— Иди—иди… — брат обратно упал на свою постель, ухватил веер брошенный, обмахнулся им или отмахнулся им от меня. — Иди, учи жить наших родителей и наших верующих! — глазами сердито сверкнул на меня, заполыхал внутри его глаз неведомый огонь. — Ты думаешь, что одним лишь своим напором и клинком ты совершишь благие дела? Но ты не знаешь, что путь воина и путь бога — это тропы, ведущие на разные стороны горы — к обрыву и на гребень. Ты можешь сколь угодно резать людей, да сколь угодно грозить зарезать их, ты можешь вышибить из них слова молитвы и исполнение каких угодно ритуалов, но это не поможет тебе заполучить свет и одной—единственной души!

— Как будто б ты сумел!

— О да… — Вэй Мин сдвинулся с постелью от меня, к стене. — Я видел яркую душу! Душу, свет которой не сравним ни с чем… нежное течение ци… с той легкостью не сравниться даже ветерку Небес, омывающему в полете лицо! — веки сомкнул, устало прислонившись к стене. — Я шел за ней… я следил за ней… это была душа последнего нашего верующего, — глаза открыв, он посмотрел наверх, как будто вместо темных балок и крыши он мог увидеть там чистое небо. — Можно стать императором земель, можно стать хозяином чьего—то тела, но стать императором чьего—то сердца — это иное. Сердце так мало, сердце так хрупко. Стать императором чьего—то сердца насильно не дано никому. И делать… я не могу ответить, что нужно делать, чтобы бог смог обрести своего верующего, потому что я своего верующего обрести не сумел… — протянул вдруг ко мне дрожащую руку, глаза распахнул. — Не роняй, гуцинь! О, прошу, не роняй свой гуцинь!

— Так это ж твой… — смущенно от инструмента отодвинулся. — Или… все же бывших хозяев дома?..

Но брат застыл, руку протянув вперед. Ко мне или не ко мне?

Резко обернувшись, никого за собой не увидел.

— Держи гуцинь! — взмолился Вэй Мин. — Держи гуцинь!

Он одеяние над сердцем скомкал. Я увидел течение крови у его шеи.

Он… сам себя зарезал?.. Но он же не мог! Руки его были у меня на виду! Или кто—то проклял его со стороны?!

Или… тот колдун здесь?!

Но брат задыхался, сминая ворот.

Я упал на колени возле него, ткань рванул. Застыл потерянно.

От плеча его, над сердцем шло три столбца кровавых иероглифов, совсем не знакомых мне. Они мерцали, словно что—то вырезало их изнутри.

Брат согнулся и застонал. По шее за спину его уходил новый ряд кровавых иероглифов.

Я испуганно потянулся к нему. Он завалился на бок. Рукав задравшийся обнажил выступающие изнутри кровавые иероглифы, от запястья шедшие к локтю.

— Держи гуцинь! — он ухватился за мой сапог. — Держи его!

Я запоздало вспомнил, что нечто похожее случилось с нами незадолго до того, как посланцы Императора пришли. Это могло быть их атакующим колдовством? Или это след рассыпающейся ци родового храма? Это… отблеск нашей погибели?..

— Держи… — Вэй Мин закашлялся, словно его душили. — Держи гуцинь!

Остаток ночи я просидел, плача, возле него. Лишь ненадолго сбежал, чтоб принести воды.

Я боялся позвать на помощь слугу из—за этих непонятных иероглифов, то проступавших в разных местах, то исчезавших бесследно. Я боялся из—за этого послать Яо Чуана за здешним лекарем. Да и могло ли быть ведомо земному лекарю что—то о болезнях богов? Да еще и пожары, смута эта в городе… сейчас, когда столько случилось, когда люди измучены ночью бессонной и напуганы, им говорить, что у кого—то проступают неясные знаки на теле и он терзается, словно умрет… если они назовут нас злобными колдунами или демонами, если набросятся всем городом, то вдруг я не успею брата отсюда унести? Даже в драконьем облике могу не успеть.

И я сидел возле него. Я видел, как он метается. Видел его слезы. Он иногда будто замечал меня, пытался нащупать мою руку — я торопливо трогал его горячие и мокрые пальцы — и, ухватившись, отчаянно молил:

— Держи гуцинь! Держи гуцинь!

Уже на заре, уставший, я запоздало подумал, что в гуцине повесившегося хозяина могло быть заключено злое древнее колдовство. Быть может, оно жену и его сгубило? И потому с тех пор в доме этом никто не живет? Ведь очень мощную злую ауру и ци даже люди способны почувствовать: страх начинают испытывать, хотят обойти стороной.

Вскочив, я рванулся к столику, на котором лежал инструмент жуткий, подальше его оттащил.

Быть может, брат отгадку мне дать пытался, но у самого избавиться от инструмента не хватило сил?

Я занес гуцинь над головой, размахнулся…

Вскочив, наследник дома Зеленых глициний упал на колени к моим ногам, обхватил их.

— Нет! — отчаянно прокричал он. — Не трогай! Не разбивай его!

— Но он проклят! — я поднял жуткий инструмент повыше, чтоб он не мог дотянуться до него.

— Это я проклят! — расплакался Вэй Мин. — Я проклят, что ничего не спросил у него! Но этот гуцинь — это последнее, что… — взгляд прояснился его.

И уже драконье тело метнулось мимо меня, цапнуло гуцинь и, прижав к животу, с грохотом вылетело во двор.

Обезумел?!

Я рванулся за ним.

Вэй Мин сидел на траве у колодца, гуцинь прижимая к себе.

Но, стоило послышаться легким шагам Яо Чуана — парнишке удавалось ходить как—то по—особому, не так мощно касаясь земли, как другие юноши его возраста — как хвостатой зверюгой рванулся обратно, унеся с собою гуцинь. Иллюзией поспешно стену прикрыл, будто целая. Я едва успел хвостом сметнуть все щепки настоящей стены разрушенной и снова обернуться обратно в человека. Надеюсь, из—за забора никто не увидел?

Яо Чуан, бледный, лохматый, весь в пыли, как будто из метели вышел, нес чан с грязною водою и тряпку. Говорить ему или не говорить, что нездоровится старшему господину? Эх, так просто и не объяснить…

— Что поесть? — спросил у него.

Голос получился резким. Яо Чуан неожиданно выронил таз. Пришлось убавить тон. Брату нездоровится, слуга здоровый мог бы ему помочь. Да и вообще, не нравится мне запугивать людей, которые ничего храму не сделали.

За братом проследил до завтрака, он хоть толком не спал, но смотрел уже осмысленно и спину держал ровно, расправив плечи. Как будто император этой земли. Что ж, если гордость наследника снова при нем, то он уж как—нибудь без меня до вечера дотянет. Или я смогу довершить дела до полудня. Расследование не может подождать.

Чиновничью управу найти было не сложно. Сложнее было прорваться сквозь заслон оборванных, обожженных, покрытых копотью горожан, что сидели и лежали у ворот, умоляя о снисхождении местных чиновников и помощи. Они так вцепились в мои ноги, когда я к воротам пошел, словно хотели меня на куски порвать. Бледные, усталые. Ну да, ночь у многих была тяжелая.

Я прогулялся в ближайшую лавку, обменяв слиток серебряный и слиток из золота на большой мешок мелочи. С трудом его донес до ворот. Там, когда люди голодными тиграми опять ко мне обернулись, руками разорвал мешок и дождем монеты темные посыпались к моим ногам. Люди замерли потрясенно. Стражи у ворот тоже ко мне повернулись.

— Мне надо пройти в чиновничью управу, — сказал я твердо.

— А это? — спросил старик с рукою обожженной аж до локтя.

— А это… — я улыбнулся. — Это вам.

Едва отскочить успел, когда они все с воплями на горку монет кинулись. Так бы и меня самого растащили на куски! Даже этот, с рукою с горелою почти до кости, рукою этой загребущей рвался вперед, бил по лбу влезшего впереди, тянулся к монетам… ох, люди!

На меня стражники серьезно посмотрели, когда поравнялся с ними.

— Ну, извините, больше мелочи нету.

Тогда, забыв обо мне, да покидав копья, они рванулись хищными птицами на толпу.

А я спокойно прошел.

Чиновники не работали. Собрались на две группки — в приемной и позади двора — и живо обсуждали новости и сплетни. Стоило потрудиться, вспомнив все известные мне слова вежливые, что могли бы подойти для местных и не выдать, откуда я родом, чтоб узнать хоть кое—что.