Жаль, что младший господин ушел. Вот у него, наверное, можно было бы отпроситься проведать родителей. А то я так неожиданно сбежала топиться. To есть, они не знают об этом. Я просто пропала на несколько дней. О, как бы отец не продал мать в бордель после моего исчезновения! Но, может, теперь, без такой обузы, ему любимую жену продавать будет не к чему?

— Да ты меня слушаешь вообще или нет?! — рявкнул хозяин надо мной.

Напугано выпрямилась. Но он от затылка моего ловко уклонился.

— Простите, — смутилась. — Я переживаю за родителей. Я очень благодарна вам и господину Вэй Юану, что приняли в услужение меня, но мои родители, верно, думают, что я пропала и что со мною что—нибудь случилось…

Долгий, внимательный взгляд, заставивший мое сердце испуганно забиться.

— И верно, девке шататься несколько дней ни к чему. Могли своровать и продать куда—нибудь, — он внезапно неторопливо достал из кармана серебряный слиток, мне протянул. — Еды купи. И можешь сегодня зайти к ним. Но чтоб к обеду была на месте.

— О, мне правда, можно проведать родителей, мой господин? — радостно сжала его руку.

Он посмотрел на мои пальцы как—то странно. Торопливо убрала их.

Вздохнув, протянул еще мне золотой.

— На, купи им гостинцев. Кажется, вы нищие и праздники бывают у вас редко.

Повалившись на колени, головою коснулась земли.

— Так возьмешь или нет? — прикрикнул он.

Плача, выпрямилась и протянула руки.

— Долго тебе придется учиться, чтобы быть похожей на парня! — он усмехнулся.

— Но младший господин… — напугано оглянулась.

— А он ушел в городской архив.

— Тогда ладно. Наверное.

— Иди! — потребовал он. — И чтоб обед уже был как прилично!

— Я могу, вернувшись, приготовить завтрак, а потом уже к родителям уйти…

— Иди! — он отмахнулся. — От такого жалкого зрелища у меня пропал аппетит! — и величественно ушел обратно в свои покои.

To есть, в их.

Так, я бегу на рынок, за гостинцами для родителей и наших стариков. Оттуда бегу на поклон к родителям. Потом снова на рынок, за едой для моих хозяев. Потом надо бы Вэй Юану отмыть какие—то покои…

Солнце сияло во всю, мелодия рыночного шума как никогда услаждала уши. Идти со своим первым жалованьем, закупая гостинцы для родных, было упоительно. Даже запах горелых птичьих перьев, чьи останки кое—где перебрасывал по дороге веер, заставляя людей идущих напрягаться и морщиться, не мог испортить моего прекрасного настроения.

Я и съедобного родителям прикупила, и сладостей, и рису, и овощей, и мясу копченого. И выбрала еды, чтоб удобно кушать было нашим старикам. Матери новые гребни, отрез шелку сиреневого на новое платья, браслеты. Отцу роман о путешествиях и новую кисть. Так, а вот эти теплые новые одежды надо бы прикупить для наших мастеров. Как они говорят, кости—то старые совсем уже не греют.

С улыбкою оглянулась на прилавки с лаптями соломенными. Боюсь, пальцам старым плести уже неповадно. А у меня покуда нету времени. Да, куплю.

Кстати, спокойно что—то нынче на рынке. Совсем не видно местных воров.

И даже Ли Фэн на рынке красоваться нынче не возникла! Ну, до чего же хороший день!

Я уже шла к родной усадьбе, как дорога меня мимо постоялого двора проводила. Большинство людей толпились за тремя столами сдвинутыми. Кто сидя, кто на самом деревянном настиле. Обсуждали ночные пожары.

Сердце замерло напугано.

Как там мои родители и добрые мастера? Живы ли?

Замерла. вслушиваясь. Но, к счастью, огонь родную улицу миновал, был в другой части города. Хотя повода для радости особого не было, поскольку за людей других стало жутко.

Жуть, люди в тюрьме сгорели заживо! Семь домов, с тюрьмой соседствующих, загорелось и лавка одна. Четыре спасли, разрушив загоревшиеся постройки и деревья. Жертвы, увы, были и из простых людей. Ожогов много, глаз одному из борющихся с пожаром балкой падающей выжгло. Еще и чиновника архива подстрелили! Но страшнее было. когда сказали, что дочка на трупе его зарезалась. To есть, люди утверждали, что юная рабыня могла быть его дочерью.

— Ну, любовница или дочь, кто ж еще!

— А вот незадолго до этого всего с ворот усадьбы господина Сина сняли дохлую курицу…

— Думаете, из—за него?..

Но один из мужчин сидел поодаль, даже сгорбившись. Перед ним стоял кувшин вина и тарелка с рисом, поверх которой лежала лапа куриная, к которой он так и не притронулся. Лица под соломенной остроконечной шляпою с широкими полями я не видела, но было в его позе что—то такое… невыносимое… отчаяние и усталость. Боюсь, у него кто—то сгорел сегодня или дома внезапно лишился.

Я подошла к нему и, пирожок, сваренный на пару, достав, на столешницу возне него положила. Сегодня я получила первое мое жалование. Чувствовала себя богатой. И, раз у меня что—то уже было, то я могла и с другим несчастным поделиться.

— Не унывай, брат, — сказала ему. — В жизни тяжелое бывает время, но все когда—нибудь наладится.

Мужчина голову вскинул, чтобы лицо мое увидеть. А я из полутени увидела его.

Молодой. Юноша. Худой, высокий, хрупкий. Красивые черты лица. Хотя, когда глаза наши встретились… когда я долго смотрела в его глаза, то сердце у меня как—то испуганно забилось. А потом он внезапно моргнул — и это странное чувство рассеялось. Он окинул взглядом мое лицо, спустился по фигуре, задержался на мече, одолженном мне демоном. Надеюсь, грудь я хорошо перебинтовала? А, было бы что бинтовать!

Потом вдруг резко руку поднял — черный рукав сполз, обнажая худую, но мускулистую руку, несколькими шрамами покрытую — и дернул ленту от шляпы. Шляпу скинув, на скамейку возле себя положил, уже медленно выпрямился, неторопливо обернулся ко мне.

Открыв солнечному свету лицо, он… оказался невероятно красив. И изящным жестом указал на скамью напротив:

— Что ж, брат, сядь тогда рядом со мной и угощайся.

— Да это… как—то… — я смутилась.

— Да, не богат обед! — беззлобно засмеялся он.

— Нет, просто у меня свое есть…

— Ты столь заботлив, брат, — последнее слово он сказал как—то насмешливо, — что мне, право, совестно, тебя без ответного угощения отпускать. Хотя бы выпей со мной.

Смущенно села напротив, под его внимательным взглядом.

— Нет, я не пью…

Живот издал ненужный звук.

— Но я б взяла у тебя немного риса, раз ты так любезен, — смущенно улыбнулась.

— Да хоть весь! — он ухватил куриную лапу за кость, поднял, а другою рукою придвинул ко мне миску с вареным рисом и палочками. — Я, признаться, куда больше мясо люблю. Я тогда доем эту курицу, брат.

И посмотрел на меня, как—то насмешливо прищурившись.

— Только мне потом бежать надо по делам. Многое успеть до полудня…

— Ничего, у меня тоже дела свои есть, не пропаду! — он усмехнулся. — Так выпьем… ах, да, ты же, брат, не пьешь. Эй, хозяин! Чайник нам и шесть красивых чашей!

Мама, конечно, училась чайной церемонии во дворце и меня честно учила, чему умела, но я никогда не могла подумать, что время может остановиться на целую вечность, когда просто смотришь, как кто—то разливает чай и, играясь, несколько раз переливает его между чашами…

Хотя ему самому переливать ароматный напиток уже надоело. Он на раскрытой ладони протянул чашу мне:

— Отведай, брат, моего угощения. — а глаза его светло—карие смеялись отчего—то.

Да просто приятно, когда можно с кем—то посидеть, кто не пройдет мимо нас расстроенных, приятно чтоб хотя бы изредка была возможность угощать людей.

И я с улыбкою чашу приняла и пригубила дивный напиток.

Вэй Юан

Я стоял у входа в храм. Те же мерзкие красные фонари весели. Новая мерзкая непристойная гравюра. Какой—то воин обнимает красотку, у той из—под платья на сей раз виднеется носок ступни вообще без туфельки! Но, когда я ее сорвал, на шум никто уже не выскочил. Понятно, пока не нашли новых охранников. Даже покуда свиток рвал и мял, никто не выскочил. Было пугающе тихо, словно там все внезапно умерли или затихарились.