— Слышь! — толкнули меня кулаком в плечо.

— Ну чо? — повернулся устало к юнцу.

— Вот храм свой на нас не вешай! И без него забот полно!

— Простите! — вздохнул. — Уж каждый о своем думает. Я вас понимаю. У вас свои хлопоты, у меня свои.

— Ну, это… — сказал кто—то. — Пойдемте, что ли, выпьем, мужики? Помянем скотину Сина?

— Давайте вы лучше проверите, на месте ли ваши жены и дети. Я… — ладони сложил. — Я буду молиться, чтобы боги сохранили их.

Я буду молиться… самому себе. Лучшей части себя.

Я уже устал смотреть, во что превратился этот город. Я правда сделаю все, что могу, чтоб хоть от части грязи его отмыть!

Так мы обнялись и разошлись. Кто—то брезгливо поднял труп господина Сина и потащил к воротам. Кто—то помогал спуститься лучникам. Бедные люди. Но воины, похоже, дружные.

Я вышел за ворота, невольно вздохнув — еще один день потрачен впустую, еще и ханьфу единственный испорчен — и пошел мимо забора притихшей усадьбы.

— Так и не убежишь?

Резко развернулся, ухватившись за рукоять меча.

От стены отлепился мой спаситель.

— Зачем я тебе? — не выдержал я.

Ясно же, что он меня тут поджидал.

Он вытащил очередную травинку изо рта.

— Я, кстати, Хэ У.

— Я почему—то уверен, что ты врешь.

— Ну, это… — он шумно выдохнул, внезапно подошел ко мне вплотную, за плечи обнял — я заставил себя сдержаться, хотя отчего—то хотелось отодвинуться от него подальше — на ухо мне шепнул: — Вообще—то, звать меня Ян Лин. Но если не хочешь сдохнуть, имя это лучше не вспоминать вслух.

— Все—таки, твой он приятель! — ухмыльнулся проходящий мимо нас стражник.

Он и его напарник на снятом плаще уносили гору обломков с наконечниками стрел.

— Да я его впервые вижу! — возмутился Ян Лин. — Просто… ну, ок же красиво сражался?

— Красиво… — мечтательно вздохнули те двое и потопали вперед.

Сохранение казенного имущества все же волновало их больше моей персоны.

— Тем более, тебе почему—то жаль было этих парней. Хотя, уверен, ты мог бы их всех убить. Ты странный.

Я вздохнул.

— Да плевать на это все! Пойдем, что ли, выпьем?

И так я до завтрашнего дня опять не узнаю совсем ничего!

— Да пойдем! — он меня потянул за рукав. — Мы—то не местные, не нам разгребать разгром. Можем посидеть спокойно, выпить.

— А причина ночного переполоха тебя не интересует? — возмутился я.

— Ну, иди и помогай им, раз тебе так важно. Я не люблю воевать с обломками.

Я вздохнул, но не пошел. С храмом надо придумать, что сделать.

— Слышь, выпьем? — он схватил меня за плечи, встряхнул. — Че ты как девка ломаешься? Я ж тебя не в постель тащу!

Меня передернуло от этой мысли.

— Просто так давно не видел хороших воинов в этом захолустье. А ты со мной знаться не хочешь! — он упер руки в бока, к счастью, уже свои.

А он смышленый. Бойню несколькими словами остановил, жуя траву на заборе. Может, подкинет полезных идей каких—нибудь? Хотя я сразу ему не расскажу. Хочу сначала приглядеться, что за человек такой.

— А, пойдем, выпьем, — сам его обнял за плечи. — Что—то и правда в горле пересохло,

— И пойдем! — обхватил он меня.

И мы пошли вдвоем.

Ли Кин

Всего—то несколько дней как шла я с рынка, расстроенная издевательствами Ли Фэн, домой, тащила скромную свою добычу домой родителям и тихим седовласым нашим мастерам, да жизнь тогда казалась мне безрадостной и беспросветной, но вот же — снова с рынка возвращаюсь я домой, да только с щедрыми дарами и жизнь моя уж изменилась! И миновать смогла я участи цветком стать запертым в столичном борделе, и меч мой в ножнах приятно отягощает пояс, напоминая, что ныне уж тяжесть унижений и оскорблений терпеть не мне одной. Чуть что — и я смогу их одолеть всех!

Сердце замерло, припомнив странное виденье, где тот добрый путник, угостивший меня рисом и даже предлагавший угостить вином, изящно двигая руками и рукавами обтрепанными, какое—то колдовство, божественно прекрасное, с шестью чашами и чаем сотворял, но вдруг исчезло все — и очутились мы в глухой какой—то местности у моря на скале, а он вдруг бросился с мечом атаковать меня, потом же внезапно поцеловал и даже пытался приласкать.

Вот вроде много мужчин красивых, статных, мужественных, мускулистых, богатых, искусствами увлеченных или милосердных к бедам людей. Я сколько—то таких встречала. И ни один мечтаний таких постыдных в моем уме и душе моей не пробудил! Да даже господа, что наняли меня, они хоть и божественно красивы — иных сравнений я при лицезрении их не подберу — а все же мыслей таких и чувств в душе моей не пробуждали! И взволновал меня сильнее путника, играющего с чашами, во жизни всей моей лишь один: тот негодяй из храма на улице Зеленых драконов. Но тот ужасно меня разволновал: уж столько лет прошло, а тошно вспомнить! А этот… да что со мной?..

Да, впрочем, он тогда, когда опять увидела его я пальцы тонкие, изящно играющие с чаем и чашами, спросил меня так просто: «Рис не будешь, брат?», как будто и не было ничего. Я смущенно ощутила запах пота — как будто и правда отчаянно я билась с ним в том поединке в глуши — а он лишь усмехнулся. Спокойный. Да вообще… в видении том, когда внезапно он полез ко мне, я его я приложила коленом по нефритовому жезлу, скрытому под одеждою. Ведь если б он и правда владел тем колдовством — и мы сражались где—нибудь вдали — то разве смог б мужчина быть таким спокойным и дружелюбным, когда ему вот только что почти я приложила по месту чувствительному самому? Меня отец учил, что ежели беда совсем нагрянет, а помощи совсем не будет, то есть место, удар в которое мужчин от сладостных желаний отвлечет. И мудрость отцовскую я, внезапно вспомнив, применила на той скале морской. Но… ничего. Тот путник после мне так улыбался, словно ничего с ним не было.

Тем более, в видении в странном том, он то меня пытался убить, то вдруг хвастаться стал своим любимым струнным инструменте, а наяву кто так поступит? Никто! Это наичистейшее безумие, то убивать, а то внимать моей игре!

И, рис доев — а он спокойно оборвал с куриной кости жаренную куру — поблагодарив его, я попрощалась. Забыла имя его спросить. Да он не спрашивал мое. Сказал лишь: «Ну, бывай же, брат!». А глаза его как будто смеялись.

Да и на что ему опять заговорить со мной? Он пирожок мой доедал уже в конец, когда я уходила. Наверное, хотел не слишком—то. И угостил из благодарности. Я как парнишка была уж слишком хлипким вроде воином. А как девица соблазнить уж не могла совсем я никого. Да, больше мы не встретимся.

— О, госпожа! Откуда вы?! — вскричал взволнованно Ко Ин, мешавший глину во дворе.

Он бросил все, бежать ко мне хотел, но нога вдруг старая за корень запнулась.

Скорее кинув корзину на землю, я побежала выручать его.

— Госпожа! Ох, госпожа! — схватил и руки сжал в своих от глины влажных старик. — Откуда только взялись вы, госпожа? Наш господин в военную управу ходил, но там о вас и трупе вашем не знали вовсе ничего! Еще беда с пожаром! — седовласый мужчина вдруг расплакался, руки мои прижав к худой груди. — Мы думали, уж вовсе не увидим вас, о, госпожа!

На причитанья его из дома выскочила мать и первым делом, разумеется, схватила меня. чтоб сжимать, сжимать. рыдать…

Глава же наших гончаров заковылял в дом, отца позвать, но тот и сам, заслышав его крики, выскочил, как будто сидел неподалеку и только слушал, не случится ли чего.

Отец, меня увидев, рот открыл. Или он из—за бока материнского увидел ножны с незнакомым мечом? Но понял, что покуда мать не выплачется, то слова поперек ее отчаянных и бессвязных криков ему не проронить и из рук ее дрожащих меня не вырвать.

Покуда мать рыдала, то Ко Ин успел до их мастерской уж дохромать. Проверить печь. И притащил к нам сияющих и прихрамывающих своих помощников. И наши старики осунулись побольше за эти дни, хоть времени немного совсем прошло. Вообще тут не кормили их?!