоть немного усомниться в совершенстве политэкономии социализма и соответствующих разделов программ КПСС – Павла Бунича, Геннадия Лисичкина, Николая Шмелева.

Повторная конференция проходила 19–21 апреля в МГУ. Перед голосованием мы делали ставки, сколько наших кандидатов удастся избрать на съезд. Были среди нас и оптимисты, и пессимисты. Я поставил на 8. Только Сахаров поставил на 12 из 12 и… выиграл. Выигрыш передал пострадавшему в ФИАНе телеоператору «на рукав от дубленки», украденной при подготовке первой конференции.

Усталые, но счастливые, мы распили в фойе бутылку водки, на этикетке которой на память расписались. Бесценная эта реликвия осталась у Миши Мазо.

Так закончилось это веселое и доблестное состязание. Его итоги: