— A этот… — Вэй Мин брезгливо приподнял зеленого отреза кусок. — Какой мерзкий оттенок! И как негармонично сочетается с коричневыми символами долголетия! А узор? Летучие мыши и журавли — что за нелепое сочетание?!

— Так трижды тут пожелание долголетия! — возмутился торговец. — Достойный подарок почтенным родителям или наставнику!

— Мыши? И журавли? — поморщился юноша, попортив гримасою красивое лицо, потом в усмешке зубы обнажил, слегка неровные — и я, кажется, догадалась, почему он обычно улыбается, пряча зубы, полуулыбкою. — Да если уж на то пошло, то в пару гордой птице журавлю надобно вышивать хотя б дракона! Феникса уж наконец! Черепаху священную.

А тут к ним, к которым люди, любопытно оглядываясь, подходить покуда не осмелились, на беду из паланкина вылезла… Ли Фэн! Мой старший господин и вздорная Ли Фэн! Похуже картину сложно придумать!

Но бежать я с криками к господину не осмелилась. Толкнула тогда меня она. И вдруг признает? Позор будет отцу. Но, может, стоит мне вмешаться?

— Что лапаете вы тут все? — поморщилась Ли Фэн — видно лавочник этот водился в «приятелях» ее отца — и плечиком Вэй Мина потеснила. — Не нравится — уйдите. Вас покупать никто не заставляет.

— Ах, что за уродливая девка слева от меня? — сердито веер раскрыл мой господин, сердито обмахнулся. — Ни вежливости, ни манер!

— Два ты, ты!.. — Ли Фэн от возмущения задохнулась.

Ой, что сейчас будет, что будет!

— Мне жалко, стало быть, вашу госпожу, — добавил Вэй Мин, к уху ее вдруг склонившись — а Ли Фэн попятилась, но не устояла, упала, не подхвати служанка ее под локти. — Она вас одевает пышнее прочих, вам доверяет ей покупки выбирать, а вы ее позорите безмерно, хамством отвечая незнакомому господину! — веер застыл, обнажая едкую полуулыбку. — Мужчине!

— Что?! — возмутилась главная красавица города. — Да я… я…

— Вы оскорбили нашу госпожу! — усовестить попыталась неизвестного, к несчастью, достаточно богато одетого юношу, служанка, поддерживающая тяжело дышащую Ли Фэн справа. — Она, знать вам следует, старшая дочь самого господина Чжана!

— А вам знать следует, на кого эта ваша невоспитанная дева накричала! — Вэй Мин гневно сложил веер.

Как будто принц столичный! Но спеси на самого наследника престола, если не императора! Хотя император будет постарше, да пропадает обычно в своем гареме столичном, где уж точно сотни писанных красавиц или, если слухи не врут, вовсе тысячи! Да и исчезновение наследного принца быстро б поставило страну всю на уши!

— Да сами вы… сами вы… хам! — Ли Фэн задыхалась от гнева.

— Мужчинам издавна свойственна напористость, — мой господин внезапно сжал ее щечки, вдобавок к надутым обиженно губкам, да, впрочем, сразу же отпустил, — иначе б и жизни не было на земле. Но дева, сама атакующая мужчину, да еще так грубо — это, да будет вам известно, вообще вселенский ужас!

— О боги, этот жуткий юноша…

— Хотя бы не срывается на визг, как вы! — невозмутимо нанес ответный удар Вэй Мин, как—то нахмурившийся при упоминании богов.

Да странно б было, если б капризный старший господин их чтил!

— Стра—стража!!! — смогла вскричать лишь Ли Фэн, обмякая на крепких руках вышколенных молоденьких служанок.

И мечи повыхватывали не только носильщики паланкина и пятеро шедших с ними воинов. но и вся выбегающая из других лавок охрана. Мой старший господин оскорбил саму старшую дочь чиновника Чжана!

Покупатели, редкие нищие — сегодня их почему—то почти не было на рынке и на улицах — да просто зеваки торопливо шарахнулись в сторону. Нет, побежали, разглядев, как воины бросились на Вэй Мина с разных сторон. мгновенно почти окружили.

О Боги! Я же далеко стою. смотрю! Я добежать до него не успею! А если и добегу. то разве справлюсь я с несколькими десятками обученных бойцов?!

Но он был мой господин. Оплата его — опора моей нищей семьи. Да и не по—человечески было бросать его одного.

И, меч выхватив, я с воплем отчаянным бросилась к толпе ощерившихся оружием воинов.

Я Ню

Когда от трупа мертвого полубога, на котором я отрабатывала броски режущих полумесяцев, осталось сплошное кровавое месиво, демон, учивший меня, сбил кровавые ошметки и последнюю уцелевшую длинную прядь волос с обломка скалы пинком. Новый труп водрузил — хотел положить полудемоницу полную, что лежала поближе, но наткнувшись на мой ненавидящий взгляд, опять притащил мужчину, постарше и вообще премерзкого демона — ухмыльнулся и ушел. Им все равно кого жрать и крошить?! Но тренировки в жалкие крохи времени до визита очередного наглого Эн Лэя, а также покуда из выживших в этой части Бездонного ущелья были только я и мой чудовищный учитель… мое содрогание при виде кровавых ошметков. оставшихся от прежней мишени, местами прекрасного даже сверженного бога. растаяли.

А потом я вообще перестала смотреть, что лежит под моею ногой. To, что лежит, опасным уже больше быть не может. To, что движется, может прийти и меня убить. Держись, полудохлый воробей! Пусть подыхают они!

Не помню, на каком ударе это случилось. Не помню, куда улетел полумесяц с левой руки — я потом долга искала его — и даже удара обмякшего тела о каменную поверхность не помню.

Сон… это был красивый сон…

По ветке огромного дерева, росшего пятьсот тысяч лет, шли дух— соловей и прекрасный феникс — оба в своем птичьем обличье. За деревом падало древнее вечное солнце, окрашивая небо в кровяной цвет. Близко к слепящему глаза диску — сегодня свет его был воистину невыносим — небо спекалось, будто кровавое полотно внезапно превращалась в растапливаемый пламенем металл.

Прекрасный, мощный феникс поднял огромные, мощные крылья. А дух— соловей запел. Приятная стать сильного хищника и красивая долгая трель блеклого серовато—коричневого комка, казавшегося мокрым комком, жалким птенцом на фоне его.

Небо кровавое и палящий диск… удивительно спокойный и нежный вечерний воздух, медленно холодящий, остужающий мир и жар в маленьком раненом сердце… робкий трепет маленькой птицы и сильное божество…

Окончание этого дня было воистину прекрасно!

Знаешь…

To ли голос шел откуда—то сбоку, то ли просто звучал в моей голове.

Знаешь, что ты не можешь умереть, маленький соловей?

Маленький соловей устал.

Я хотела это сказать, но не смогла.

Маленький соловей очень устал.

Маленький соловей больше не поет.

Разве что в этом сне.

В этом последнем сне.

Дать усталому сознанию померкнуть в последнем, прекрасном бреду — не это ли благородства торжество? Люди Поднебесной топят свои горести в вине, но у маленького соловья с обрубленным горлом и сломанными крыльями больше не осталось ничего.

Только эта песня.

Только эта песня, спетая во сне.

— Знаешь, — голос сказал уже резко — и он точно не был мой, — что я не могу позволить тебе умереть.

Полупрозрачная рука уперлась в камень, покрытый кровью.

Много же ее с меня натекло!

Странно, но мое тело, что лежит у моих ног, совсем не ранено.

Мое тело?..

Завопив, я вскочила.

Но этот вопль эхо не разнесло меж бесчисленных скальных утесов и обломков, затянутых кое—где плотным туманом.

Этот голос вообще не звучал.

Его просто не было.

Я… потеряла голос? Но для маленького соловья потерять свой голос — еще страшнее, чем потерять свои крылья! Соловьи с подрезанными крыльями могут жить в неволе. Люди думают, от того, что самое важное для поддержания жизни — это поспать и поесть. Нет. Соловьи живут, только пока они могут петь.

Но моего голоса больше не было!

— Знаешь, я слишком долго молила богов, чтоб хранили тебя! — укоризненно сказала нищенка, стоявшая за неподвижной мной.

И я с полупрозрачными ладонями и ступнями, почему—то ставшими вдруг босыми, в ужасе смотрела на нее.