Поскольку он склонен к неудержимому словоизвержению, достаточно было просто сидеть и слушать, время от времени подливая чай. В почти трехчасовом монологе Кургинян подробно рассказал о настроениях в Белом доме, отношениях его обитателей, в том числе «партии мира» во главе с Хасбулатовым и «партии войны» во главе с Макашовым, готовящейся к активному выступлению, о роли Зорькина и Руцкого. В его изложении основа стратегического плана состояла в том, чтобы затянуть противостояние, измотать силы милиции согласованным давлением из Белого Дома и со стороны уличного протестного движения («Вы устанете, мы — нет»), распространить образ окруженных депутатов как «страдальцев за народ» и разогревать обстановку ссылками на бескомпромиссность Ельцина.

Кургинян ушел, упиваясь своей отвагой (как же — проник в «логово врага»!), а я стал думать обо всем, что он рассказал («болтун — находка для шпиона»).

Пришел к выводу, что их план не безнадежен, и срочно нужно его ломать: заставить обитателей Белого Дома вылезти из гнезда и втянуть их в гласный политический переговорный процесс, который либо приведет к какому-то компромиссу, не затрагивающему главного — досрочных выборов и переформатирования власти от советской модели к разделению властей, — либо покажет, что для руководства белодомовцев целью является свержение Ельцина и расправа с его сторонниками, и к компромиссам во благо страны они не готовы. А это могло не устроить значительную часть их коллег — с предсказуемым результатом, расколом в их рядах.

Запустить этот процесс могло бы авторитетное обращение лица (лиц), не втянутого в схватку. Такого, отказав которому белодомовцы поставили бы себя в проигрышное положение.

Решение было единственным — Патриарх Алексий II (Ридигер). Как вовлечь его в процесс, тем более, что он сейчас в США? Учитывая сложную его биографию, он, и вообще никто, не должен знать, что это — инициатива одного из руководителей спецслужб, пусть я в данном случае и выступал в личном качестве. Согласовывать идею в МБ или администрации президента нельзя: информация оттуда течет, как из дырявой бочки.

Утром поехал к Лужкову — поговорить о делах текущих, и в разговоре, как бы невзначай, бросил: «Хорошо бы патриарх вернулся и инициировал переговоры сторон под эгидой РПЦ во избежание насилия. Никто бы ему не посмел отказать».

Уже через секунду Лужков искал патриарха, с которым он был очень близок и по делам веры, и по делам возвращения и восстановления храмов.

Алексий II согласился гораздо быстрее, чем можно было ожидать, срочно вернулся в Москву, 30 сентября взялся за посредническую миссию, и 1 октября в Свято-Даниловском монастыре началось то, что так удачно назвали «тишайшими переговорами».

Сложно сказать, в какой степени именно они взорвали планы белодомовцев. Но для нерадикальных депутатов это открыло путь к выходу из противостояния и обозначило возможную изоляцию непримиримой верхушки во главе с Хасбулатовым и, тем более, «партии войны» Руцкого-Макашова, что стало бы нашим очевидным стратегическим успехом. Понимал это и Хасбулатов, яростно дискредитировавший первый протокол о намерениях, в котором шла речь о разоружении незаконных вооруженных формирований в Белом Доме и об изъятии оружия из неконтролируемого оборота.

В ответ радикалы 2 октября устроили беспорядки на Смоленской площади. В тот день попытку их прорыва к Белому Дому удалось остановить. Но озлобление и агрессивность демонстрантов подтверждали: нападения на сотрудников милиции будут продолжаться.

Мы с Николаем Куликовым, заместителем начальника ГУВД Москвы, возвращались после завершения столкновений со Смоленской площади к Новому Арбату, где, от греха подальше, стояли наши машины, когда из толпы у входа в метро на внешней стороне Садового кольца крикнули: «Савостьянов, придем к власти — первая пуля твоя!»

Повернулся и подошел к толпе: «Кто сказал?» Невинный, казалось бы, вопрос произвел в точности то же действие, что и призыв Остапа Бендера: «Свидетели, записывайтесь!» Как и у классиков, «все правдолюбцы поскучнели, глупо засуетились и стали пятиться. В толпе образовались промоины и воронки. Она разваливалась на глазах… Работая локтями, свидетели выбирались прочь». А ведь я был один, без охраны и почти без оружия. Потом узнал, что «угрожал» мне работник Федерации независимых профсоюзов, тихий и совершенно безобидный человек.

Следующий день, 3 октября, стал началом массового кровопролития в Москве. В эти два дня говорить о гражданской войне можно было уже безо всяких натяжек.

Толпа демонстрантов под красными флагами, двигаясь от Октябрьской площади, прорвала заслоны милиции у Крымского моста. Милиционеров зверски избивали, отбирали у них каски, щиты и резиновые палки (другого оружия не было). Милицейские и другие машины захватывали, переворачивали, поджигали.

Толпа быстро докатилась до Белого Дома, смяла оцепление, завладела спецсредствами.

На ее сторону перешла Софринская оперативная бригада особого назначения (21 ОБрОН). Началась перестрелка. Под призывы Макашова «Вешать всяких мэров, пэров, херов» уже основательно вооруженная толпа штурмом взяла расположенное напротив Белого Дома здание мэрии, схватила работников мэрии, в том числе представителя президента Владимира Комчатова и вице-премьера московского правительства Александра Брагинского. Их спас от расправы один из лидеров Фронта национального спасения и недавно еще наш соратник по «Демократической России» Илья Константинов. И пораскидала же нас жизнь!..

Едва ли не центральным персонажем в озверевшей толпе был… Баранников — в кожаном пальто, под которым угадывался бронежилет, с автоматом в руках.

В это время я находился в штабе МВД и видел растерянность руководителей министерства: к такому развитию событий никто не был готов. Мгновенный коллапс громадной по численности силовой структуры в ситуации в общем-то штатной застал всех врасплох.

Обстановка сразу стала очень напряженной. Готовых боеспособных резервов для немедленного наведения порядка в городе не было. Не было в городе и президента. Москва на несколько часов оказалась совершенно беззащитной.

Дважды москвичам в те годы пришлось наблюдать роковые социально-политические потрясения, и каждый раз оставалось только удивляться, насколько вся мощь государства в считанные часы может быть парализована и бесполезна, если не опирается на поддержку общества.

Позвонил Лев Пономарев, давний соратник по «Демократической России». Наш с ним разговор кем-то был неправильно истолкован, и в прессе появились саркастические заметки на тему «Начальник Московского управления порекомендовал демократам… [в общем — убегать]». Для истории расскажу об этом эпизоде чуть подробнее, как он запомнился мне и Пономареву.

— Женя, что происходит?! Милиции в городе нет, коммунисты (так для простоты называли белодомовцев и их сторонников) хозяйничают.

— Лев, пока ничего не могу сказать.

— Но что нам делать? … (в общем — убегать), что ли?

Лев, когда очень взволнован, мог быть чрезвычайно напорист, что часто вызывало раздражение. А тут еще вокруг столько чрезвычайных проблем, что отвлекаться на психотерапию совсем не хотелось:

— … (в общем — убегайте).

Тут же спохватился, сообразив, что есть важное дело, которое, кроме «Демократической России», сейчас никто не сделает. Нельзя отдавать без боя улицу. Если силы правопорядка на улице будут видеть только «красно-коричневых», они будут казаться единственными выразителями народных чаяний, и противостоять их нажиму органы правопорядка не смогут. Значит нужно…

— Лев, вот что нужно сделать: выводите людей на улицу, чтобы показать: народ не с Белым Домом, народ — с Ельциным.

— Ты считаешь, нужно выводить людей?

— Да, Лев, нужно.

Пономарев, оторвавшись от трубки, громко сказал кому-то кричащему и галдящему:

— Тихо вы! Вот Савостьянов считает, что нужно выводить людей на улицу.

На том наш разговор закончился, и только много лет спустя Пономарев разъяснил мне суть того, что происходило на том конце провода.